Неточные совпадения
Говоря по совести, оно не
только лишено
какой бы то ни
было согласованности, но все сплошь
как бы склеено из кусочков и изолированных теорий, из которых каждая питает саму себя, организуя таким образом
как бы непрекращающееся вавилонское столпотворение.
— Душа-человек.
Как есть русский. И не скажешь, что немец. И вино
пьет, и сморкается по-нашему; в церковь
только не ходит. А на работе — дошлый-предошлый! все сам! И хозяйка у него — все сама!
— Нет, выгода должна
быть,
только птицы совсем ноне не стало. А ежели и
есть птица, так некормна, проестлива.
Как ты ее со двора-то у мужичка кости да кожа возьмешь — начни-ка ее кормить, она самоё себя съест.
— Сколько смеху у нас тут
было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше
будет. Вот
только немец сначала будто не понял, да вдруг
как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
— Нет, ты бы на немца-то посмотрел,
какая у него в ту пору рожа
была! И испугался-то, и не верит-то, и за карман-то хватается — смехота, да и
только!
— Да уж
будьте покойны! Вот
как: теперича в Москву приедем — и не беспокойтесь! Я все сам… я сам все сделаю! Вы
только в субботу придите пораньше. Не пробьет двенадцати, а уж дом…
Сообразив все это, он
выпивает рюмку за рюмкой, и не
только предает забвению вопрос о небытии, но вас же уму-разуму учит,
как вам это бытие продолжить, упрочить и вообще привести в цветущее состояние.
Я даже помню,
как он судился по делу о сокрытии убийства,
как его дразнили за это фофаном и
как он оправдывался, говоря, что «одну минуточку
только не опоздай он к секретарю губернского правления — и ничего бы этого не
было».
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и
какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того
только и держат, что предводителем
был, так купцы на него смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
—
Как же-с,
как же-с! И посейчас есть-с.
Только прежде я ее Монрепо прозывал, а нынче Монсуфрансом зову. Нельзя, сударь. Потому во всех комнатах течь! В прошлую весну все дожди на своих боках принял, а вот он, иерей-то, называет это благорастворением воздухов!
Другой голос отвечает: «Хорошо бы это,
только как же тут
быть! теперича у нас молоко-то робята хлебают, а тогда оно, значит, на недоимки пойдет?..»
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете
есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею,
как не от мужичка! Я вот
только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Не продали. Все,
как есть, в Р*** уехали. Приехали — а там опять мы же.
Только уж я там, папенька, по пятидесяти копеечек купил.
— Вот тут ваш папенька пятнадцать лет назад лес вырубил, — хвалил Лукьяныч, — а смотри,
какой уж стеколистый березнячок на его месте засел. Коли-ежели
только терпение, так через двадцать лет цены этому лесу не
будет.
— Здешний, из Долгинихи, Федор Никитин Чурилин. А Зайцем прозван оттого, что он на всяком месте словно бы из-под куста выпрыгнул. Где его и не ждешь, а он тут. Крестьянством не занимается, а
только маклерит. Чуть где прослышит, что в разделку пошло — ему уж и не сидится. С неделю места
есть,
как он около нас кружит, да я все молчал. Сам, думаю, придет — ан вот и пришел.
— Это так точно-с. Главная причина,
как его показать покупателю. Можно теперича и так показать, что куда он ни взглянул, везде у него лес в глазах
будет, и так показать, что он
только одну редочь увидит. Проехал я давеча Ковалихой; в бочку-то, направо-то… ах, хорош лесок! Ну, а ежели полевее взять — пильщикам заплатить не из чего!
Да, это
было оно, это
было «потрясение», и вот эти люди, которые так охотно бледнеют при произнесении самого невинного из заклейменных преданием"страшных слов", — эти люди, говорю я, по-видимому, даже и не подозревают, что рядом с ними, чуть ли не ими самими, каждый час, каждую минуту, производится самое действительное из всех потрясений,
какое только может придумать человеческая злонамеренность!
— Ты не понимаешь, душа моя! — возражал один из хвалителей, — это
только так кажется, что она добродетельна, а в сущности — c'est une coquine accomplie! [она настоящая плутовка (франц.] Вслушайся, например,
как она
поет...
— В стары годы охоч
был. А впрочем, скажу прямо: и молод
был — никогда этих соусСв да труфелей не любил. По-моему, коли-ежели все
как следует, налицо, так труфель тут
только препятствует.
Осип Иваныч войдет во вкус и не станет смотреть, «утробиста» ли женщина или не «утробиста», а
будет подмечать
только,
как она"виляет хвостом".
