Неточные совпадения
— Это
ты насчет того, что ли, что лесов-то не
будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
— Нет, выгода должна
быть, только птицы совсем ноне не стало. А ежели и
есть птица, так некормна, проестлива. Как
ты ее со двора-то у мужичка кости да кожа возьмешь — начни-ка ее кормить, она самоё себя съест.
— То
есть, что же
ты хочешь этим сказать?
— А хозяин наш стоит да покатывается. «А у
тебя где глаза
были? — говорит. — Должен ли
ты иметь глаза, когда товар покупаешь? — говорит. — Нет, говорит, вас, дураков, учить надо!»
Станция
была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он говорил: вот я в стакан дышу, а коли захочется, так и плюну, а
ты будешь чай из него
пить… дуррак!
— И как же он его нагрел! — восклицает некто в одной группе, — да это еще что — нагрел! Греет, братец
ты мой, да приговаривает: помни, говорит! в другой раз умнее
будешь! Сколько у нас смеху тут
было!
— Дурак и
есть! Потому, ежели
ты знаешь, что
ты дурак, зачем же не в свое дело лезешь? Ну, и терпи, значит!
— Сколько смеху у нас тут
было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше
будет. Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор
ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит;
ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
— Нет,
ты бы на немца-то посмотрел, какая у него в ту пору рожа
была! И испугался-то, и не верит-то, и за карман-то хватается — смехота, да и только!
— «Что ж, говорит, я с моим удовольствием!» И начали они вдвоем Скачкова усовещивать: «И что это
ты все шампанское да шампанское —
ты водку
пей!
«Нет, говорит,
ты, голубчик, по всем острогам сидеть
будешь, а мне с
тобой жить после того!
— «Верно
ты говоришь?» — «Вот как перед истинным!» — «Задаток дан?» — «Нет, сегодня вечером отдавать
будет».
— Ничего; даже похвалил. «
Ты, говорит, дураком меня сделал — так меня и надо. Потому ежели мы дураков учить не
будем, так нам самим на полку зубы класть придется».
Прошлую весну совсем
было здесь нас залило, ну, я, признаться, сам даже предложил: «Не помолебствовать ли, друзья?» А они в ответ: «Дождь-то ведь от облаков; облака, что ли,
ты заговаривать станешь?» От кого, смею спросить, они столь неистовыми мыслями заимствоваться могли?
Покуда он с ними разговаривал, а я бегом-бегом, да в трактир: «Постой, думаю, устрою я
тебе суприз!» Пришел в трактир-с, встал за стойку и жду, как они, наговорившись, придут чай
пить.
— Ну, брат, деньги-то
ты за окно не бросишь, хоть бы они от самого антихриста
были! — по своему обыкновению, сюрпризом вставил Терпибедов.
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для
тебя должно
быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте
была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Я никогда не
была озабочена насчет твоего будущего: я знаю, что
ты у меня умница. Поэтому меня не только не удивило, но даже обрадовало, что
ты такою твердою и верною рукой сумел начертить себе цель для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой друг! сохрани ее навсегда! Ибо жизнь без сего светоча — все равно что утлая ладья без кормила и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
Ты пишешь, что стараешься любить своих начальников и делать им угодное. Судя по воспитанию,
тобою полученному, я иного и не ожидала от
тебя. Но знаешь ли, друг мой, почему начальники так дороги твоему сердцу, и почему мы все,tous tant que nous sommes, [все, сколько нас ни на
есть (франц.)] обязаны любить данное нам от бога начальство? Прошу
тебя, выслушай меня.
Ты знаешь, какой у него необузданный ум
был, а теперь, как мужиков отняли, таким христианином сделался, что дай бог всякому.
P. S. А что
ты насчет адвоката Ерофеева пишешь, будто бы со скопца сорок тысяч получил, то не завидуй ему. Сорок тысяч тогда полезны, если на оные хороший процент получать; Ерофеев же наверное сего направления своим деньгам не даст, а либо по портным да на галстуки оные рассорит, либо в кондитерской на пирожках проест. Еще смолоду он эту склонность имел и никогда утешением для своих родителей не
был".
И признаюсь откровенно: когда то место в письме твоем прочитала, где
ты своему благодетелю предложил ужасных этих злодеев называть не злоумышленниками, а заблуждающимися, то весьма
была сим офраппирована.
Пишу к
тебе кратко, зная, что теперь
тебе не до писем.
Будь добр, мой друг, и впредь утешай меня, как всегда утешал. Благословляя
тебя на новый труд, остаюсь любящая
тебя
Пишешь
ты также, что в деле твоем много высокопоставленных лиц замешано, то признаюсь, известие это до крайности меня встревожило. Знаю, что
ты у меня умница и пустого дела не затеешь, однако не могу воздержаться, чтобы не сказать: побереги себя, друг мой! не поставляй сим лицам в тяжкую вину того, что,
быть может, они лишь по легкомыслию своему допустили! Ограничь свои действия Филаретовым и ему подобными!
Поэтому, друг мой, ежели
ты и видишь, что высший человек проштрафился, то имей в виду, что у него всегда
есть ответ: я, по должности своей, опыты производил! И все ему простится, потому что он и сам себя давно во всем простил. Но
тебе он никогда того не простит, что
ты его перед начальством в сомнение или в погрешность ввел.
P. S. А что
ты насчет Ерофеева пишешь, то удивляюсь: неужто у вас, в Петербурге, скопцы, как грибы, растут! Не лжет ли он? Еще смолоду он к хвастовству непомерную склонность имел! Или, может
быть, из зависти
тебя соблазняет! Но
ты соблазнам его не поддавайся и бодро шествуй вперед, как начальство
тебе приказывает!"
