Неточные совпадения
При всякой возможности я отыскивал Пушкина, иногда с ним гулял в Летнем саду; эти свидания вошли в обычай,
так что, если несколько дней меня не видать, Василий Львович, бывало, мне пеняет: он тоже привык ко мне, полюбил меня.
В продолжение всей речи ни разу не было упомянуто о государе: это небывалое дело
так поразило и понравилось императору Александру,
что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека, только
что возвратившегося, перед открытием Лицея, из-за границы, куда он был послан по окончании курса в Педагогическом институте, и назначенного в Лицей на политическую кафедру.
Он
так был проникнут ощущением этого дня и в особенности речью Куницына,
что в тот же вечер, возвратясь домой, перевел ее на немецкий язык, написал маленькую статью и все отослал в дерптский журнал.
На этом основании, вероятно, Лицей и был
так устроен,
что, по возможности, были соединены все удобства домашнего быта с требованиями общественного учебного заведения.
Кайданов взял его за ухо и тихонько сказал ему: «Не советую вам, Пушкин, заниматься
такой поэзией, особенно кому-нибудь сообщать ее. И вы, Пущин, не давайте волю язычку», — прибавил он, обратясь ко мне. Хорошо,
что на этот раз подвернулся нам добрый Иван Кузьмич, а не другой кто-нибудь.
Мы все были рады
такой развязке, жалея Пушкина и очень хорошо понимая,
что каждый из нас легко мог попасть в
такую беду.
Кто не спешил в тогдашние наши годы соскочить со школьной скамьи; но наша скамья была
так заветно-приветлива,
что невольно, даже при мысли о наступающей свободе, оглядывались мы на нее.
Я подсел к нему и спрашиваю: не имеет ли он каких-нибудь поручений к Пушкину, потому
что я в генваре [
Такое начертание слова «январь» — во всех письмах Пущина.] буду у него.
Спускаясь с горы, недалеко от усадьбы, которой за частыми соснами нельзя было видеть, сани наши в ухабе
так наклонились набок,
что ямщик слетел.
Он терпеливо выслушал меня и сказал,
что несколько примирился в эти четыре месяца с новым своим бытом, вначале очень для него тягостным;
что тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с Музой живет в ладу и трудится охотно и усердно.
Хвалил своих соседей в Тригорском, [Соседи в Тригорском — семья П. А. Осиповой.] хотел даже везти меня к ним, но я отговорился тем,
что приехал на
такое короткое время,
что не успею и на него самого наглядеться.
Хотя посещение его было вовсе некстати, но я все-таки хотел faire bonne raine à mauvais jeu [Делать веселое лицо при плохой игре (франц.).] и старался уверить его в противном; объяснил ему,
что я — Пущин такой-то, лицейский товарищ хозяина, а
что генерал Пущин, его знакомый, командует бригадой в Кишиневе, где я в 1820 году с ним встречался.
Что говорить об этом вздоре!» Тут Пушкин как ни в
чем не бывало продолжал читать комедию — я с необыкновенным удовольствием слушал его выразительное и исполненное жизни чтение, довольный тем,
что мне удалось доставить ему
такое высокое наслаждение.
Д. Д. Благого и И. А. Кубасова, 1934, стр. 151) и продолжал: «Может быть, я делаю нескромность, внося в мои воспоминания задушевный голос нашего поэта, но он
так верно высказывает наши общие чувства,
что эта нескромность мне простится».]
В ответ на это Ершов писал: «Буду
так просто делиться с добрейшим П. А. [Плетневым]
чем бог послал.
Так как автограф Одоевского неизвестен (многие его произведения печатаются с чужих списков), эти отличия представляют интерес: Пущин мог записать стихотворение с более авторитетного списка,
чем тот, который воспроизводится в Сочинениях.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, —
так далека от меня была мысль,
что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и речи было,
что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно:
что его не стало и
что не воротить его!
Жить мне у Павла [Колошина] прелестно; семья вся необыкновенно мила — он
так счастлив,
что, кажется, совсем забыл о…
Мой Надворный Суд не
так дурен, как я ожидал. Вот две недели,
что я вступил в должность; трудов бездна, средств почти нет. На канцелярию и на жалование чиновников отпускается две тысячи с небольшим. Ты можешь поэтому судить,
что за народ служит, — и, следовательно, надо благодарить судьбу, если они что-нибудь делают. Я им толкую о святости нашей обязанности и стараюсь собственным примером возбудить в них охоту и усердие.
Пиши ко мне: твои известия гораздо интереснее моих — у меня иногда от дел голова
так кружится,
что я не знаю,
чем начать и
чем кончить!
Будущее не в нашей воле, и я надеюсь,
что как бы ни было со мной — будет лучше крепости, и, верно, вы довольны этой перемене, которую я ждал по вашим посылкам, но признаюсь,
что они
так долго не исполнялись,
что я уже начинал думать,
что сапоги и перчатки присланы для утешения моего или по ошибочным уведомлениям, а не для настоящего употребления.
Меня это
так восхитило,
что я бросился целовать руки у этой милой женщины.
Ну! любезные мои, пора нам начинать опять прощаться, хотя горько, ко надо благодарить бога,
что и
так удалось покалякать. Не знаю только, разберете ли вы это маранье.
Катя с
таким участием на меня смотрит,
что много со слезами некоторого восхищения на нее глядел.
Бог их всех наградит — я только умею быть истинно благодарным и радоваться в душе,
что встречаю
таких людей.
— Много успел со времени разлуки нашей передумать об этих днях, — вижу беспристрастно все происшедшее, чувствую в глубине сердца многое дурное, худое, которое не могу себе простить, но какая-то необыкновенная сила покорила, увлекала меня и заглушала обыкновенную мою рассудительность,
так что едва ли какое-нибудь сомнение — весьма естественное — приходило на мысль и отклоняло от участия в действии, которое даже я не взял на себя труда совершенно узнать, не только по важности его обдумать.
