Неточные совпадения
Все, что
до сих пор бормоталось,
все бессмысленные обрывки, которыми бесплодно сотрясался воздух, —
все это бормоталось, копилось, нанизывалось и собиралось в виду
одного всеразрешающего слова: «дурак!»
— Нет-с,
до краев еще далеко будет. Везде нынче этот разврат пошел, даже духовные — и те неверующие какие-то сделались. Этта, доложу вам, затесался у нас в земские гласные поп
один, так и тот намеднись при
всей публике так и ляпнул: цифру мне подайте! цифру! ни во что, кроме цифры, не поверю! Это духовное-то лицо!
Одним словом, это был монополист, который всякую чужую копейку считал гулящею и не успокоивался
до тех пор, пока не залучит
всё в свой карман.
— Какое же дело! Вино вам предоставлено было
одним курить — кажется, на что статья подходящая! — а много ли барыша нажили! Побились, побились, да к тому же Дерунову на поклон пришли — выручай! Нечего делать — выручил! Теперь
все заводы в округе у меня в аренде состоят. Плачу аренду исправно,
до ответственности не допущаю — загребай помещик денежки да живи на теплых водах!
Ежедневные разъезды по
одним и тем же местам, беспрерывные разговоры об
одних и тех же предметах
до того расшатали мои нервы, что мне почти
всю ночь не спалось.
Одно только и держит на уме:"Возьму, разорю и убегу!"И точно, в два-три года
всё до нитки спустит: скотину выпродаст, стройку сгноит, поля выпашет, даже кирпич какой есть — и тот выломает и вывезет.
Дойдя
до этого «тогда», он скромно умолкает, но я очень хорошо понимаю, что"тогда"-то именно и должно наступить царство того серьезного либерализма, который понемножку да помаленьку, с божьею помощью, выдаст сто
один том «Трудов», с таковым притом заключением, чтобы
всем участвовавшим в «Трудах», в вознаграждение за рвение и примерную твердость спинного хребта, дать в вечное и потомственное владение хоть по
одной половине уезда в плодороднейшей полосе Российской империи, и затем уже всякий либерализм навсегда прекратить.
Окончив с успехом курс в училище правоведения, Сенечка с гордостью мог сказать, что ни
одного чина не получил за выслугу, а
всё за отличие, и, наконец, тридцати лет от роду, довел свою исполнительность
до того, что начальство нашлось вынужденным наградить его чином действительного статского советника.
Одним словом, я
до того увлеклась моими воспоминаниями, что даже не заметила, что Butor стоит в дверях и во
все горло хохочет.
— Постой! это другой вопрос, правильно или неправильно поступали французы. Речь идет о том, имеет ли француз настолько сознательное представление об отечестве, чтобы сожалеть об утрате его, или не имеет его? Ты говоришь, что у французов, вместо жизни духа —
один канкан; но неужели они с
одним канканом прошли через
всю Европу? неужели с
одним канканом они офранцузили Эльзас и Лотарингию
до такой степени, что провинции эти никакого другого отечества, кроме Франции, не хотят знать?
Кормилицу мою, семидесятилетнюю старуху Домну, бог благословил семейством. Двенадцать человек детей у нее,
всё — сыновья, и
все как на подбор —
один другого краше. И вот, как только, бывало, пройдет в народе слух о наборе, так старуха начинает тосковать. Четырех сынов у нее в солдаты взяли, двое послужили в ополченцах. Теперь очередь доходит
до внуков. Плачет старуха, убивается каждый раз, словно по покойнике воет.
И
все эти прихотливые буржуа видят друг в друге смертельных врагов, предаются беспрерывным взаимным пререканиям и в этих чисто внешних эволюциях доходят иногда
до такого пафоса, что издали кажется, не забыли ли они, что у
всех у них
одна цель: чтоб государство оставалось неприкосновенным, и чтоб буржуа был сыт, стоял во главе и благодушествовал.
Мне было стыдно. Я смотрел на долину Прегеля и
весь горел. Не страшно было, а именно стыдно. Меня охватывала беспредметная тоска, желание метаться, биться головой об стену. Что-то вроде бессильной злобы раба, который
всю жизнь плясал и пел песни, и вдруг, в
одну минуту,
всем существом своим понял, что он
весь, с ног
до головы, — раб.
Разговор внезапно оборвался. Эти перечисления
до того взволновали моих спутников, что глаза у них заблестели зловещим блеском и лица обозлились и осунулись, словно под гнетом сильного душевного изнурения. Мне показалось, что еще
одна минута — и они совершенно созреют для преступления. К счастью, в эту минуту поезд наш начал мало-помалу уменьшать ход, и
все сердца вдруг забились в виду чего-то решительного.
Бабушка поглядела в окно и покачала головой. На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы
все до одной от испуга улетели в рощу.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас
одних полагалась, как на порядочного человека:
все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот ни от кого
до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
—
Всего один карась! // А было их
до пропасти, // Да крепко навалились мы, // Теперь — свищи в кулак!
— Коли
всем миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не
до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам
одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через
все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
Настала ночь,
весь мир затих, //
Одна рыдала пташечка, // Да мертвых не докликалась //
До белого утра!..
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив
один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы
всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему
одному было хорошо, который бы и достиг уже
до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда
вся душа его занялась бы
одним чувством,
одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?