Ты все сделал, что доброму и усердному подчиненному сделать надлежало, — стало
быть, совесть твоя чиста.
По усердию твоему,
ты хотел до конца твоего генерала прельстить; если же
ты в том не успел, то, стало
быть, богу не угодно
было.
Прощай, друг мой; пиши, не удастся ли
тебе постигшую грозу от себя отклонить и по-прежнему в любви твоего генерала утвердиться. А как бы это хорошо
было! Любящая
тебя мать
P. S. Прости, Христа ради, что об Ерофееве так низко заключила. Теперь и сама вижу, что дела о скопцах не без выгоды.
Быть может, провидение нарочно послало его, чтобы
тебя утешить. Недаром же
ты в каждом письме об нем писал: должно
быть, предчувствие
было, что понадобится".
— Башка, брат, у
тебя, Осип Иваныч! Не здесь бы, не в захолустье бы
тебе сидеть! Министром бы
тебе быть надо!
— Какие дела! всех дел не переделаешь! Для делов дельцы
есть — ну, и пускай их, с богом, бегают! Господи! сколько годов, сколько годов-то прошло! Голова-то у
тебя ведь почесть белая! Чай, в город-то в родной въехали, так диву дались!
— Да что ж
ты унылой какой сделался! — сказал он, — а
ты побравее, поповоротливее, взглядывай! потрафляй! На меня смотри: чем
был и чем стал!
— По правде сказать, невелико вам нынче веселье, дворянам. Очень уж оплошали вы. Начнем хоть с
тебя: шутка сказать, двадцать лет в своем родном гнезде не бывал!"Где
был? зачем странствовал?" — спросил бы я
тебя — так сам, чай, ответа не дашь! Служил семь лет, а выслужил семь реп!
— То-то. В деревне ведь тоже пить-есть надо. Земля
есть, да ее не укусишь. А в Петербурге все-таки что-нибудь добудешь. А
ты не обидься, что я
тебя спрошу: кончать, что ли, с вотчиной-то хочешь?
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в руках. Скупаю по малости, ежели кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как хорошему человеку не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И с твоей землей у меня купленная земля по смежности
есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у
тебя разве дача?
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете
есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею, как не от мужичка! Я вот только
тебе по-христианскому говорю: не вяжись
ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— И земля не бессудная, и резону не платить нет, а только ведь и деньга защитника любит. Нет у нее радетеля — она промеж пальцев прошла!
есть радетель — она и сама собой в кармане запутается. Ну, положим, рассрочил
ты крестьянам уплату на десять лет… примерно, хоть по полторы тысячи в год…
"По полторы тысячи! стало
быть, пятнадцать тысяч в десять лет! — мелькнуло у меня в голове. — Однако, брат,
ты ловок! сколько же разом-тоты намерен
был мне отсыпать!"
— Да ведь у них и взаправду скот выпал — неужто
ты их зорить
будешь!
Напрасно
буду я заверять, что тут даже вопроса не может
быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а
будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет,
ты не отлынивай!
ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий
ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
— Стало
быть,
ты и хлеба-соли моей отведать но хочешь! Ну, барин, не ждал я! А родители-то! родители-то, какие у
тебя были!
— К
тебе не к
тебе, а
ты тоже на ус мотай! От стариков-то не отворачивайся. Ежели когда и поучат,
тебя жалеючи, — ни сколько
тебе убытку от этого и
будет! Кандауровский-то барин недалеко от твоей вотчины жил! Так-то!
А"кандауровский барин"между тем плюет себе в потолок и думает, что это ему пройдет даром. Как бы не так! Еще счастлив твой бог, что начальство за
тебя заступилось,"поступков ожидать"велело, а то
быть бы бычку на веревочке! Да и тут
ты не совсем отобоярился, а вынужден
был в Петербург удирать!
Ты надеялся всю жизнь в Кандауровке, в халате и в туфлях, изжить, ни одного потолка неисплеванным не оставить — ан нет! Одевайся, обувайся, надевай сапоги и кати, неведомо зачем, в Петербург!
— Одного лозняку тут на всю жизнь протопиться станет! Мы уж сколько лет им протапливаемся, а все его, каторжного, не убывает. Хитер, толстомясой (то
есть Дерунов)! За всю Палестину пять тысяч надавал! Ах, дуй те горой! Да тут одного гвоздья… да кирпича… да дров… окромя всего прочего… ах
ты, господи!
— Ну, две-то копейки — это, брат,
ты соврал! — вступился Лукьяныч, — копейку — это точно! это по-христиански
будет!
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец,
ты говоришь:"соврал!"Могу ли я теперича господина обманывать! Может, я через это самое кусок хлеба себе получить надеюсь, а
ты говоришь:"соврал!"А я все одно, что перед богом, то и перед господином! Возьмем теперича хоть это самое Филипцево!
Будем говорить так: что для господина приятнее, пять ли тысяч за него получить или три? Сказывай!
— Я
тебе вот как скажу:
будь я теперича при капитале — не глядя бы, семь тысяч за него дал! Потому что, сейчас бы я первым делом этот самый лес рассертировал. Начать хоть со строевого… видел, какие по дороге деревья-то стоят… ужастёенные!
— Да
ты пойми же, Лукьяныч, вот завтра Бородавкин приедет: неужто ж и в самом деле
ты будешь его пуншем
спаивать?
— А я так думаю, что покуда мы с
тобой разговариваем, разбойники давно уж догадались и спрятались.
Будем же молчать и ожидать.