Мы выехали из Тобольска 1 ноября на обывательских лошадях с жандармами и частным приставом, который
так добр,
что на ночь позволяет нам снимать цепи,
что мы делаем с осторожностью, ибо за этими людьми присматривают и всякое добро может им сделать неприятность.
В Шлиссельбурге я ужасно сдружился с Николаем Бестужевым, который сидел подле меня, и мы дошли до
такого совершенства,
что могли говорить через стену знаками и
так скоро,
что для наших бесед не нужно было лучшего языка.
Об себе я ничего особенного не имею вам сказать, могу только смело вас уверить,
что, каково бы ни было мое положение, я буду уметь его твердо переносить и всегда найду в себе
такие утешения, которых никакая человеческая сила не в состоянии меня лишить.
Он просит сказать доброму своему Егору Антоновичу,
что он совершенно ожил, читая незабвенные для него строки, которыми
так неожиданно порадован был 10 сего месяца. Вы узнаете,
что верный вам прежний Jeannot [Иванушка — семейное и лицейское прозвище Пущина.] все тот же;
что он не охлажден тюрьмою, с тою же живостью чувствует, как и прежде, и сердцем отдохнул при мысли,
что добрый его старый директор с высот Уральских отыскивал отдаленное его жилище и думу о нем думал.
Прискорбно ему,
что этот день уже
так мало соединяет людей около старого директора.
— Откровенно признается вам,
что не
так легко приводить в исполнение это правило, но тем не менее находит в себе силы переносить настоящее свое положение и надеется и впредь не ослабеть духом.
Что вы сами скажете про человека, понимающего все лишения, неразлучные с настоящим и будущим его существованием, если он решится принять великодушную жертву, на которую
так способно возвышенное сердце женщины?
Добрый друг мой, сколько мог, я вам, одним вам, высказал мои мысли по совести; вы меня поймете. Между тем позвольте мне думать,
что одно письменное участие ваше представило вам нечто в мою пользу; в заключение скажу вам,
что если бы и могли существовать те чувства, которые вы стараетесь угадать, то и тогда мне только остается в молчании благоговеть пред ними, не имея права, даже простым изъявлением благодарности, вызывать на
такую решимость, которой вся ответственность на мне, Таков приговор судьбы моей.
Об одном прошу вас: не обвиняйте меня в непризнательности к попечительной вашей дружбе. Поистине не заслуживаю
такого упрека, и мне кажется,
что если бы я иначе думал и отвечал вам, то вы могли бы считать меня легкомысленным и недостойным той доверенности, которою я дорожу и которую стараюсь оправдать добросовестностью.
В одном только я не совсем доволен тобою — ты не сказал мне подробно обо всех наших лицейских или мне это
так кажется, потому
что хотелось бы узнать многое, все…
Душевно рад,
что ты сколько-нибудь примирился с мыслию об Етанце, но все-таки желал бы тебя из нее извести.
Грустно подумать,
что мы расстались до неизвестного времени; твоя деревня, как говорится, мне шибко не нравится; не смею предлагать тебе Туринска, где, может быть, тоже тоска, но лучше бы вместе доживать век. По крайней мере устройся
так, чтобы быть с Трубецкими: они душевно этого желают. Ребиндер хотел на этот счет поговорить с твоей сестрой — пожалуйста, не упрямься.
Прощай — разбирай как умеешь мою нескладицу — мне бы лучше было с тобой говорить, нежели переписываться.
Что ж делать,
так судьбе угодно, а наше дело уметь с нею мириться. Надеюсь,
что у тебя на душе все благополучно. Нетерпеливо жду известия от тебя с места.
Душевно рад,
что ты довольнее Етанцой, нежели я ожидал; но все-таки не хочу думать, чтоб ты должен был там оставаться…
Извини, добрый мой Евгений,
что с
таким беспорядком с тобою беседую.
Спасибо тебе, любезный друг,
что ты меня
так бескорыстно наделяешь добрыми твоими письмами.
Мы
так все теперь рассеялись,
что, право, тоскливо ничего не знать о многих.
Трудно еще откладывать, хоть чувствую,
что не могу представиться к вам в
таком виде, в котором вы привыкли видеть вашегоJeannot.
Мне еще теперь жаль,
что вы
так хлопотали догнать меня и заботились о пирогах, до которых мне никакой не было нужды.
Не постигаю, почему ты
так долго не получил моего письма отсюда тотчас по моем приезде: твои листки доходят до меня скорее, нежели мои к тебе; видно, знают,
что я нетерпеливее тебя ожидаю их, — расстояние кажется одинаково.
Во всяком случае, ты из них узнаешь больше или меньше,
что со мной делается, и увидишь,
что моя новая жизнь как-то не клеится, нездоровье мое сильно мне наскучает, я никак не думал, чтобы пришлось
так долго хворать: прежде все эти припадки были слабее и проходили гораздо скорей.
Страдания бедного Краснокутского кончились: в начале нынешнего месяца он угас; существование его было
так тяжело в продолжение десяти лет,
что смерть — награда.
Не постигаю, каким образом все наши в Минусинске вздумали вдруг решиться на
такую меру. Это для меня странно, знаю только,
что Беляевых сестры давно уговаривают надеть суму.
Вы, верно, слышали,
что мне из Тобольска возвращено было одно письмо мое к Якушкину, после розысканий о рыбе.Мою карту, которую мы
так всегда прежде называли, туда возили и нашли,
что выражения двусмысленны и таинственны. Я все это в шуткахописал сестре. Кажется, на меня сердится Горчаков, впрочем, этоего дело…