Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944

Миклош Хорти, 1953

Адмирал Николас Хорти занимал пост регента Королевства Венгрия с 1 марта 1920 года по 15 октября 1944 года. Исполняя обязанности регента, Хорти пытался проводить политику восстановления Венгрии в ее прежних, до крушения Австро-Венгерской империи границах. Эта политика, в конечном счете, привела его к союзу с Гитлером. В результате Венгрия вернула себе часть своих исконных земель в Сербии, Хорватии, Словакии и Румынии. Но за это надо было платить, и венгерские соединения отправились на Восточный фронт, где понесли значительные потери. Вскоре Хорти понял неотвратимость поражения войск стран «оси» и начал тайные переговоры с союзниками. Однако вывести страну из войны ему не удалось. Война закончилась для Венгрии только с приходом советских войск, которые Хорти считал врагами и оккупантами. Мемуары Хорти – это рассказ регента королевства без короля и адмирала без флота о своей жизни и о том, как он вел борьбу за свою страну в господствовавшей в Европе атмосфере конфликтов, зависти и ненависти. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Глава 3

Адъютант императора Франца-Иосифа I. Венский двор, 1909–1914 гг.

Его величество имел четырех адъютантов по числу видов вооруженных сил. Первым среди адъютантов, представлявших военно-морской флот, был мой капитан «Сайды», а впоследствии адмирал Закс фон Хелленау.

Я был одновременно счастлив и горд, когда оказался в ближайшем окружении нашего императора, любимого и уважаемого всеми человека. Но те люди, кто видит только внешнее великолепие моей службы, глубоко ошибаются. Служба при дворе, совсем не похожая на прежнюю флотскую, принесла с собой немало трудностей.

Первым делом я представился своему начальству, первому генерал-адъютанту его величества графу Паару. Он занимал свою должность много лет и из всех членов штаба его величества был одним из тех, кто, без сомнения, был ближе всех к нему. Обладая присущим аристократам обаянием, он сделал мне ряд важных намеков и дал много дружеских советов и направил меня к старшему адъютанту, драгунскому полковнику барону Бронну, который был сыном князя Гогенлоэ от морганатического брака. Поэтому в связи с традицией его семейства он не мог носить фамилию своего отца. Три года спустя ему пожаловали титул князя Вайкерсхайма. Вместе с женой графиней Чернин и детьми он жил размеренной и гармоничной жизнью и был счастлив. Вторым адъютантом был граф Хайнрих Ойос, подполковник драгунов Виндишгреца. Его мать была сестрой графа Паара. Это был жизнерадостный человек, всегда готовый пошутить, он был любим всеми. Он был страстным охотником и хорошим стрелком, и поэтому для меня было большим удовольствием ходить с ним на охоту. Третьим адъютантом был подполковник императорского стрелкового полка графа Манцано.

Я также должен был представиться второму генерал-адъютанту барону Артуру Больфрасу, который много лет возглавлял военную канцелярию его величества. У него был очень ответственный пост: в его компетенции было представлять его величеству кандидатуры для назначения на важные армейские должности. Его глубокое знание людей и трезвость суждений делали его незаменимым в этом деле; кроме того, он был человеком большого ума и добрейшей души. Его удивительно отчетливую дикцию его величество очень ценил и не увольнял его, несмотря на преклонный возраст. Военная канцелярия располагалась в императорском дворце, и кроме барона и его помощника там трудились девять или десять работников Генерального штаба. Советником по венгерским делам был тогда штабной капитан барон Ланг.

Во время моей адъютантской службы император Франц-Иосиф имел резиденцию в Шёнбрунне. Дважды в неделю в сопровождении адъютанта он отправлялся в Хофбург, императорский дворец в Вене, к семи часам утра и принимал посетителей. Возвращался он обычно вечером в половине пятого.

Мы, адъютанты, имели официальную резиденцию в Хофбурге, здесь мы работали; подобно этой была также резиденция в Шёнбрунне, где пребывал дежурный адъютант.

Вскоре после моего представления графу Паару было решено представить меня и императору, встречу с которым я ожидал с необычайным волнением. Со времени моей ранней юности вокруг меня велись разговоры об императоре, как о всемогущем недоступном простому смертному властителе, царящем в высших сферах. Теперь мне предстояло встретиться с ним лицом к лицу и ежедневно встречаться с ним на службе. Когда я вошел в его кабинет, его величество сделал мне несколько шагов навстречу. Он был одет в генеральский мундир. Я никогда не встречал человека, в образе которого воплотились бы характерные черты монарха в такой степени, как во Франце-Иосифе. У меня не было впоследствии причин менять свою точку зрения. Он держался с королевским величием без всякой искусственности, так что посетители невольно держали дистанцию. Я сразу же почувствовал, как все мое замешательство испарилось перед его добротой и приветливостью. Для меня эта встреча с седовласым правителем стала важнейшим событием в моей жизни. Созерцая его облик, на который наложило свою печать бремя тяжких государственных дел и трагическая судьба его близких, я начинал ощущать все большее сочувствие и близость к нему; чувства эти я сохранил навсегда. Из вопросов, что он задавал мне, я понял, что ему хорошо известно о моем происхождении и карьере. Даже сейчас я вижу доброе выражение его голубых глаз и слышу интонацию его голоса. Когда он отпустил меня — аудиенция длилась около десяти минут — и я покинул его кабинет, я был в состоянии экстаза и готов был верой и правдой служить своему государю и даже отдать за него жизнь.

