Неточные совпадения
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите?
говорит, — неужто ж,
говорит,
ты не понимаешь, что лошадь твоя
тебе хлеб дает?» Ну, а нам как этого не понимать?
— Известно, понимаем. Я вот тоже Крестьяну-то Иванычу и
говорю: «А
тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет,
говорит, не чищивали». — «Ну, а нас,
говорю, чистили. Только и всего». Эй, вы, колелые!
— А Харин-то ведь проиграл дело! —
говорил один. — Что
ты!
— Нет,
ты вообрази! Все ведь с песком! Семен-то Архипыч даже глаза вытаращил: так,
говорит, хорошие торговцы не делают!
— А хозяин наш стоит да покатывается. «А у
тебя где глаза были? —
говорит. — Должен ли
ты иметь глаза, когда товар покупаешь? —
говорит. — Нет,
говорит, вас, дураков, учить надо!»
Станция была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он
говорил: вот я в стакан дышу, а коли захочется, так и плюну, а
ты будешь чай из него пить… дуррак!
— И как же он его нагрел! — восклицает некто в одной группе, — да это еще что — нагрел! Греет, братец
ты мой, да приговаривает: помни,
говорит! в другой раз умнее будешь! Сколько у нас смеху тут было!
«Сам
ты,
говорит, передо мной, Богдан Богданыч, сейчас сознался, что деньги с меня сполна получил, следственно, и дожидаться
тебе больше здесь нечего».
— Сколько смеху у нас тут было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор
ты!» —
говорит. А наш ему: «Ладно,
говорит;
ты, немец, обезьяну,
говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
Ты,
говорит, в разное время двести рублей уж получил, так вот
тебе еще двести рублей — ступай с богом!» — «Как,
говорю, двести! мне восемьсот приходится».
Вот и
говорит он ей: «
Ты бы, Аннушка…» понимаете?
— «Что ж,
говорит, я с моим удовольствием!» И начали они вдвоем Скачкова усовещивать: «И что это
ты все шампанское да шампанское —
ты водку пей!
«Нет,
говорит,
ты, голубчик, по всем острогам сидеть будешь, а мне с
тобой жить после того!
— Да, —
говорит один из них, — нынче надо держать ухо востро! Нынче чуть
ты отвернулся, ан у
тебя тысяча, а пожалуй, и целый десяток из кармана вылетел. Вы Маркова-то Александра знавали? Вот что у Бакулина в магазине в приказчиках служил? Бывало, все Сашка да Сашка! Сашка, сбегай туда! Сашка, рыло вымой! А теперь, смотри, какой дом на Волхонке взбодрил! Вот
ты и думай с ними!
— Наш хозяин гениальный! —
говорит один из них, — не то что просто умный, а поднимай выше! Знаешь ли
ты, какую он на днях штуку с братом с родным сыграл?
— «Верно
ты говоришь?» — «Вот как перед истинным!» — «Задаток дан?» — «Нет, сегодня вечером отдавать будет».
— Ничего; даже похвалил. «
Ты,
говорит, дураком меня сделал — так меня и надо. Потому ежели мы дураков учить не будем, так нам самим на полку зубы класть придется».
—
Ты не пугай — не слишком-то испугались! У самого Антона Антоныча (Сквозник-Дмухановский) в переделе бывали — и то живы остались!
Ты дело
говори: сколько
тебе следует?
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи,
говорю!
тебе,
говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем,
говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
Берут полевой цветок и ждут, пока из чашечки его выползет букашка; в ожидании кричат: «Поп! поп! выпусти собаку!» (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)] Подошел я к одному: «Друг мой! кто
тебя этому научил?» — «Новый учитель»,
говорит.
К другому: «
Тебя кто научил?» — «Новый учитель»,
говорит.
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри,
говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это
тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
Даже братец Григорий Николаич, который, как
ты знаешь, сам этой воли желал, доколе она не пришла, — и тот теперь смирился и
говорит:"je crois que le knout ferait bien mieux leurs affaires!"[думаю, им куда лучше бы кнут! (франц.)]
Как ни прискорбна превратность,
тебя постигшая, но и теперь могу повторить лишь то, что неоднократно
тебе говорила: не одни радости в сем мире, мой друг, но и горести.
— То-то,
говорю: чти! Вот мы, чернядь, как в совершенные лета придем, так сами домой несем! Родитель-то
тебе медную копеечку даст, а
ты ему рубль принеси! А и мы родителей почитаем! А вы, дворяна, ровно малолетные, до старости все из дому тащите — как же вам родителей не любить!
Голубые глаза его слегка потускнели, вследствие старческой слезы, но смотрели по-прежнему благодушно, как будто
говорили: зачем
тебе в душу мою забираться? я и без того весь тут!
