Неточные совпадения
Но,
скажут,
быть может, многие, что же нам до того, сознательно или бессознательно примиряется человек с жизнью?
— Душа-человек. Как
есть русский. И не
скажешь, что немец. И вино
пьет, и сморкается по-нашему; в церковь только не ходит. А на работе — дошлый-предошлый! все сам! И хозяйка у него — все сама!
А мужик, то
есть первый производитель товара, — он ничего перед собой не видит, никакой политико-экономической игры в спрос и предложение не понимает, барышей не получает, и потому может
сказать только: «наплевать» — и ничего больше.
То же самое должно
сказать и о горохах. И прежние мужицкие горохи
были плохие, и нынешние мужицкие горохи плохие. Идеал гороха представлял собою крупный и полный помещичий горох, которого нынче нет, потому что помещик уехал на теплые воды. Но идеал этот жив еще в народной памяти, и вот, под обаянием его, скупщик восклицает: «Нет нынче горохов! слаб стал народ!» Но погодите! имейте терпение! Придет Карл Иваныч и таких горохов представит, каких и во сне не снилось помещикам!
— То
есть, что же ты хочешь этим
сказать?
Ну, дал бы, а потом еще бабушка надвое
сказала, какова бы по векселям-то получка
была!
Что я-то исполнить должен, то
есть работу-то мою, всю расписал, как должно, а об себе вот что
сказал: «А я, говорит, Василий Порфиров, обязуюсь заплатить за таковую работу тысячу рублей, буде мне то заблагорассудится!»
Ну, само собой, окружили его друзья-приятели,
пьют,
едят, на рысаках по Москве гоняют, народ давят — словом
сказать, все удовольствия, что только можно вообразить!
И капитал целее
будет, и пьян все одно
будешь!» Словом
сказать, такое омерзение к иностранным винам внушили, что под конец он даже никакой другой посуды видеть не мог — непременно чтоб
был полштоф!
— А знаете ли, —
сказал я, — прежде, право, лучше
было. Ни о каких настроениях никто не думал, исправники внутреннею политикой не занимались… отлично!
— Однако, какая пропасть гнезд! А мы-то, простаки, ездим, ходим,
едим,
пьем, посягаем — и даже не подозреваем, что все эти отправления совершаются нами в самом, так
сказать, круговороте неблагонамеренностей!
—
Скажите пожалуйста! ведь в тысячах душах
был! а какой хлебосол! свой оркестр держал! певчих! три трехлетия предводителем выслужил!
— Нет, так, по своей охоте ратуем. А впрочем, и то
сказать, горевые мы ратники! Вот кабы тузы-то наши козырные живы
были — ну, и нам бы поповаднее
было заодно с ними помериться. Да от них, вишь, только могилки остались, а нам-то, мелкоте, не очень и доверяют нынешние правители-то!
—
Скажите, капитан, ведь и у вас тут, кажется, неподалеку усадьба
была?
— Ну, да, подслушивали. Вот это самое подслушиванием и называется. Ведь вы же сами сейчас
сказали, что даже не успели «потрафить», как господин Парначев отворил дверь? Стало
быть…
— Стало
быть, теперича нужно дневного разбоя… тогда только начальство внимание обратит? —
сказал он, не обращаясь ни к кому в особенности.
—
Скажите,
скажите! я не обижусь. Ну-с, конференция, стало
быть, кончена; о господине Парначеве вы никаких больше сведений сообщить не имеете?
— То
есть, как бы вам
сказать! Кто говорит: отнял, а кто говорит: Мосягин сам оплошал. Прогорел, значит. А главная причина, Пантелей Егоров теперича очень большое засилие взял — ну, Мосягину против его веры и нету.
— А так мы их понимаем, как
есть они по всей здешней округе самый вредный господин-с. Теперича, ежели взять их да еще господина Анпетова, так это именно можно
сказать: два сапога — пара-с!
— Всё-с, ваше высокородие! Словом
сказать, всё-с. Хоша бы, например, артели, кассы… когда ж это видано? Прежде, всякий, ваше высокородие, при своем деле состоял-с: господин на службе
был, купец торговал, крестьянин, значит, на господина работал-с… А нынче, можно
сказать, с этими кассами да с училищами, да с артелями вся чернядь в гору пошла!