Дежурства адъютантов были организованы таким образом, что в течение месяца их сменяли в определенном порядке. В последний день каждого месяца за адъютантом приезжал придворный экипаж, чтобы отвезти его в Шёнбрунн, где он, сменив предыдущего дежурного, принимал на себя выполнение обязанностей в службе дворцовых апартаментов. Лично сам император отпускал дежурного адъютанта в 6 часов вечера. Третий адъютант уходил в месячный отпуск, в то время как четвертый оставался в резиденции для выполнения специальных поручений. Например, сопровождать гостей его величества.

Я не знаю, как эта служба организована при других дворах, но в Вене, по крайней мере, адъютантам не давали письменных инструкций. Их поведение и обязанности диктовались устной традицией, а это говорило о том, что не все так однозначно и просто в работе адъютантов. Если кто-то из них задавал конкретный вопрос, то обычно получал ответ: «Вы все поймете сами, ничего сложного». Этого мне было недостаточно. Я все же записал несколько ориентировочных вопросов специально для того дня, в который начиналось мое дежурство: «Какой мундир следует надеть для дежурства 1 декабря?», «Надевать ли аксельбанты?», «Требуются ли перчатки?».

«Нет никаких перчаток».

«Почему нет? Перчатки носят во всех случаях, особенно на дежурстве».

Должен ли адъютант постучать, прежде чем войти? К большому моему удивлению, ответ опять был отрицательным.

Я все еще чувствовал себя крайне неуверенно, когда вечером 30 ноября пришел гвардеец и сообщил мне, в каком часу его величество встанет на следующее утро. Это было 4 часа утра.

Его величество иногда вставал в половине четвертого; в последние два года моей службы это было правилом. Мы, младшие офицеры, были в более благоприятном положении в сравнении с нашими сухопутными коллегами, так как на корабле мы привыкли к четырехчасовым ночным вахтам и обычно высыпались перед ними. Если мне не изменяет память, уже в первую ночь я спал великолепно, проснулся рано и, полный энергии, поторопился в комнату для адъютантов на первом этаже, которая отделялась от императорского кабинета барочным залом для приемов. На стол монарху утром клали документы из канцелярии кабинета министров и военного министра. Пока он читал их, нужды в адъютантах, как правило, не было. Когда время близилось к половине девятого, прибывали два генерал-адъютанта. Било девять часов, и адъютант объявлял о том, что пришел граф Паар. За ним появлялся барон Больфрас. Затем могли приехать эрцгерцоги, министры правительства, представители Генерального штаба и другие высокопоставленные сановники с важными сообщениями или докладами. Прием продолжался до завтрака. Потом его величество, обычно в одиночестве, шел на прогулку в оранжерею, после чего он снова приступал к работе, а в половине шестого обычно на его письменном столе сервировали обед. В 6 часов он отпускал своего адъютанта. Никогда за все время службы при дворе ни один адъютант не был задержан или вызван ночью.

Мой первый день прошел удачно и без всяких осложнений. Мои сослуживцы были правы, утверждая, что основное правило нашей работы — это следовать здравому смыслу и быть тактичным. Император был человеком неразговорчивым и предпочитал лаконичные ответы. Однажды адъютант, выйдя из дворца после первого дежурства, почувствовал потребность высказаться. Посмотрев на статую Марии-Терезии^[21], он воскликнул: «Что за великолепное произведение искусства! Это триумф человеческой потребности творить». После прибытия адъютантов в Шёнбрунн император вызвал графа Паара и приказал заменить «этого болтуна» на кого-нибудь более толкового. Другого адъютанта постигла та же участь за то, что он громко щелкал каблуками каждый раз при докладе. Такие вещи были недопустимы при венском дворе.

Общие приемы происходили в императорском дворце. Они начинались в 10 часов, и в списке приглашенных было до пятидесяти имен. В прежние дни их насчитывалось до сотни. Очередность аудиенций находилась в компетенции дежурного адъютанта, по какому принципу он их отбирал, мне было неизвестно. Было бы естественнее воспользоваться услугами эксперта по протоколам, которые первыми получали просьбы об аудиенции. Для офицера было нелегким делом определить, какое место в иерархии придворных занимает то или иное лицо. Он должен был знать, в частности, кто стоит выше или ниже по рангу среди князей, высшего клира, действующих и бывших министров правительства, иностранных сановников и офицерского корпуса. У нас был свод общих правил, но каждое, видимо, имело свои исключения. Тайный советник или гофмейстер, например, шли первыми. Однако если какой-то князь, скажем, из Шварценбергов, не имел статуса гофмейстера, у него не было соответствующего «ранга», и его принимали наряду с остальными.

Получившие приглашение на аудиенцию собирались в зале, их вызывали согласно списку, имевшемуся у адъютанта, и его обязанностью было также объявлять их имена. Два офицера из лейб-гвардейцев, один австриец и один венгр, стояли с обнаженными палашами у двери зала для аудиенций. Каждый из пятидесяти посетителей мог кратко изложить личную просьбу или, что было более обычным, выразить благодарность за полученное назначение или награду. Остальных посетителей принимали во второй половине дня до половины пятого, когда его величество возвращался в Шёнбрунн.

Во время одной из этих поездок в дождливый ноябрьский день мы ехали в закрытом экипаже. Его величество с чувством глубокой признательности посмотрел на дворцовых гвардейцев, стоявших на посту, и сказал: «Этот полк несет службу во дворце впервые, и это самый лучший полк в Вене и один из самых лучших в империи». Мне было лестно слышать эти слова, так как это был 82-й австро-венгерский пехотный полк, расквартированный в местечке Секейудвархей (современный Одорхейю-Секуеск, Румыния). В Первой мировой войне этот полк проявил чудеса храбрости и понес тяжелейшие потери.

