Неточные совпадения
Пушкин охотнее всех других классов занимался в классе Куницына, и
то совершенно по-своему: уроков никогда
не повторял, мало что записывал, а
чтобы переписывать тетради профессоров (печатных руководств тогда еще
не существовало), у него и в обычае
не было: все делалось а livre ouvert.
Странное смешение в этом великолепном создании! Никогда
не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне
тем же чувством; но невольно, из дружбы к нему, желалось,
чтобы он, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял свое призвание. Видно, впрочем, что
не могло и
не должно было быть иначе; видно, нужна была и эта разработка, коловшая нам, слепым, глаза.
Трудно и почти невозможно (по крайней мере я
не берусь) дать вам отчет на сем листке во всем
том, что происходило со мной со времени нашей разлуки — о 14-м числе надобно бы много говорить, но теперь
не место,
не время, и потому я хочу только,
чтобы дошел до вас листок, который, верно, вы увидите с удовольствием; он скажет вам, как я признателен вам за участие, которое вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, — всякая весть о посещениях ваших к ним была мне в заключение истинным утешением и новым доказательством дружбы вашей, в которой я, впрочем, столько уже уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности моей к вам.
Даже скажу более: от тебя зависит выбор места в здешних краях; впрочем, дело
не в
том или другом городе, главное —
чтобы быть нам соединенным под одной крышей.
Все было собрано к развязке, все получили наличными деньгами сполна, и сверх
того осталось 2800 р., которые я отдал Сутгофу и Юшневскому на подъем, с
тем чтобы они их выслали
тем, которые из других разрядов
не получили
того, что наши ветераны.
Такое молчание меня начинает беспокоить,
тем более что я пишу к ним довольно часто, и нет возможности,
чтобы они
не отвечали.
…Наш триумвират, несколько вам знакомый, совершенно сибирская проза нараспев. Признаюсь, издали мне эта компания казалась сноснее, а как вижу ближе,
то никак бы
не хотел ими командовать. Надобно иметь большую храбрость или большое упрямство,
чтобы тут находить счастие. Впрочем, я этим еще более убеждаюсь в ничтожестве сибирских супружеств. [Речь идет о Басаргине, его жене и ее матери.]
Понимаю, что вам может иногда приходить на сердце желание
не обременять отца и братьев необходимыми на вас издержками…», но «от нас всегда зависит много уменьшить наши издержки», — поучает своего корреспондента И. Д. Якушкин и переходит к моральной стороне вопроса: «Во всяком положении есть для человека особенное назначение, и в нашем, кажется, оно состоит в
том,
чтобы сколько возможно менее хлопотать о самих себе.
…Вы нас ожидаете, а мы все на месте.
Не могу добиться решительного ответа насчет Тобольска… скоро сказка сказывается,
не скоро дело делается… Кажется государственные преступники для
того только рассыпаны по городам Сибири,
чтобы кормить мясом в постные дни проезжающих ревизоров и утешать их в свободные часы от пустых и ничего
не доказывающих смотров…
Сенатора прислали с целой ордой правоведцев; они все очищают только бумаги, и никакой решительно пользы
не будет от этой дорогой экспедиции. Кончится
тем, что сенатору, [Сенатор — И. Н. Толстой.] которого я очень хорошо знаю с давних лет, дадут ленту, да и баста. Впрочем, это обыкновенный ход вещей у нас. Пора перестать удивляться и желать только,
чтобы, наконец, начали добрые, терпеливые люди думать: нет ли возможности как-нибудь иначе все устроить? Надобно надеяться, что настанет и эта пора.
…Очень бы хотелось получить письма, которые Шаховский обещал мне из России. Может, там что-нибудь мы бы нашли нового. В официальных мне ровно ничего
не говорят — даже по тону
не замечаю,
чтобы у Ивана Александровича была тревога, которая должна всех волновать, если теперь совершается повторение
того, что было с нами. Мы здесь ничего особенного
не знаем, как ни хлопочем с Михаилом Александровичем поймать что-нибудь новое: я хлопочу лежа, а он кой-куда ходит и все возвращается ни с чем.
Кончивши письмо к вам, отправляюсь в окончательную мою поездку, — я
не успел ее сделать, как предполагал в последнем моем к вам письме. Еду с Сергеем Григорьевичем в Олонки, а потом один до Тугутуя именно для
того,
чтобы Павлу Сергеевичу и Евгению рассказать собственные мои ощущения.
Тут просто действует провидение, и я только должен благодарить бога и добрую женщину. Теперь подготовляю, что нужно для дороги, и с полной уверенностью провожу Аннушку. Может быть, бог даст, и сам когда-нибудь ее увижу за Уралом… Жаль, что я
не могу тебе послать теперь письма Дороховой, — впрочем, если Мария Николаевна поедет с Аннушкой,
то я тебе с нею их перешлю, но только с
тем непременным условием,
чтобы ты мне их возвратил. Это мое богатство.
Не знаю, за что эта добрая женщина с такою дружбою ко мне…
Пожалуйста, скажи что-нибудь на этот счет. Разумеется, это
не государственные депеши, но если пишет государственный человек,
чтобы не сказать другого своего звания,
то желает, чтоб достигло его писание своего назначения.
Все есть долгая процедура, между
тем время осеннее и надобно бы
не мешкать,
чтобы на колесах двигаться.
Скажу вам, что я совершенно
не знала об этом долге; покойная моя матушка никогда
не поминала об нем, и когда до меня дошли слухи, что вы отыскивали меня с
тем,
чтобы передать мне долг отца моего, я
не верила, полагая, что это была какая-нибудь ошибка;
не более как с месяц назад, перечитывая письма отца моего, в одном из оных мы нашли, что упоминалось об этом долге, но мы удивились, как он
не мог изгладиться из памяти вашей.
Пользуюсь свободной минутой,
чтобы обнять тебя, добрый друг Нарышкин, и благодарить искренно вас обоих, радушных хозяев села Высокого. Жена
то же гласит, хотя
не пишет отсюда…
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же,
чтобы уже ровно было восемьсот.
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое лицо…
не вспомню его фамилии, никак
не может обойтись без
того,
чтобы, взошедши на кафедру,
не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее.
Не похоже,
не похоже, совершенно
не похоже на
то,
чтобы ей было восемнадцать лет. Я
не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
В это время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит
не без
того,
чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.