Одно
только обстоятельство заставляло генерала задуматься: в то время уже сильно начали ходить слухи об освобождении крестьян. Но Петенька, который, посещая в Петербурге танцклассы,
был,
как говорится, au courant de toutes les choses, [в курсе всех дел (франц.)] удостоверил его, что никакого освобождения не
будет, а
будет «
только так».
И все это без малейшей последовательности и связано
только фразой:"И еще припоминаю такой случай…"В заключение он начал
было:"И еще расскажу,
как я от графа Аракчеева однажды благосклонною улыбкой взыскан
был", но едва вознамерился рассказать,
как вдруг покраснел и ничего не рассказал.
— Да-с, любезнейший родитель! Не могу похвалить ваши порядки! не могу-с! Пошел в сад — ни души! на скотном — ни души! на конном — хоть шаром покати! Одного
только ракалью и нашел — спит брюхом кверху! И надобно
было видеть,
как негодяй изумился, когда я ему объяснил, что он нанят не для спанья, а для работы! Да-с! нельзя похвалить-с! нельзя-с!
— Так плохи! так плохи! то
есть как только живут еще его превосходительство! Усадьба, теперича, без призору… Скотный двор, конный… опять же поля… так худо! так худо!
— Каяться,
как не каяться, да потому
только и кается, что выдумка его не удалась. А кабы удалась, так и он бы теперь пироги с начинкой
ел.
— Хрисанф Петрович господин Полушкин-с? — Да у Бакланихи, у Дарьи Ивановны, приказчиком
был — неужто ж не помните! Он еще при муже именьем-то управлял, а после,
как муж-то помер, сластить ее стал.
Только до денег очень жаден. Сначала тихонько поворовывал, а после и нахалом брать зачал. А обравши, бросил ее. Нынче усадьбу у Коробейникова, у Петра Ивановича, на Вопле на реке, купил, живет себе помещиком да лесами торгует.
Одно
только и держит на уме:"Возьму, разорю и убегу!"И точно, в два-три года всё до нитки спустит: скотину выпродаст, стройку сгноит, поля выпашет, даже кирпич
какой есть — и тот выломает и вывезет.
Если б мне сказал это человек легкомысленный — я не поверил бы. Но Софрон Матвеич не
только человек, вполне знакомый со всеми особенностями здешних обычаев и нравов, но и сам в некотором роде столп. Он консерватор, потому что у него
есть кубышка, и в то же время либерал, потому что ни под
каким видом не хочет допустить, чтоб эту кубышку могли у него отнять.
Каких еще столпов надо!
Точно так же и насчет чистоты нравов;
только сначала
есть опасение,
как бы бока не намяли, а потом,
как убедится человек, что и против этого
есть меры и что за сим, кроме сладости, ничего тут нет, — станет и почаще в чужое гнездо заглядывать.
— Вот и разговаривай с ним,
как этакой-то к тебе в работники наймется! А что, почтенный, тебе бы и в кабак-то ходить не для че! Ты
только встряхнись — без вина пьян
будешь!
— А
был тут помещик… вроде
как полоумненький. Женился он на ней, ну, и выманила она у него векселей, да из дому и выгнала. Умер ли, жив ли он теперь — неизвестно,
только она вдовой числится. И кто
только в этой усадьбе не отдыхал — и стар и млад! Теперь на попа сказывают…
— Сахарница-то сахарница, а уж выжига
какая — не приведи бог! — обратился ко мне Софрон Матвеич. — Ты
только погости у ней — не выскочишь! Все одно что в Москве на Дербеновке: там у тебя бумажник оберут, а она тебя
напоит да вексель подсунет!
— Здешний житель —
как не знать! Да не слишком ли шибко завертелось оно у вас, колесо-то это? Вам
только бы сбыть товар, а про то, что другому, за свои деньги, тоже в сапогах ходить хочется, вы и забыли совсем! Сказал бы я тебе одно слово, да боюсь, не обидно ли оно для тебя
будет!
— Я не говорю:"нет истины"; я говорю
только:"нет безотносительнойистины". Если угодно, я поясню вам это примером. Недавно у меня на руках
было одно дело по завещанию. Купец отказал жене своей имение, но при этом употребил в завещании следующее выражение:"жене моей, такой-то, за ее любовь, отказываю в вечное владението-то и то-то".
Как, по вашему мнению, следует ли считать жену покойного собственницей завещанного имения?
— Литовская-с. Их предок, князь Зубр, в Литве
был — еще в Беловежской пуще имение у них… Потом они воссоединились, и из Зубров сделались Зубровыми, настоящими русскими.
Только разорились они нынче, так что и Беловежскую-то пущу у них в казну отобрали… Ну-с, так вот этот самый князь Андрей Зубров…
Была в Москве одна барыня: сначала она в арфистках по трактирам
пела, потом она на воздержанье попала…
Как баба, однако ж, неглупая, скопила капиталец и открыла нумера…
Только как открыла она нумера, князь Зубров — в ту пору он студентом
был — и стал, знаете, около нее похаживать.