Посетители сидят, чай
пьют, все, можно
сказать, в умилении, а он как вошел в фуражке, так и шмыгнул наверх-с!
— Сделайте ваше одолжение! зачем же им сообщать! И без того они ко мне ненависть питают! Такую, можно
сказать, мораль на меня пущают: и закладчик-то я, и монетчик-то я! Даже на каторге словно мне места нет! Два раза дело мое с господином Мосягиным поднимали! Прошлой зимой, в самое, то
есть, бойкое время, рекрутский набор
был, а у меня, по их проискам, два питейных заведения прикрыли! Бунтуют против меня — и кончено дело! Стало
быть, ежели теперича им еще
сказать — что же такое
будет!
Начальство заметило меня; между обвиняемыми мое имя начинает вселять спасительный страх. Я не смею еще утверждать решительно, что последствием моей деятельности
будет непосредственное и быстрое уменьшение проявлений преступной воли (а как бы это
было хорошо, милая маменька!), но, кажется, не ошибусь, если
скажу, что года через два-три я
буду призван к более высокому жребию.
Всем этим я обязан вам, милая маменька, или, лучше
сказать, той безграничной проницательности материнской любви, которая сразу умела угадать мое настоящее назначение. Вы удержали меня на краю пропасти в ту минуту, когда душа моя, по неопытности и легкомыслию, уже готова
была устремиться в зияющие бездны адвокатуры!
С одной стороны, преступление
есть осуществление или, лучше
сказать, проявление злой человеческой воли. С другой стороны, злая воля
есть тот всемогущий рычаг, который до тех пор двигает человеком, покуда не заставит его совершить что-либо в ущерб высшей идее правды и справедливости, положенной в основание пятнадцати томов Свода законов Российской империи.
Предположение это так нелепо и, можно
сказать, даже чудовищно, что ни один адвокат никогда не осмелится остановиться на идее ненаказуемости, и все так называемые оправдательные речи
суть не что иное, как более или менее унизительные варьяции на тему: „не пойман — не вор!“
„В нынешнее время, —
сказал он, — во всех образованных государствах судопроизводство устроено на манер известных pieces a tiroir [пьес с нарочито запутанной интригой (франц.)] (помню я эти пьесы, мой друг; еще
будучи в институте, в «La fille de Dominique» [«Дочь Доминика» (франц.)] игрывала).
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно
быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас может
сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте
была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Вы понимаете, однако, что это только казовая, так
сказать, официальная цель общества, и несомненно, что у него должны
быть другие, более опасные цели, которые оно, разумеется, сочло нужным скрыть.
— Такова
была и моя первоначальная мысль, —
сказал он, — Но что прикажете делать! Эти старые рутинеры… они никогда не видят дальше своего носа!
— Успокойтесь, великодушный молодой человек! Увы! Мы не имеем права даже
быть чувствительными! Итак, в поход! Но, прежде чем приступить к делу,
скажите, не имеете ли вы сообщить мне что-нибудь насчет плана ваших действий?
— Осмелюсь высказать мою мысль вполне, — продолжал я с чувством, — не нужно обескураживать, ваше превосходительство! нужно, чтоб они всегда с полным доверием, с возможною, так
сказать, искренностью…
Быть может, я слишком смел, ваше превосходительство!
быть может, мои скромные представления…
Несомненно, он ожидал, что я относительно его
буду поступать, как обыкновенно в этих случаях делается, то
есть сниму формальный допрос и затем отпущу в тюрьму,
сказав в заключение несколько укорительных фраз.
Министерство же отчаяния должно постоянно бездействовать и играть роль чисто коммеморативного свойства, то
есть унылым видом своим напоминать гражданам о тех бедствиях, которым они подвергались в то время, когда это министерство
было, так
сказать, переполнено жизнию.
Пишешь ты также, что в деле твоем много высокопоставленных лиц замешано, то признаюсь, известие это до крайности меня встревожило. Знаю, что ты у меня умница и пустого дела не затеешь, однако не могу воздержаться, чтобы не
сказать: побереги себя, друг мой! не поставляй сим лицам в тяжкую вину того, что,
быть может, они лишь по легкомыслию своему допустили! Ограничь свои действия Филаретовым и ему подобными!
