Неточные совпадения
Теперь, когда политическая экономия перешла
в руки мужиков, самое название индейки грозит сделаться достоянием истории. «Индейка, — объявляет мужик прямо, — птица проестливая, дворянская, мужику кормить ее не
из чего».
Но когда я, со слезами на глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что
в видах его же собственной пользы лучше, ежели дело его будет
в руках человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но не сочувствовать им — не могу!), когда я, наконец, подал ему стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька,
из этого чувствительного, но не питающего к начальству доверия человека я вью веревки!
С немногими оставшимися
в живых стариками и старухами,
из бывших дворовых, ютился он
в подвальном этаже барского дома, получая ничтожное содержание
из доходов, собираемых с кой-каких сенных покосов, и, не без тайного ропота на мое легкомыслие, взирал, как разрушение постепенно клало свою
руку на все окружающее.
Но ведь для этого надобно жить
в Чемезове, надобно беспокоиться, разговаривать, хлопать по
рукам, запрашивать, уступать… А главное, жить тут, жить с чистым сердцем, на глазах у всевозможных сердцеведцев, официальных и партикулярных, которыми кишит современная русская провинция! Вот что страшит. Еще
в Петербурге до меня доходили, через разных приезжих
из провинции, слухи об этих новоявленных сердцеведцах.
— Нет, chere Марья Потапьевна, я
в этом отношении строго следую предписаниям гигиены: стакан воды на ночь — и ничего больше! — И, подав Марье Потапьевне
руку, а прочим сделав общий поклон, он вышел
из гостиной
в сопровождении Ивана Иваныча, который, выпятив круглый животик и грациозно виляя им, последовал за ним. Пользуясь передвижением, которое произвело удаление дипломата, поспешил и я ускользнуть
в столовую.
Смотрим: невдалеке от дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик
в засаленном стеганом архалуке,
из которого местами торчит вата, и держит
руку щитком над глазами, всматриваясь
в нас. На голове у него теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода не брита, жидкие волосы развеваются по ветру;
в левой
руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
По выходе же
из церкви Софрону Матвеичу поклонится разве редкий аматёр добродетелей (да и то, может быть,
в том расчете, что у него все-таки кубышка водится), а Хрисашке всепоклонятся, да не просто поклонятся, а со страхом и трепетом; ибо
в руках у Хрисашки хлеб всех,всей этой чающей и не могущей наесться досыта братии, а
в руках у Софрона Матвеича — только собственная его кубышка.
Газ
в магазинах еще не зажигался, но по местам из-за окон уже виднелась протягивавшаяся к газовому рожку
рука.
Поэтому, когда им случалось вдвоем обедать, то у Марьи Петровны всегда до того раскипалось сердце, что она, как ужаленная, выскакивала из-за стола и, не говоря ни слова, выбегала
из комнаты, а Сенечка следом за ней приставал:"Кажется, я, добрый друг маменька, ничем вас не огорчил?"Наконец, когда Марья Петровна утром просыпалась, то, сплеснув себе наскоро лицо и
руки холодною водой и накинув старенькую ситцевую блузу, тотчас же отправлялась по хозяйству и уж затем целое утро переходила от погреба к конюшне, от конюшни
в контору, а там
в оранжерею, а там на скотный двор.
— Да, это хорошо, коли
в дом, а не
из дому! Ты, Пашенька, разузнай под
рукой про его доходы-то, а не то как раз на стороне метресу заведет!
Но на этот раз ему как-то не молилось; машинально водил он
рукою по груди и задумчиво вглядывался
в облака дыма, изобильно выходившие
из батюшкинова кадила.
— Мы, ваше превосходительство, народ-то не
из книжек знаем! Мы его видели — вот как (
рука поднимается и ставится на недалеком расстоянии перед глазами, ладонью внутрь)! мы
в курных избах, ваше превосходительство, ночевывали! мы хлеб с лебедой едали! — говорили мы бойко и весело.
Директор принял его милостиво, пристально посмотрел ему
в глаза, как будто отыскивал там следы чего-то, и, взяв
из его
рук докладную записку, дружески молвил...
Служил он некогда
в одной
из внутренних губерний акушером при врачебной управе (
в то время такая должность была, так и назывался:"акушер врачебной управы"), но акушерства не знал, а знал наговор, от которого зубную боль как
рукой снимало.
— Многие
из вас, господа, не понимают этого, — сказал он, не то гневно, не то иронически взглядывая
в ту сторону, где стояли члены казенной палаты, — и потому чересчур уж широкой
рукой пользуются предоставленными им прерогативами. Думают только о себе, а про старших или совсем забывают, или не
в той мере помнят,
в какой по закону помнить надлежит. На будущее время все эти фанаберии должны быть оставлены. Яздесь всех критикую, я-с. А на себя никаких критик не потерплю-с!
Шитье ратницкой амуниции шло дни и ночи напролет. Все, что могло держать
в руке иглу, все было занято. Почти во всяком мещанском домишке были устроены мастерские. Тут шили рубахи,
в другом месте — ополченские кафтаны,
в третьем — стучали сапожными колодками. Едешь, бывало, темною ночью по улице — везде горят огни, везде отворены окна, несмотря на глухую осень, и
из окон несется пар, говор, гам, песни…
Неточные совпадения
Гаврило Афанасьевич //
Из тарантаса выпрыгнул, // К крестьянам подошел: // Как лекарь,
руку каждому // Пощупал,
в лица глянул им, // Схватился за бока // И покатился со смеху… // «Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!» // Здоровый смех помещичий // По утреннему воздуху // Раскатываться стал…
Крестьяне речь ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то
в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он против барина // На животе лежал, //
В глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо к барину — // Хвать карандаш
из рук! // — Постой, башка порожняя! // Шальных вестей, бессовестных // Про нас не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?
Так вот что с парнем сталося. // Пришел
в село да, глупенький, // Все сам и рассказал, // За то и сечь надумали. // Да благо подоспела я… // Силантий осерчал, // Кричит: «Чего толкаешься? // Самой под розги хочется?» // А Марья, та свое: // «Дай, пусть проучат глупого!» // И рвет
из рук Федотушку. // Федот как лист дрожит.
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие
из средней двери, стали позади Стародума. Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к
руке. Еремеевна взяла место
в стороне и, сложа
руки, стала как вкопанная, выпяля глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я
в сердцах с одного разу не вышиб
из тебя духу. Тут уж
руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу и государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.