Перед началом аудиенции в комнате для адъютантов царило необычайное оживление, и каждый присутствовавший волей-неволей был вовлечен в обсуждение самых разных, зачастую щекотливых вопросов. Я научился рассматривать «проблему национальностей» под новым углом зрения. В ходе обсуждения меня все больше одолевали тревожные предчувствия об имевшем место иностранном влиянии, и я видел, как незаметно теории ирредентизма и сепаратизма проникали в общество. Иногда в разговорах упоминали и о социалистических идеях. Люди, которые высказывали эти идеи, полностью забывали о своем обеспеченном положении. Они хотели, чтобы страной управляли исходя из абстрактной теории, и не могли признать непреложность законов бытия. Им было важно только одно — разрушить существующий порядок. О том, каким будет устройство будущего государства, к построению которого они стремились, они имели самое смутное представление. Если мы, находившиеся в тесном общении с его величеством, и были обеспокоены происходящими событиями — а Боснийский кризис 1908 г. указал на опасности, угрожавшие монархии, — мы были далеки от пораженческих взглядов, которые в некоторых слоях общества могли существовать. Сила традиции и общие интересы, обеспечивавшие стабильность Габсбургской империи, проявились в самом начале Первой мировой войны. Те, кто утверждал, что империя распадется после первого же дня великой войны, оказались не правы. Военное поражение, которое позволило революционным силам выполнить свою разрушительную работу, не было результатом присущей монархии слабости, но объяснялось подавляющим превосходством вражеской коалиции.

Офицер, а тем более адъютант его величества был не вправе делать политические заявления или давать советы политикам. Только в кругу своих друзей он мог обсуждать необходимость принятия более строгих мер для противодействия панславянской и сербской пропаганде или итальянскому ирредентизму. Вопрос, могли ли эти меры предотвратить роковые исторические события, остается без ответа.

Мы, адъютанты, заметили, что его величество сильно расходится во взглядах со своим племянником, и это не обычное противостояние разных поколений. Но об этом мы поговорим позднее.

Несмотря на свой преклонный возраст, его величество строго выполнял свои ставшие привычными представительские обязанности монарха, среди которых было и участие в торжественных официальных обедах, устраиваемых в честь высокопоставленных гостей или членов дипломатических корпусов. Особенно было велико число приглашенных послов и посланников. Дипломаты собирались в Розовой гостиной в Шёнбрунне и вели между собой беседы, пока не появлялся главный камергер двора князь Монтенуово. Он трижды стучал жезлом в пол, возвещая о появлении его величества. Все разговоры прекращались, и присутствующие выстраивались согласно их рангу. Уже в который раз я наблюдал, какое глубокое впечатление Франц-Иосиф производил на гостей своей величественной осанкой и какой такт проявлял в общении с придворными. Я восхищался им.

Он успевал в течение вечера переговорить с сотней гостей, к тому же на разных языках. Главный камергер негромко называл их имена и страны, откуда они прибыли, и у императора находилось для каждого слово приветствия, и он никогда не забывал о том, что должен был сказать. Это заведомая ложь, что он задавал один и тот же вопрос «Как вам понравилась Вена?», как утверждал граф К. Сфорца, дважды бывший министром иностранных дел Италии, в своей книге «Строители современной Европы», которую он написал в изгнании. В ней он говорит о Франце-Иосифе как о «закостенелом самодержавном правителе, подобном тем, которые правили в XVIII в.». Все это свидетельствует о том, насколько плохо он знал императора Франца-Иосифа.

Его величество уходил с приема около 11 часов, а на следующее утро в обычное время он уже вновь сидел за рабочим столом.

Это не выдумка. Я ручаюсь за свои слова. Франц-Иосиф начинал свой рабочий день в 5 часов утра с прочтения документов, поданных его министрами. Никогда я не видел его в праздности и без работы. Я могу говорить об этом с полной ответственностью, ведь адъютанты входили в его кабинет без стука. Он никогда не дремал после обеда, как обычно делают даже более молодые люди, хотя я уверен, что они не встают в половине четвертого или четыре часа утра. В возрасте 80 лет Франц-Иосиф всегда инспектировал военные гарнизоны в седле, будь то в Вене, Будапеште или Сараево.

Его величество любил музыку и искусство. В то время, когда я был у него адъютантом, Франц-Иосиф уже не посещал оперу или театр. Только однажды в Бад-Ишле он был на премьере фарса, артистизм его актеров заставил его смеяться до слез. Не надо забывать, что в Бад-Ишле начинала свою карьеру примадонна Королевской оперы Мария Ерица.

Его величество всегда лично открывал весеннюю художественную выставку. Он не скрывал, что господствовавший тогда стиль модерн, представителем которого было творческое объединение Венский сецессион, не нравился ему. Я помню, как я первый раз посетил с ним Кюнстлер-хаус (Дом художников). День был холодный, мы ехали в закрытом экипаже, укрыв ноги меховой полостью. Мне предстояло выйти первым. Но что мне было делать с полостью? Его величество, видимо ощущая мою растерянность, незадолго до того, как мы приехали, скинул ее на пол.

На выставке он прошел мимо всех картин в полном молчании, слушая объяснения знаменитого художника. Наконец он остановился перед полотном, на котором был изображен охотничий домик в лесу, и спросил:

— А вот это что нарисовано, рядом с ним? Должно быть, озеро?

Художник не знал, что сказать. Его высочество повторил вопрос и получил краткий ответ:

— Нет, ваше величество. Это лесная поляна.

— Но она голубого цвета.

Художник, приверженец модерна, гордо ответил:

— Так я ее вижу.

На что его величество улыбнулся и заметил:

— В таком случае вам не следовало становиться художником.

