Неточные совпадения
Что бы разум
и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно —
и ты мой
друг.
Мой
друг! ты близ моего сердца живешь —
и имя твое да озарит сие начало.
Но слух носится, что в дополнение вскоре издан будет указ
и тем родам, которые дворянское свое происхождение докажут за 200 или 300 лет, приложится титло маркиза или
другое знатное,
и они пред
другими родами будут иметь некоторую отличность.
— У меня, мой
друг, мужиков нет,
и для того никто меня не клянет.
Видишь ли, одна лошадь отдыхает; а как эта устанет, возьмусь за
другую; дело-то
и споро.
— Между тем пахарь запряг
другую лошадь в соху
и, начав новую борозду, со мною простился.
Я рад был
и сему зрелищу; соглядал величественные черты природы
и не в чванство скажу: что
других устрашать начинало, то меня веселило.
Но надежда, преследуя человека до крайности, нас укрепляла,
и мы, елико нам возможно было, ободряли
друг друга.
Взоры наши стремилися вослед то за тем, то за
другим,
и молитва наша о их сохранении была нелицемерна.
Нередко помышляли мы вытти из судна
и шествовать по каменной гряде к берегу, но пребывание одного из наших сопутников на камне уже несколько часов
и скрытие
другого из виду представляло нам опасность перехода более, может быть, нежели она была в самом деле.
Вообрази себя, мой
друг, на краю гроба, не почувствуешь ли корчащий мраз, лиющийся в твоих жилах
и завременно жизнь пресекающий.
— Я вышел из терпения: — Должность ли твоя людей убивать, скаредный человек;
и ты носишь знаки отличности, ты начальствуешь над
другими!..
Единое их веселие — грызть
друг друга; отрада их — томить слабого до издыхания
и раболепствовать власти.
— Ступай же, мой
друг,
и как скоро получишь, то возвращайся поспешно
и нимало не медли; я тебе скажу спасибо не одно.
— Меня сие удивило чрезмерно,
и я не мог вытерпеть, чтоб ему не сказать, что я удивляюсь просьбе его о вспоможении, когда он не хотел торговаться о прогонах
и давал против
других вдвое.
У меня был обед,
и множество так называемых
друзей, собравшись, насыщали праздный свой голод на мой счет. Один из бывших тут, который внутренне меня не любил, начал говорить с сидевшим подле него, хотя вполголоса, но довольно громко, чтобы говоренное жене моей
и многим
другим слышно было.
Тщетно я говорил, что запрещение не может существовать на то, чего нет в имении, тщетно я говорил, что по крайней мере надлежало бы сперва продать оставшееся имение
и выручить недоимку сей продажею, а потом предпринимать
другие средства; что я звания своего не утаивал, ибо в дворянском уже купил дом.
Сие последнее повествуя, рассказывающий возвысил свой голос. — Жена моя, едва сие услышала, обняв меня, вскричала: — Нет, мой
друг,
и я с тобою. — Более выговорить не могла. Члены ее все ослабели,
и она упала бесчувственна в мои объятия. Я, подняв ее со стула, вынес в спальную комнату
и не ведаю, как обед окончался.
Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове
и, тревожа нежный состав моего мозга, возбудили в нем воображение. Несчетные картины представлялись мне во сне, но исчезали, как легкие в воздухе пары. Наконец, как то бывает, некоторое мозговое волокно, тронутое сильно восходящими из внутренних сосудов тела парами, задрожало долее
других на несколько времени,
и вот что я грезил.
Другой восклицал: — Он обогатил государство, расширил внутреннюю
и внешнюю торговлю, он любит науки
и художества, поощряет земледелие
и рукоделие.
Но сколь прискорбно было видеть, что щедроты мои изливалися на богатого, на льстеца, на вероломного
друга, на убийцу иногда тайного, на предателя
и нарушителя общественной доверенности, на уловившего мое пристрастие, на снисходящего моим слабостям, на жену, кичащуюся своим бесстыдством.
Нет, мой
друг! я пью
и ем не для того только, чтоб быть живу, но для того, что в том нахожу немалое услаждение чувств.
По одну сторону меня сел сын хозяйский, а по
другую посадил Карп Дементьич свою молодую невестку… Прервем речь, читатель. Дай мне карандаш
и листочек бумашки. Я тебе во удовольствие нарисую всю честную компанию
и тем тебя причастным сделаю свадебной пирушки, хотя бы ты на Алеутских островах бобров ловил. Если точных не спишу портретов, то доволен буду их силуэтами. Лаватер
и по них учит узнавать, кто умен
и кто глуп.
Но, любезный читатель, ты уже зеваешь. Полно, видно, мне снимать силуэты. Твоя правда;
другого не будет, как нос да нос, губы да губы. Я
и того не понимаю, как ты на силуэте белилы
и румяна распознаешь.
О мой
друг! исполнением моея должности источу слезы родителей о чадах, воздыхания супругов; но слезы сии будут слезы обновления во благо; но иссякнут слезы страждущей невинности
и простодушия.
— Я думал, мой
друг, — говорил мне г. Крестьянкин, — что услаждающую рассудок
и обильную найду жатву в исполнении моея должности.
Незыблемым гласом
и звонким произношением возопил я наконец сице: — Человек родится в мир равен во всем
другому.
Не нашед способов спасти невинных убийц, в сердце моем оправданных, я не хотел быть ни сообщником в их казни, ниже оной свидетелем; подал прошение об отставке
и, получив ее, еду теперь оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния
и услаждать мою скуку обхождением с
друзьями. — Сказав сие, мы рассталися
и поехали всяк в свою сторону.