— Я ничего не могу
сказать, — продолжал он, — насколько важно или не важно производимое вами дело, потому что действия ваши не только не объяснили, но даже запутали и то, что
было сделано вашими предместниками.
Да; он
сказал мне все это, и голос его ни разу не дрогнул… И я должен
был оставить его кабинет, не выразив ни оправдания, ни даже раскаяния…
Ерофеев обещал мне участие в нескольких парах, причем, на первый раз, на меня возложена
будет защита самых легких скопцов, дабы на них я мог, так
сказать, переломить первое мое копье на арене защиты.
— Да что ж ты унылой какой сделался! —
сказал он, — а ты побравее, поповоротливее, взглядывай! потрафляй! На меня смотри: чем
был и чем стал!
— По правде
сказать, невелико вам нынче веселье, дворянам. Очень уж оплошали вы. Начнем хоть с тебя: шутка
сказать, двадцать лет в своем родном гнезде не бывал!"Где
был? зачем странствовал?" — спросил бы я тебя — так сам, чай, ответа не дашь! Служил семь лет, а выслужил семь реп!
— Да вот и Николай Осипыч воротился! —
сказал Осип Иваныч, подходя к окну, — так и
есть, он самый! Познакомитесь! Он хоть и не воспитывался в коммерческом, а малый с понятием! Кстати, может, и мимо Чемезова проезжал.
Сказавши это, Осип Иваныч опрокинулся на спину и, положив ногу на ногу, левую руку откинул, а правою забарабанил по ручке дивана. Очевидно
было, что он собрался прочитать нам предику, но с таким при этом расчетом, что он
будет и разглагольствовать, и на бобах разводить, а мы
будем слушать да поучаться.
Очевидно, тут
есть недоразумение, в существования которого много виноват т — ский исправник. Он призвал к себе подведомственных ему куроедов и
сказал им:"Вы отвечаете мне, что в ваших участках тихо
будет!"Но при этом не разъяснил, что читать книжки, не ходить в гости и вообще вести уединенную жизнь — вовсе не противоречит общепринятому понятию о"тишине".
— Засилие взял, а потому и окружил кругом. На какой базар ни сунься — везде от него приказчики. Какое слово
скажут, так тому и
быть!
— Конечно…
есть случаи… как это ни прискорбно… когда без кровопускания обойтись невозможно… Это так! это я допускаю! Но чтобы во всяком случае… сейчас же… с первого же раза… так
сказать, не разобравши дела… не верьте этому, милостивый государь! не верьте этому никогда! Это… неправда!
— Это так точно-с! Однако, вот хоть бы ваша милость! говорите вы теперича мне: покажи, мол, Федор, Филипцево! Смею ли я, примерно, не показать? Так точно и другой покупщик: покажи,
скажет, Федор, Филипцево, — должен ли я, значит, ему удовольствие сделать? Стало
быть, я и показываю. А можно, пожалуй, и по-другому показать… но, но! пошевеливай! — крикнул он на коня, замедлившего ход на дороге, усеянной целым переплетом древесных корней.
Само собой, чтобы, примерно, в ответе перед ним не остаться,
скажешь ему: не весь, мол, такой лес,
есть и прогалинки.
— Я тебе вот как
скажу:
будь я теперича при капитале — не глядя бы, семь тысяч за него дал! Потому что, сейчас бы я первым делом этот самый лес рассертировал. Начать хоть со строевого… видел, какие по дороге деревья-то стоят… ужастёенные!
— А Бородавкин ежели не поедет — Хмелева Павла Фомича за бока приволокем! И насчет его опять
есть фортель: амбицию большую имеет!
Скажи ему только:"Дерунов, мол, Осип Иваныч, пять тысяч давал", — сейчас он, не глядя шесть тысяч отвалит!
— Ваше высокоблагородие! позвольте вам доложить! — продолжал он таинственно, — они теперича в таком пункте состоят, что всего у них, значит, просить можно. Коли-ежели, к примеру, всю дачу продать пожелаете — они всю дачу купят; коли-ежели пустошь какую, или парки, или хоша бы и дом — они и на это согласны! Словом
сказать, с их стороны на всё согласие
будет полное!