Его величество так и не научился созерцать лица, написанные в зеленых или желтых тонах. Однажды, рассматривая экспонаты отдела искусства на охотничьей выставке, он обратил внимание на изображение обнаженной женщины, нарисованное без соблюдения всяких пропорций, и спросил: «Скажите, эти господа рисуют все это вполне серьезно или они просто смеются над нами?»

Читателя может удивить, что в моем повествовании встречаются суждения об искусстве. Но зрение дано моряку не только для измерения расстояний на море, и я тоже пробовал научиться писать кистью и держать палитру в руках. После тяжелой службы на флоте в Вене у меня появилось много свободного времени. Я интересовался музыкальной жизнью столицы и вначале даже подумывал, не заняться ли мне вокалом, но вскоре понял, что я слишком стар для этого. Тогда я обратился к рисованию, но так как ввиду моего положения я не мог посещать академию, то последовал совету дочери главного камергера двора эрцгерцогини Анунциаты и начал ходить в частный класс профессора Майерхофера, который она и другие дамы посещали каждое утро. Профессор представил меня дамам, затем посадил перед мольбертом и дал мне в руки угольный карандаш. Он предложил нарисовать портрет Цезаря, одетого в тогу и с лавровым венком на голове. Сначала я попытался изобразить венок, но это было не совсем то, что я хотел. Взяв кусок ткани, я стер написанное и начал заново, только для того, чтобы снова все стереть. В какой-то момент меня охватило отчаяние, и я подумал, а не отказаться ли мне от моей затеи и не пойти ли мне домой. Но после пятой или шестой попытки в рисунке начало появляться что-то узнаваемое, так что я рискнул начать работать с кистью и писать красками. Удовлетворение, которое я получал от рисования, помогло мне достичь быстрого успеха.

Может быть, именно благодаря полученному мной опыту судовождения мне удавалось передавать изображаемый предмет с предельной точностью и ясностью. Прошло несколько месяцев, и профессор с большой похвалой начал отзываться о моих работах; он сказал, что мне удается добиваться сходства с большей убедительностью, чем другим его ученикам. Так как мне больше всего нравилось писать пейзажи, натюрморты с охотничьими трофеями и лошадей, я по совету профессора часто посещал Художественный музей, чтобы копировать произведения великих мастеров. Обратной стороной этого занятия было то, что становишься центром общественного внимания.

На протяжении пяти лет почти все свое свободное утреннее время я посвящал рисованию. В завершение моих занятий я решил попытаться нарисовать в Бад-Ишле портрет его величества. Но, конечно, я ничего не сказал ему об этом. Я видел его каждый день за вторым завтраком в половине третьего. Когда я сидел напротив него, то внимательно изучал черты его лица, запоминал их и переносил на полотно в моем служебном помещении. Два генерал-адъютанта и камердинер императора, которые знали его лучше, чем кто-либо еще, признавались мне, что не видели прежде столь разительного сходства портрета с живым человеком. Я говорю это не для того, чтобы лишний раз сказать о себе. Мне удалось этого добиться, потому что мне стала знакома каждая морщина его лица, каждый жест, ведь я изучал его целыми неделями. Его величество ни разу не позировал портретистам более одного раза, и сеанс длился краткое время.

Однажды первый камердинер старина Кеттерер пришел спросить меня, может ли он взять написанный мной портрет. Его величество желал посмотреть его. Когда в следующий раз я был на дежурстве, император сказал мне, что портрет ему очень понравился. Для меня занятие живописью было воспоминанием о мирном времени. Портрет я взял с собой в Пулу, а после катастрофы я перевез его в Кендереш. В обоих этих местах он пережил по две попытки ограбления, но в результате пятого все же стал жертвой банды грабителей.

Во время моего пребывания на службе его величества дважды приезжал с визитом кайзер Вильгельм II. В первый раз мы встречали его на железнодорожном вокзале. Наш император был одет в мундир германского фельдмаршала. Когда подъехал императорский поезд, Франц-Иосиф непроизвольно выпрямил спину, и сзади его можно было принять за младшего офицера, несмотря на его 80-летний возраст. Мы сели в вагон, доехав до Хитцинга. Император подошел к окну, а затем, отступив назад, воскликнул: «Эту картину я никогда не забуду!» Рядом со станцией стояли двенадцать экипажей, запряженные белыми липицианскими лошадьми; при появлении состава все они повернули свои головы с одинаковыми отметинами на лбу налево в сторону паровоза.

Когда королевский двор Вены посетил король Черногории Никола Петрович, мне было поручено встретить его еще в Триесте, куда он прибыл на нашем судне «Пеликан», которое часто использовали в качестве яхты. Король Черногории прибыл вместе с командирами пехотного полка. Мундир для него пошил искусный венский портной всего за день. Мундир настолько понравился королю, что он носил его постоянно вплоть до возвращения на «Пеликан» в Триесте.

Его визит был удачным. Король имел привлекательную внешность. Заключив выгодный брак, он породнился не только с сербской, но и русской и итальянской династиями.

В 1910 г. сербский король Петр пытался выяснить, насколько желательным был бы его визит. Переговоры по этому вопросу затянулись. Францу-Иосифу не нравилась династия Карагеоргиевичей, которая пришла к власти в результате убийства короля Александра Обреновича в 1903 г. Когда отец Александра Обреновича король Милан был правящим монархом, между Белградом и Веной существовали прекрасные взаимоотношения. Начиная же с 1903 г. Сербия постепенно подпадала под все большее влияние России. Однако сербскому послу сообщили, что его величество примет короля Петра в заранее определенный день в Будапеште. Незадолго до намеченной даты визит был отменен по причине его нежелательности. По моему мнению, об этом можно было только сожалеть. Визит, несомненно, улучшил бы отношения между странами, в то время как отмена его могла привести только к усилению напряженности.