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею, как не от мужичка! Я вот только
тебе по-христианскому
говорю: не вяжись
ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Посмотри! что ж, и посмотреть не худое дело! Старики
говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И я вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно как
тебя ждал!
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему
говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а
ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
На сей раз Осип Иваныч совершенно явно и довольно нагло
говорил мне «
ты».
Напрасно буду я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет,
ты не отлынивай!
ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий
ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
Я помню, смотрит, бывало, папенька в окошко и
говорит:"Вот пьяницу-станового везут". Приедет ли становой к помещику по делам — первое ему приветствие:"Что, пьяница! видно, кур по уезду сбирать ездишь!"Заикнется ли становой насчет починки мостов — ответ:"Кроме
тебя, ездить здесь некому, а для
тебя, пьяницы, и эти мосты — таковские". Словом сказать, кроме «пьяницы» да «куроеда», и слов ему никаких нет!
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и
тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно
говоря, производил он один.
— Слушай!
ты что такое
говоришь!
— Я
тебя об деле спрашиваю, а
ты меня или дразнишь, или
говорить не хочешь!
Помню секретаря, у которого щека была насквозь прогрызена фистулою и весь организм поражен трясением и который, за всем тем, всем своим естеством, казалось,
говорил:"Погоди, ужо я завяжу
тебе узелочек на память, и будешь
ты всю жизнь его развязывать!"
— Теперь, брат, не то, что прежде! —
говорили одни приезжие, — прежде, бывало, живешь
ты в деревне, и никому нет дела, в потолок ли
ты плюешь, химией ли занимаешься, или Поль де Кока читаешь! А нынче, брат, ау! Химию-то изволь побоку, а читай Поль де Кока, да ещё так читай, чтобы все твои домочадцы знали, что
ты именно Поль де Кока, а не"Общепонятную физику"Писаревского читаешь!
— Теперь, брат, деревню бросить надо! —
говорили другие, — теперь там целая стена сердцеведцев образовалась. Смотрят, уставив брады, да умозаключают каждый сообразно со степенью собственной невежественности! Чем больше который невежествен, тем больше потрясений и подкопов видит. Молви
ты в присутствии сердцеведца какое-нибудь неизвестное ему слово — ну, хоть «моветон», что ли — сейчас"фюить!", и пошла писать губерния.
Смеется, словно вот так и
говорит:"Видишь, какие я чудеса в решете перед
тобою выкладываю! а
ты все-таки слушай, да на ус себе мотай!
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец,
ты говоришь:"соврал!"Могу ли я теперича господина обманывать! Может, я через это самое кусок хлеба себе получить надеюсь, а
ты говоришь:"соврал!"А я все одно, что перед богом, то и перед господином! Возьмем теперича хоть это самое Филипцево! Будем
говорить так: что для господина приятнее, пять ли тысяч за него получить или три? Сказывай!
—
Ты говоришь: навряд, а я
тебе говорю: никто как бог! Владыкина Петра Семеныча знаешь?
— Вот,
ты говоришь:"нестоющий человек", а между тем сам же его привел! Как же так жить! Ну, скажи, можно ли жить, когда без подвоха никакого дела сделать нельзя!
— А
ты слушай-ко, друг, что я
тебе скажу! — благосклонно объяснял он мне в ответ, —
ты говоришь, я человек состоятельный, а знаешь ли
ты, как я капитал-то свой приобрел! все постепенно, друг, все пятачками да гривенничками!
— Вот об этом самом я и
говорю. Естества,
говорю, держись, потому естество — оно от бога, и предел ему от бога положен. А мечтанию этому — конца-краю ему нет. Дал
ты ему волю однажды — оно ежеминутно
тебе пакость за пакостью представлять будет!
Коли,
говорит, от
тебя, ваше превосходительство, и впредь заслуга будет, и впредь не оставлю, а теперь,
говорит, закусим да в кабинет пойдем, там по душе потолкуем.
— Да, да, да! то-то вот все мы, бесу смущающу, умствовать дерзновение имеем! И предполагаем, и планы строим — и всё на песце. Думалось вот: должны оставаться рабы, а вдруг воспоследовало благочестивейшего государя повеление: не быть рабам! При чем же, скажи
ты мне, предположения и планы-то наши остались? Истинно
говорю: на песце строим!
— Нет, мой друг, не
говори этого! не в таком я звании, чтоб это дело втуне оставить! Не Анпетов важен, а тот яд, который он разливает! вот что я прошу
тебя понять!
— А что в Писании сказано?"Пасите овцы ваша" — вот что сказано!
Ты говоришь:"Не извольте беспокоиться", а кто в ответе будет?
— Про Анпетова, про Ваньку Анпетова
говорю! да
ты, никак, с попадейкой-то целуясь, и не видишь, что у
тебя в пастве делается?