Неточные совпадения
Сей глас природы раздавался громко
в сложении
моем.
Воспрянул я от уныния
моего,
в которое повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил
в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное! — я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благоденствии себе подобных.
Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение
мое одобрит, кто ради благой цели не опорочит неудачное изображение мысли; кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей, кто
в шествии
моем меня подкрепит, — не сугубый ли плод произойдет от подъятого мною труда?..
Отужинав с
моими друзьями, я лег
в кибитку.
Горесть разлуки моея, преследуя за мною
в смертоподобное
мое состояние, представила меня воображению
моему уединенна.
— По счастию
моему случившаяся на дороге рытвина,
в которую кибитка
моя толкнулась, меня разбудила.
Погруженный
в размышлениях, не приметил я, что кибитка
моя давно уже без лошадей стояла.
Мне его так же хотелось попотчевать, как прежних ямщиков, когда они
в обмане приличались; но щедрость
моя, давая на водку городскому повозчику, побудила софийских ямщиков запрячь мне поскорее лошадей, и
в самое то время, когда я намерялся сделать преступление на спине комиссарской, зазвенел на дворе колокольчик.
На вопрос
мой — кто он был? — узнал я, что то был старого покрою стряпчий, едущий
в Петербург с великим множеством изодранных бумаг, которые он тогда разбирал.
Я немедля вступил с ним
в разговор, и вот
моя с ним беседа: — Милостивый государь!
Я, нижайший ваш слуга, быв регистратором при разрядном архиве, имел случай употребить место
мое себе
в пользу.
В Москве завернулся я
в компанию молодых господчиков и предложил им
мой труд, дабы благосклонностию их возвратить хотя истраченную бумагу и чернилы; но вместо благоприятства попал
в посмеяние и, с горя оставив столичный сей град, вдался пути до Питера, где, известно, гораздо больше просвещения.
Лежа
в кибитке, мысли
мои обращены были
в неизмеримость мира.
— Углубленный
в сих размышлениях, я нечаянно обратил взор
мой на
моего слугу, который, сидя на кибитке передо мной, качался из стороны
в сторону.
— Слезы потекли из глаз
моих; и
в таковом положении почтовые клячи дотащили меня до следующего стана.
Не успел я войти
в почтовую избу, как услышал на улице звук почтового колокольчика, и чрез несколько минут вошел
в избу приятель
мой Ч… Я его оставил
в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое происшествие побудило человека нраву крутого, как то был
мой приятель, удалиться из Петербурга, и вот что он мне рассказал.
Но, желая поездку
мою обратить
в пользу, вознамерился съездить
в Кронштат и на Систербек, где, сказывали мне,
в последнее время сделаны великие перемены.
Вообрази,
мой друг, наше положение; все, что я ни скажу, все слабо будет
в отношении
моего чувствия.
Да и если б я мог достаточные дать черты каждому души моея движению, то слабы еще были бы они для произведения
в тебе подобного тем чувствованиям, какие
в душе
моей возникали и теснилися тогда.
Желание вас спасти дало мне силы чрезъестественные; но сажен за сто до берега силы
мои стали ослабевать, и я начал отчаиваться
в вашем спасении и
моей жизни.
Казалось, что небо хотело испытать вашу твердость и
мое терпение, ибо я не нашел ни вдоль берега, ни
в самом С… никакого судна для вашего спасения.
Вообрази себя,
мой друг, на краю гроба, не почувствуешь ли корчащий мраз, лиющийся
в твоих жилах и завременно жизнь пресекающий.
— Но едва мысль сия
в мозге
моем пролетела, то как будто меня окунули
в пролубь.
— Поспешай,
мой друг, — вещает ему унизанный орденами, — поспешай, возьми сей пакет, отдай его
в Большой Морской.
Не более недели тому назад я был весел,
в удовольствии, недостатка не чувствовал, был любим или так казалося; ибо дом
мой всякий день был полон людьми, заслужившими уже знаки почестей; стол
мой был всегда как великолепное некое торжество.
— Вам покажется мудрено, — говорил сопутник
мой, обращая ко мне свое слово, — чтобы человек неслужащий и
в положении, мною описанном, мог подвергнуть себя суду уголовному.