Каждый год в начале июля его величество отправлялся в Бад-Ишль, расположенный близ Зальцбурга в Зальцкаммергуте, исторической области в Верхней Австрии. Он проводил там два-три месяца. Бад-Ишль — тихий и живописный курортный городок с большим количеством минеральных источников. Единственное, что могло досаждать отдыхающим, так это часто идущие дожди. Императорская вилла была построена в большом парке, здание окружал настоящий высокогорный лес, в котором водились серны. Кругом вздымались горные вершины высотой около 1500 м и более^[22]. Летняя резиденция его величества словно магнит притягивала представителей аристократии. Их примеру следовали зажиточные фабриканты, которые построили красивые дачи в долине реки Траун. Горный воздух и минеральные источники были целительны для здоровья. И множество людей следовали девизу первооткрывателя источников Бад-Ишля: «Самое большое счастье на земле — не быть здоровым, но иметь возможность обрести здоровье».

Здесь его величество был более свободен от условностей придворной жизни. После утренней верховой прогулки он завтракал, затем работал с документами и принимал посетителей. После прогулки в саду в половине третьего ему подавали обед, на котором присутствовали две его дочери: эрцгерцогиня Гизела с мужем принцем Баварским Леопольдом и их двумя детьми и эрцгерцогиня Мария Валери с мужем эрцгерцогом Францем Сальватором. На обеде также присутствовали граф Паар и дежурный адъютант. Если погода позволяла, то обычно во второй половине дня его величество катался на пони в заповеднике, иногда доезжая до охотничьего укрытия, расположенного вблизи логовища оленя. Император, несмотря на свой возраст, был опытным охотником и прекрасным стрелком. Я предложил использовать новейшие оптические средства наблюдения для лучшего обнаружения дичи, но это было напрасно. Его величество терпеть не мог всех этих новомодных устройств; он был столь консервативен, что остался верен своему старому карабину, предпочитая его современным ружьям.

На протяжении столетий императоры имели право охоты во всех государственных лесах Австрии. В каждой области назначался главный егерь или начальник охоты, который организовывал охоту согласно старым традициям. Мне рассказывали, что загонщики передавали право гнать дичь по одним и тем же охотничьим угодьям от отцов детям. Хотя в горной местности один загонщик, как правило, идет по верху хребта, а другой — внизу в долине, все они выходят из леса, вытянувшись в одну линию.

Несмотря на мой опыт охотника, я должен был многому научиться, пусть даже речь шла об охотничьем жаргоне. Специальными словами обозначали оленьи глаза, ноги, уши. Используя неверное выражение, вы становились предметом насмешек. Мы всегда отправлялись на охоту в местных костюмах — в кожаных шортах например. Я должен был привыкнуть появляться за обеденным столом перед герцогиней с голыми коленями, хотя и знал, что возражений не будет.

В Бад-Ишле мы в основном охотились на серн. Его величество, чье зрение было великолепным, часто первым замечал серну, стоявшую в отдалении на скале. У меня, моряка, зрение было не хуже. Я упоминаю об этом, только чтобы рассказать об одной приключившейся с нами истории. Однажды мы ехали с его величеством в экипаже по незнакомой дороге, которая вела к дворцу эрцгерцога Райнера. Мы проехали мимо большого строившегося здания, находившегося от нас на большом расстоянии.

— Интересно, что это за строение? — поинтересовался император.

Я ответил, что это новое здание муниципального торгового училища.

— Откуда вам это известно? — спросил он.

— Это написано на вывеске, прикрепленной к решетке балкона, — ответил я.

Его величество попросил извозчика подъехать поближе, чтобы прочитать надпись. Затем он приказал двигаться дальше.

— Ну и зрение у вас, — сказал он мне.

Я почувствовал сожаление, что так поступил. Мне не хотелось, даже в самом малом, превзойти его.

Охотиться на серн в Бад-Ишле мы обычно отправлялись ранним утром дважды в неделю. Мы ехали к месту охоты в экипаже, запряженном двумя великолепными липицианскими лошадьми. Затем мы пересаживались на пони, чтобы добраться до охотничьего укрытия. В течение сотен лет велся учет подстреленной дичи для каждого из них. Было укрытие номер 1, предназначенное для императора; и отдельные — для гостей, в соответствии с их общественным статусом.

Большинство диких животных, если их вспугнуть, будут бежать, пока не найдут для себя убежища. Что касается серн, то никогда не знаешь, как они себя поведут. Поэтому важно правильно определить момент для выстрела. Его величество предпочитал стрелять в них, когда они бросались бежать от погони. Когда охота заканчивалась, он начинал расспрашивать ее участников, какие звери им повстречались и скольких удалось застрелить. Горе было тому, кто путался в ответе.

Во время одной из таких охот граф Паар услышал выстрел, сделанный из соседнего укрытия; он догадался, что стрелял эрцгерцог Тосканский. Перед ним на расстоянии ста метров возвышался гребень холма; прошло несколько минут, и над ним появилась голова серны и сразу же исчезла. Граф Паар подумал, что это самец, и выстрелил. Почти сразу же выстрелил эрцгерцог, и вновь возникла голова серны почти на том же месте, и снова граф Паар нажал на спусковой крючок. Все повторилось и на третий раз. Граф Паар понятия не имел, в кого он попал, да и попал ли, он был в этом не уверен. Егерь, приставленный к нему, предложил пойти и посмотреть. Конечно, существовало правило, которое строжайше запрещало покидать укрытие, но любопытство взяло верх. Егерь вернулся, крайне расстроенный, и сообщил: «Три детеныша, ваше Превосходительство».