Распусти уши, мой
друг,
и услышишь.
Не дивись, мой
друг! на свете все колесом вертится. Сегодня умное, завтра глупое в моде. Надеюсь, что
и ты много увидишь дурындиных. Если не женитьбою всегда они отличаются, то
другим чем-либо. А без дурындиных свет не простоял бы трех дней.
Смотря иногда на большого моего сына
и размышляя, что он скоро войдет в службу или,
другими сказать словами, что птичка вылетит из клетки, у меня волосы дыбом становятся.
—
Друзья мои, — сказал отец, — сегодня мы расстанемся, —
и, обняв их, прижал возрыдавших к перси своей.
О
друзья мои, сыны моего сердца! родив вас, многие имел я должности в отношении к вам, но вы мне ничем не должны; я ищу вашей дружбы
и любови; если вы мне ее дадите, блажен отыду к началу жизни
и не возмущуся при кончине, оставляя вас навеки, ибо поживу на памяти вашей.
Но, если я исполнил должность мою в воспитании вашем, обязан сказати ныне вам вину, почто вас так, а не иначе воспитывал
и для чего сему, а не
другому вас научил;
и для того услышите повесть о воспитании вашем
и познайте вину всех моих над вами деяний.
Ведайте, что лучшее плясание ничего не представляет величественного;
и если некогда тронуты будете зрением оного, то любострастие будет тому корень, все же
другое оному постороннее.
Сравнивая нравы жителей сея в города произведенныя деревни со нравами
других российских городов, подумаешь, что она есть наидревнейшая
и что развратные нравы суть единые токмо остатки ее древнего построения.
— Муж одной из вас таскается по всем скверным девкам; получив болезнь, пьет, ест
и спит с тобою же;
другая же сама изволит иметь годовых, месячных, недельных, или, чего боже упаси, ежедневных любовников.
Блажен, если близкий взор смерти образ мыслей его переценил
и дал жизненным его сокам
другое течение.
Муж
и жена в обществе суть два гражданина, делающие договор, в законе утвержденный, которым обещеваются прежде всего на взаимное чувств услаждение (да не дерзнет здесь никто оспорить первейшего закона сожития
и основания брачного союза, начало любви непорочнейшия
и твердый камень основания супружнего согласия), обещеваются жить вместе, общее иметь стяжание, возращать плоды своея горячности
и, дабы жить мирно,
друг друга не уязвлять.
Один будет начальник самовластный, имея в руках силу,
другой будет слабый подданник
и раб совершенный, веление господа своего исполнять только могущий.
Межа, отделяющая гражданина в его владении от
другого, глубока,
и всеми зрима,
и всеми свято почитаема.
Право естественное показало вам человеков, мысленно вне общества, приявших одинаковое от природы сложение
и потому имеющих одинаковые права, следственно, равных во всем между собою
и единые
другим не подвластных.
Следственно,
и тут один
другому не подвластен.
Блаженство гражданское в различных видах представиться может. Блаженно государство, говорят, если в нем царствует тишина
и устройство. Блаженно кажется, когда нивы в нем не пустеют
и во градех гордые воздымаются здания. Блаженно, называют его, когда далеко простирает власть оружия своего
и властвует оно вне себя не токмо силою своею, но
и словом своим над мнением
других. Но все сии блаженства можно назвать внешними, мгновенными, преходящими, частными
и мысленными.
Легко всяк усмотрит, что одна опустошает случайно, мгновенно;
другая губит долговременно
и всегда; одна, когда прейдет полет ее, скончаевает свое свирепство;
другая там только начнется, где сия кончится,
и премениться не может, разве опасным всегда потрясением всея внутренности.
Прельщенные грубым самозванцем, текут ему вослед
и ничего толико не желают, как освободиться от ига своих властителей; в невежестве своем
другого средства к тому не умыслили, как их умерщвление.
Забудьте наше прежнее злодейство на вас,
и да возлюбим
друг друга искренне.
— Вообрази себе, — говорил мне некогда мой
друг, — что кофе, налитый в твоей чашке,
и сахар, распущенный в оном, лишали покоя тебе подобного человека, что они были причиною превосходящих его силы трудов, причиною его слез, стенаний, казни
и поругания; дерзай, жестокосердой, усладить гортань твою. — Вид прещения, сопутствовавший сему изречению, поколебнул меня до внутренности. Рука моя задрожала,
и кофе пролился.
При таковом заведении неудивительно, что земледелие в деревне г. некто было в цветущем состоянии. Когда у всех худой был урожай, у него родился хлеб сам-четверт; когда у
других хороший был урожай, то у него приходил хлеб сам-десять
и более. В недолгом времени к двумстам душам он еще купил двести жертв своему корыстолюбию;
и поступая с сими равно, как
и с первыми, год от году умножал свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он считает их уже тысячами
и славится как знаменитый земледелец.
Дворецкой мой, конюший
и даже конюх
и кучер, повар, крайчий, птицелов с подчиненными ему охотниками, горничные мои прислужники, тот, кто меня бреет, тот, кто чешет власы главы моея, тот, кто пыль
и грязь отирает с обуви моей, о многих
других не упоминая, равняются или председают служащим отечеству силами своими душевными
и телесными, не щадя ради отечества ни здравия своего, ни крови, возлюбляя даже смерть ради славы государства.