Вот
в чем оно состояло: я был
в купечестве записан; пуская капитал
мой в обращение, стал участником
в частном откупу.
Неосновательность
моя причиною была, что я доверил лживому человеку, который, лично попавшись
в преступлении, был от откупу отрешен, и, по свидетельству будто его книг, сделался, по-видимому, на нем большой начет.
В то время как я сделался
в откупу порукою, имения за мною никакого не было, но по обыкновению послано было запрещение на имение
мое в гражданскую палату.
Сие поставлено мне
в преступление; ибо были люди, которых удовольствие помрачалось блаженством
моего жития.
Все сие было отринуто, продажа дому уничтожена, меня осудили за ложной
мой поступок лишить чинов, — и требуют теперь, — говорил повествователь, — хозяина здешнего
в суд, дабы посадить под стражу до окончания дела.
Дело
мое и осуждение
в горести позабыл совершенно.
Сколь скоро воображу ту минуту, когда любезная
моя со мною расставалася, то я все позабываю и свет
в глазах меркнет.
В толико жестоком отчаянии, лежащу мне над бездыханным телом
моей возлюбленной, один из искренних
моих друзей прибежал ко мне: — Тебя пришли взять под стражу, команда на дворе.
Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове и, тревожа нежный состав
моего мозга, возбудили
в нем воображение. Несчетные картины представлялись мне во сне, но исчезали, как легкие
в воздухе пары. Наконец, как то бывает, некоторое мозговое волокно, тронутое сильно восходящими из внутренних сосудов тела парами, задрожало долее других на несколько времени, и вот что я грезил.
В некотором отдалении от престола
моего толпилося бесчисленное множество народа, коего разные одежды, черты лица, осанка, вид и стан различие их племени возвещали.
Обращенный сам
в себя и чувствуя глубоко вкоренившуюся скуку
в душе
моей, от насыщающего скоро единообразия происходящую, я долг отдал естеству и, рот разинув до ушей, зевнул во всю мочь.
— Тронутый до внутренности сердца толико печальным зрелищем, ланитные мышцы нечувствительно стянулися ко ушам
моим и, растягивая губы, произвели
в чертах лица
моего кривление, улыбке подобное, за коим я чхнул весьма звонко.
Подобно как
в мрачную атмосферу, густым туманом отягченную, проникает полуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага и, разделенная
в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится
в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав
в себе одну только тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак, присутствовавший повсюду
в небытии светозарного шара, исчезает весь вдруг и, сложив поспешно непроницательной свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего присутствования, — тако при улыбке
моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде.
Речи таковые, ударяя
в тимпан
моего уха, громко раздавалися
в душе
моей.
Похвалы сии истинными
в разуме
моем изображалися, ибо сопутствуемы были искренности наружными чертами.
Таковыми их приемля, душа
моя возвышалася над обыкновенным зрения кругом;
в существе своем расширялась и, вся объемля, касалася степеней божественной премудрости.
— Возвести до дальнейших пределов моея области, — рек я хранителю законов, — се день рождения
моего, да ознаменится он
в летописях навеки отпущением повсеместным.
Приидите, сотрудники
мои в ношении тяжкого бремени правления, приимите достойное за труды и подвиги ваши воздаяние.
Един раз являюся я царям во все время их царствования, да познают меня
в истинном
моем виде; но я никогда не оставляю жилища смертных.
Пребывание
мое не есть
в чертогах царских.
Но обрати теперь взоры свои на себя и на предстоящих тебе, воззри на исполнение твоих велений, и если душа твоя не содрогнется от ужаса при взоре таковом, то отыду от тебя, и чертог твой загладится навсегда
в памяти
моей.
Воззрение на нее вливало
в душу
мою радость.
На перстах
моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги
мои стояли
в тине.
Военачальник
мой, посланный на завоевание, утопал
в роскоши и веселии.
Неточные совпадения
Добчинский. При мне-с не имеется, потому что деньги
мои, если изволите знать, положены
в приказ общественного призрения.
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне
в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние
мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже
мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (
в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду
в деньгах или
в чем другом, то я готов служить сию минуту.
Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь
мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа
моя жаждет просвещения.