Граф Паар был в отчаянии, но отверг предложение егеря немедленно их закопать. Когда охота завершилась, он отправился с виноватым видом дать отчет. В это время его величество с возмущением выслушивал объяснения эрцгерцога. Когда граф подошел ближе, он услышал, что эрцгерцог пытается оправдаться, поскольку убил трех самок, у которых было потомство. Граф Паар сказал, что он прикончил трех осиротевших детенышей, и император одобрил его действия.

Как-то днем мы поднялись поохотиться на вершину Янсен. Пока императрица была жива, она была против того, чтобы охотиться в этих местах, и даже после ее кончины его величество никогда не нарушал запрета. Однако в этот раз он разрешил охоту в этой части парка, потому что расплодилось много дичи, что наносило парку урон. Когда мы заняли место в экипаже, его величество сказал мне: «У вас сегодня будет шанс подстрелить оленя».

Мне досталось очень неудобное укрытие. Передо мной простиралось открытое пространство, а там, где оно заканчивалось, громоздились скалы, высотой в сотни метров. Еще выше был лес, где находились загонщики. Дневной свет был неярким. Прямо мне в глаза светило солнце, а я прицеливался в сторону темного леса. Раздался хруст ветки, и я увидел двух оленей, бежавших друг за другом. Я выстрелил в первого, потом — во второго. Они промчались мимо, и я подумал, что попал в деревья.

Я подошел к тому месту, где пробежали олени, и увидел кровавый след. Вскоре я набрел на одного мертвого оленя, но второго так и не обнаружил. Вернувшись, я застал своих домашних и нескольких егерей, которые рассматривали второго павшего оленя, который смог пробежать еще большее расстояние, чем первый. Это был самый великолепный олень, когда-либо застреленный мной в Австрии.

В конце апреля был открыт сезон охоты на глухарей. Его величество в последний раз принимал участие в охоте, когда ему было семьдесят восемь. Прицелившись в птицу, он снял ее с первого выстрела и сказал: «Это занятие уже не по мне». Но хотя он и отказался от охоты, он по-прежнему интересовался трофеями гостей. Каждое утро егерь должен был сообщать телеграммой количество пернатой дичи, подстреленной его гостями. Неудачная охота всегда приводила в раздражение его величество. По этой причине повсюду со мной была 6,5-мм винтовка Манлихера—Шенауэра и патроны с металлическими гильзами, хотя охотники пользовались обычно дробовиками.

Большинство гостей отправлялось в Нойберг возле замка Мюрцштег, так как там было изобилие глухарей. Я обычно выбирал охотничий домик у Айзенерца или в Радмере. Однако в первый раз я принимал участие в охоте на глухарей в Хифлау. В приюте меня встретил бородатый старик-егерь по имени Лойдль, и вместе с ним я направился к небольшому охотничьему домику поблизости от токовища. Как я уже сказал, эта охота была для меня первой, хотя я не сказал об этом Лойдлю, я не хотел выглядеть новичком. Конечно, я внимательно выслушал все его объяснения, как с первым лучом утренней зари самец заводит свою брачную песнь, сидя на верхних ветках лиственницы или сосны. Как он теряет осторожность и не слышит, что вы к нему приближаетесь.

Мы вышли в 4 часа утра, когда еще было темно. Лойдль шел впереди с фонарем. Минут через десять мы остановились и потушили фонарь. Егерь внимательно прислушался и шепнул мне: «Вы его слышите?» Мой ответ был — нет. Спустя несколько минут он спросил снова: «Вы все еще не слышите его?» И опять я ничего не услышал, но, по правде сказать, я не понимал, к чему мне следует прислушиваться. Тогда Лойдль сказал: «Мы идем за ним». И сделал два-три шага. Но к этому времени я услышал глухаря, различив три колена его песни. Я почему-то решил, что я знаю, как нужно поступить, лучше, чем егерь, занимавшийся этим сорок лет, и ринулся вперед. Когда канарейка поет в комнате, поневоле приходится затыкать уши. Принимая во внимание размер птицы, за которой мы охотились, я вообразил, что она находится от нас в нескольких сотнях шагов, но как же я сильно ошибался. Мы были на гребне холма, глухарь сидел на высокой лиственнице, росшей на склоне холма немного ниже нас. Неожиданно я увидел глухаря на уровне своих глаз на расстоянии в 30 м. Я резко остановился, но глухарь заметил меня и, вытянув шею, взлетел вверх. Лойдль с упреком сказал: «Ну, все, ищи ветра в поле!»

Мне было очень стыдно. Но глухарь вновь начал токовать. И мы опять осторожно пошли вперед. В этот раз я держался строго за Лойдлем, и наконец мы заметили птицу. Она была далеко от нас, и мы не могли к ней приблизиться — перед нами была открытая просека. Но, послушав опять-таки совета егеря, я выстрелил; и на этот раз, к счастью, попал, восстановив его доверие ко мне.

Приблизительно в первой половине сентября мы обычно возвращались в Шёнбрунн и готовились к зимнему сезону с его театрами и концертами, балами и приемами. Я хорошо помню, как блистательный Карузо исполнял партию дона Хозе в «Кармен». Возможно, потому, что мы ожидали услышать мощный голос, а у певца был мягкий лирический тенор, зал ответил редкими аплодисментами. Но во втором акте его совершенная и проникновенная манера исполнения вызвала бурю оваций и крики «Браво!». Подобного я прежде не слышал. Карузо долго упрашивали встать с колен, но он не хотел этого делать, чтобы выразить свою признательность зрителям.