А так
как"наши дамы"знают мои мирные наклонности и так
как они очень добры, то прозвище «Гамбетта» звучит в их устах скорее ласково, чем сердито. К тому же,
быть может, и домашние Руэры несколько понадоели им, так что в Гамбетте они подозревают что-нибудь более пикантное.
Как бы то ни
было, но наши дамы всегда спешат взять меня под свое покровительство,
как только услышат, что на меня начинают нападать. Так что, когда однажды князь Лев Кирилыч, выслушав одну из моих «благоначинательных» диатриб, воскликнул...
А так
как только что проведенный вечер
был от начала до конца явным опровержением той теории поочередных высказов, которую я,
как либерал и притом «красный», считаю необходимым условием истинного прогресса, то очевидно, что впечатление, произведенное на меня всем слышанным и виденным, не могло
быть особенно благоприятным.
Я — Гамбетта, то
есть человек отпетый и не признающий ничего святого (не понимаю,
как только земля меня носит!).
И я мог недоумевать!"), или, что одно и то же,
как только приступлю к написанию передовой статьи для"Старейшей Российской Пенкоснимательницы"(статья эта начинается так:"
Есть люди, которые не прочь усумниться даже перед такими бесспорными фактами,
как, например, судебная реформа и наши всё еще молодые, всё еще неокрепшие, но тем не менее чреватые благими начинаниями земские учреждения"и т. д.), так сейчас, словно буря, в мою голову вторгаются совсем неподходящие стихи...
— Нет, ты заметь! — наконец произносит он, опять изменяя «вы» на «ты», — заметь,
как она это сказала:"а вы, говорит, милый старец, и до сих пор думаете, что
Ева из Адамова ребра выскочила?"И из-за чего она меня огорошила? Из-за того
только, что я осмелился выразиться, что с одной стороны история, а с другой стороны Священное писание… Ah, sapristi! Les gueuses! [А, черт возьми! Негодяйки! (франц.)]
Я говорю себе: свойства этой азбуки таковы, что для меня лично она может служить
только ограждением от печенежских набегов, — с
какой же стати я
буду настаивать на ее упразднении?
Результаты в обоих случаях выходили одинаковые, и действительно, Митенька шел вперед столь же быстрыми шагами,
как и Сенечка, с тою
только разницей, что Сенечка мог надеяться всплыть наверх в таком случае, когда
будет запрос на пошлецов восторженных, а Митенька — в таком, когда
будет запрос на пошлецов непромокаемых.
—
Только на половине дороги смотрим, кто-то перед носом у нас трюх-трюх! — продолжает Феденька, — ведь просто даже глядеть
было на тебя тошно,
каким ты разуваем ехал! а еще генерал… ха-ха!
Во-первых, его осаждала прискорбная мысль, что все усилия,
какие он ни делал, чтоб заслужить маменькино расположение, остались тщетными; во-вторых, Петенька всю ночь метался на постели и испускал какое-то совсем неслыханное мычание; наконец, кровать его
была до такой степени наполнена блохами, что он чувствовал себя
как бы окутанным крапивою и несколько раз не
только вскакивал, но даже произносил какие-то непонятные слова,
как будто бы приведен
был сильными мерами в восторженное состояние.
Он сейчас же догадался, что это
были подарки Митеньки, Феденьки и Пашеньки, которые накануне еще распорядились о вручении их имениннице,
как только «душенька-маменька» откроет глаза.
Не
только братьям рассказала, что Сенечка требует, чтоб ему
было оказываемо почтение, но даже всех соседей просила полюбоваться четырьмя зонтиками, подаренными ей в один день, и всю вину складывала на Сенечку, который,
как старший брат, обязан
был уговориться с младшими,
какой презент маменьке сделать.
Меня вдруг точно озарило. Я вспомнил дурацкий вопрос Лиходеевой:
есть ли у меня шуба? Я бросился к Федьке — и что же узнал! что этот негодяй в каком-то кабаке хвастался, что я не
только в связи с Лиходеевой, но что она подарила мне шубу!..
Какой вздор!!
— Кончать надо… это так. И сам я вижу.
Только кончим ли? Кабы вы настоящий «господин»
были — это точно… Вот
как березниковская барыня, например…
Я совершенно потерял Машу из вида и
только мельком слышал, что надежды Порфирьева осуществились и что «молодые» поселились в губернском городе Т. Я даже совершенно забыл о существовании Березников и никогда не задавался вопросом, страдает ли Маша боязнью вечности,
как в
былые времена.