В Вене мы наслаждались лучшей музыкой, классической и не только. Среди последней я имею в виду прежде всего оперетты Франца Легара. За его успехами я следил с большим интересом, так как он в течение трех лет был капельмейстером оркестра военно-морского флота. Во время моей холостяцкой жизни в Пуле он часто навещал меня, чтобы сыграть свои произведения или аккомпанировать моему пению. Я помню о тех больших надеждах, что он возлагал на свою первую оперу «Кукушка». Он испытал разочарование, так как порыв к сочинительству не встретил понимания со стороны его начальства, и он был смещен со своей должности. Премьера его первого произведения закончилась провалом. Оба этих события были предвестниками удачной карьеры музыканта. Теперь Франц Легар мог полностью посвятить себя творчеству. Его талант раскрылся в опереттах, сделавших его известным всему миру. Мы часто встречались с ним в Бад-Ишле, где он купил себе виллу на берегу Трауна. Там он был по-настоящему счастлив. Легар приобрел виллу со всей обстановкой, и на ее приобретение частично пошли деньги, которые он выручил от продажи обнаруженных на чердаке старинных картин и гравюр. В память о старых днях Легар посвятил мне замечательный парадный марш.

Вена была известна не только оперой, но и своим театром. Я видел игру актера Йозефа Кайнца и, конечно, Вильбранд-Баудиус, игравшей на сцене Императорского театра в возрасте 90 лет. У нас также была возможность посещать известные музеи города.

Это был довольно редкий случай, когда морской офицер имел возможность быть постоянно рядом с семьей и жить в таких прекрасных условиях. Мы наняли гувернантку для наших четырех детей. Их учили, как того требовала венгерская образовательная система. С ними занимались братья-августинцы, которые были кандидатами в епископы. Один из них, магистр Луттор, много лет работал в нашей миссии в Ватикане; второй, Чапик, стал архиепископом Эгера. В конце учебного года мы взяли наших детей в Пресбург (Братиславу), где они сдали экзамены и получили об этом свидетельство.

После нашего возвращения я встретился с генералом графом Лоньяи, командиром венгерской лейб-гвардии, который начал расспрашивать меня о моей семье. Меня переполняла отцовская гордость, когда я рассказал ему об отличных результатах пресбургских экзаменов.

«Да, мне это известно, — сказал он. — Эти первые экзамены заставляют задуматься, какое будущее ждет молодого гения. Пост министра иностранных дел? Возможно, что-либо более серьезное? И потом он поступает в среднюю школу, и вы идете к директору и спрашиваете: „Скажите мне честно, мой ребенок идиот?“ И получаете ответ: „Ну что вы. Дела обстоят не так плохо…“»

Граф Паар был известен как мастерский рассказчик различных историй и анекдотов. С ним время пролетало незаметно, когда мы приходили на службу рано утром, и нужно было ждать, когда часы пробьют девять. Каждый раз он начинал почти с одной и той же фразы: «Разве я вам об этом не рассказывал?» И я так же неизменно отвечал: «Нет, я об этом не слышал». Так бывает со стариками, что приходится выслушивать их истории по множеству раз. Многие из них запомнились мне дословно, и я могу пересказать их и сейчас. Как, например, историю о визите его величества в Париж после того, как император Наполеон III посетил нашу страну. Был устроен торжественный парад, который возглавлял представительный генерал. Когда солдаты проходили перед нашим императором, стоявшим рядом с императрицей Евгенией, они проорали в тысячу глоток: «Да здравствует император!» Конь генерала встал на дыбы, и наездник, держа саблю в вытянутой руке, вылетел из седла и, описав в воздухе окружность, упал на землю. Возмущенный и одновременно готовый рассмеяться Наполеон III обратился к Паару: «Теперь императрица подарит ему нового коня, ведь она думает, что все дело в нем. Но вы увидите, что он упадет снова опять в то же самое время и на том же самом месте».

В Венгрии не было принято подобным образом встречать императора. Я слышал похожее приветствие в Турции. Когда перед войсками появлялся султан, раздавалось громкое «Чокъ яша падишах!», что можно было перевести как «Да здравствует правитель!».

Часто граф пересказывал историю о том, как один представитель аристократического правящего рода из Южной Германии был назначен командиром 12-го гусарского полка в Клагенфурте. Как только он нашел подходящую для проживания виллу в окрестностях, то послал за своей женой и всем домашним хозяйством. Вскоре после переезда старший офицер полка приказал юному венгерскому лейтенанту отправиться на виллу и узнать, когда для герцогини будет удобно принять полковых офицеров. В холле виллы высились груды багажа, а рядом с дверью распаковывала чемоданы какая-то молодая дама. Лейтенант не смог устоять перед искушением и звонко шлепнул женщину чуть пониже спины, приняв ее за горничную. Когда она резко выпрямилась, он нежно взял ее за подбородок и спросил, где он может найти его высочество. Рассмеявшись на подобное несколько невежливое поведение, она посоветовала ему подняться на второй этаж и постучать в первую дверь. Лейтенант выполнил свою миссию, и на следующее утро на 11 часов был назначен прием. Когда офицеры выстроились в порядке старшинства и герцогиня и ее муж вошли в приемную залу, лейтенант сразу же, к своему ужасу, узнал в даме очаровательную горничную. Офицеры представлялись один за другим, и для каждого его высочество находил приветственное слово. Когда пришла очередь лейтенанта, герцогиня сказала: «Мне кажется, что мы уже где-то встречались прежде». На что лейтенант, полностью растерявшись и в страшном смущении, только и смог пробормотать: «Увы, ваша светлость!»

Граф Паар мог многое рассказать о больших торжествах, которые проходили в Вене в 1908 г. по случаю жемчужной свадьбы его величества. Это было еще до того, как я начал служить. Каких только событий не произошло за эти шестьдесят лет! «Судьба не щадит меня», — произнес его величество, когда получил страшное известие об убийстве императрицы. Его брат император Мексики Максимилиан предстал перед военным судом мексиканских революционеров и был расстрелян по его приговору. Единственный сын Франца-Иосифа, умнейший кронпринц Рудольф, на которого были возложены все надежды императора, расстался с жизнью при трагических обстоятельствах. Жена Франца-Иосифа императрица и королева Елизавета, к которой венгерский народ относился с глубоким почтением и любовью, была убита итальянским анархистом в Женеве, и та же самая судьба постигла племянника эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника трона, в Сараево. Франца-Иосифа по-прежнему мучили воспоминания о казни тринадцати венгерских генералов в Араде в 1849 г. в конце Освободительной войны, хотя в этом и не было его вины. Тогда ему исполнилось всего 18 лет, и он находился в руках правящей камарильи. Потери, понесенные австрийской армией при Кёниггреце^[23], тяжело сказались на Франце-Иосифе, и его самым страстным желанием стало никогда больше не допустить новой войны. Но и этот горький опыт ему еще придется испытать.

В трагические часы его жизни его величество искал и находил утешение в глубокой вере. Он полагал, что власть над людьми ему вручил сам Бог, и он выполнял свои обязанности с присущим ему чувством долга, которому он подчинил свои личные желания. Предельно скрупулезный во всем — красное сукно своего письменного стола он обыкновенно чистил кистью каждый вечер, — простой и скромный в личной жизни, он рассматривал строгий этикет испанского двора не как вещь в себе, но необходимое условие для формирования традиции. Поддерживать и укреплять ее было более важным делом для многонациональной габсбургской монархии, чем для других стран. Добросердечие и обходительность были основными чертами его характера. Обладая большим жизненным опытом и мудростью, он был убежден, что государственное управление должно основываться на праведности.

Когда 18 августа 1910 г. его величество праздновал свое 80-летие, находясь в полной памяти и здравии, охотники Австрии открыли в его честь бронзовый памятник. Статуя имела поразительное портретное сходство; император был представлен в традиционном охотничьем костюме, в кожаных шортах, с ружьем за плечами и альпенштоком в руке, стоявшим на скале. У его ног лежал благородный олень, голова которого была украшена ветвистыми рогами. Именно такого оленя его величество подстрелил неподалеку от посвященного ему памятника. Все приглашенные на церемонию открытия были одеты в охотничьи костюмы. Граф Вурмбрандт зачитал торжественный адрес, и все собравшиеся были глубоко тронуты, когда мужской хор, приехавший из Вены, спел национальный гимн: «Gott erhalte, Gott beschutze unsern Kaisern, unser Land» («Боже сохрани, Боже защити нашего императора и нашу страну»).

В 1912 г. его величество отправился с длительным визитом в Будапешт, где происходила встреча делегаций австрийского и венгерского парламентов для принятия годового бюджета. Солнечным днем мы ехали в открытом экипаже с Западного вокзала к королевскому дворцу. «Новые времена» проявлялись в том, что массы рабочих под руководством Социал-демократической партии участвовали в демонстрации против венгерского премьер-министра графа Тисы. Демонстрация тем более заслуживала осуждения по причине того, что шла Балканская война и на границе Габсбургской империи происходили опасные инциденты. Делегации, которые должны были проголосовать за увеличение ассигнований на военные расходы, необходимые для укрепления армии, встретились в своей работе с большими трудностями из-за необъяснимой близорукости многих депутатов, о чем они горько сожалели в последующие годы.

После нашего возвращения в Вену военно-морской флот был приведен в состояние боевой готовности на случай, если опасность будет угрожать нашим границам. Я получил приказ оставить двор и принять командование над «Будапештом»^[24]. Снова полной грудью вдохнуть морской воздух, почувствовать под ногами палубу, очутиться среди старых друзей — все это сильно радовало меня. Вскоре опасность миновала, потребность в проведении операций на море отпала, и я вернулся в Вену.

В результате двух Балканских войн Турция практически была вытеснена из Европы. Вся территория, что оставалась под ее господством, располагалась между Адрианополем и проливами. Греция значительно продвинула свою границу в северном направлении и получила Салоники. Площадь Королевства Сербии увеличилась, что побудило сербов выдвинуть новые требования. Болгария была вынуждена выплатить контрибуцию; страна попыталась во Второй Балканской войне с помощью оружия ревизовать несправедливое, по ее мнению, территориальное урегулирование, навязанное великими державами, но была разбита. Черногория осталась независимой. Было создано новое государство Албания, на ее трон европейские державы посадили князя Вильгельма Вида. На балканские события в Будапеште и Вене смотрели по-разному. Премьер граф Тиса придерживался мнения, что признание изменений границ, наступивших в результате войн, должно соотноситься с интересами Венгрии, которая должна помочь народам Балканского полуострова в их войне за независимость.

Срок службы в адъютантах был продлен, так что годы, предшествовавшие Первой мировой войне, я провел в Вене.

Примечания

21

Мария-Терезия (1717–1780) — австрийская эрцгерцогиня, императрица Священной Римской империи.

22

Гора Китран 1524 м.

23

Имеется в виду битва при Садове в Чехии 3 июля 1866 г., где австро-саксонская армия (215 тыс. человек, 770 орудий) была разбита пруссаками (224 тыс. человек, 924 орудия). Австро-саксонцы потеряли около 18 тыс. пленными, пруссаки — 9,2 тыс. В этой битве был решен исход австро-прусской войны 1866 г.

24

Броненосец водоизмещением 5785 т. Вооружение: 4 240-мм орудия в двух башнях, 6 150-мм, 1 70-мм, 14 47-мм торпедных аппарата. Скорость до 17,8 узла (33 км/ч). Экипаж 423 человека. Вошел в состав флота в 1888 г.