Неточные совпадения
Жизнь наша лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы
всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечною молитвой, обнимались с родными и знакомыми — усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом.
Не одна слеза тут пролита.
К этой просьбе присовокупил, что он никогда
не носил никакого оружия, кроме того, которое у него
всегда в кармане, — и показал садовый ножик.
Не заключайте, пожалуйста, из этого ворчанья, чтобы я когда-нибудь был спартанцем, каким-нибудь Катоном, — далеко от всего этого:
всегда шалил, дурил и кутил с добрым товарищем. Пушкин сам увековечил это стихами ко мне; но при всей моей готовности к разгулу с ним хотелось, чтобы он
не переступал некоторых границ и
не профанировал себя, если можно так выразиться, сближением с людьми, которые, по их положению в свете, могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода тень.
Одним словом, в грустные минуты я утешал себя тем, что поэт
не умирает и что Пушкин мой
всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных его творениях…
Я
всегда с удовольствием с ним видался; рассказы его были для меня занимательны, хотя я любил бы, чтобы он
не делал столько восхищений и
не употреблял бы высокопарных слов, которые напоминают мне Белоусовича…
Об себе я ничего особенного
не имею вам сказать, могу только смело вас уверить, что, каково бы ни было мое положение, я буду уметь его твердо переносить и
всегда найду в себе такие утешения, которых никакая человеческая сила
не в состоянии меня лишить.
Так я
всегда думаю, и потому мысль моя никогда
не останавливалась на возможности супружества для меня.
Благодарю тебя, любезный друг Иван, за добрые твои желания — будь уверен, что
всегда буду уметь из всякого положения извлекать возможность сколько-нибудь быть полезным. Ты воображаешь меня хозяином — напрасно. На это нет призвания, разве со временем разовьется способность; и к этому нужны способы, которых
не предвидится. Как бы только прожить с маленьким огородом, а о пашне нечего и думать.
Поджидал весточки от вас, но, видно, надобно первому начать с вами беседу, в надежде что вы [
не] откажете уделить мне минутку вашего досуга, Вы должны быть уверены, что мне
всегда будет приятно хоть изредка получить от вас словечко: оно напомнит мне живо то время, в котором до сих пор еще живу; часто встречаю вас в дорогих для всех нас воспоминаниях.
Не думай, однако, чтобы я разбогател; как-то имею дар
всегда быть без денег…
На прошедшей неделе
не удалось мне, почтенный и добрый друг мой Егор Антонович, поблагодарить вас за ваше мартовское письмо, которое долго странствовало; через Иркутск, наконец, оно дошло до меня, и я насладился вашею беседою; рано или поздно она
всегда для меня истинное утешение.
Помню и очень помню, как ты в Петровском и недавно а Тобольске старался
всегда меня избавить из неблагоприятных обстоятельств и поверь, что одолжил
не неблагодарного.
Насмешили вы меня вашей классификацией старых женихов. Благодарен вам, что вы по крайней мере хотите меня женить
не здесь, а в России. Даже советую поместить меня в категорию Оболенского, а его можно обвенчать. Он найдет счастие там, где я, грешный человек, его и
не примечу. Так по крайней мере мне кажется. Пожалуйста, отправляя его ко мне, снабдите аттестатом: я хочу знать ваше мнение; оно
всегда оригинально, хотя иногда и
не совсем справедливо, по-моему.
Насчет Володи с вами
не согласен, но душевно желаю ошибиться. Пусть сбудутся ваши предположения о его характере; способности у него есть, но характер мне
не нравится: он мне
всегда казался бездушным, и оттого я никакой симпатии к нему
не чувствую, хоть вообще люблю новое поколение…
…Без вашего позволения я
не смел прямо отправить холст: в таких случаях
всегда боюсь обидеть;
не имея привычки брать взяток, боюсь их и давать… [Тобольское почтовое начальство притесняло туринского почтового чиновника за то, что он принял от М. П. Ледантю для отсылки в Петербург рукопись перевода «Мыслей» Паскаля. Холст посылался тобольскому начальству для умиротворения его.]
Понимаю, что вам может иногда приходить на сердце желание
не обременять отца и братьев необходимыми на вас издержками…», но «от нас
всегда зависит много уменьшить наши издержки», — поучает своего корреспондента И. Д. Якушкин и переходит к моральной стороне вопроса: «Во всяком положении есть для человека особенное назначение, и в нашем, кажется, оно состоит в том, чтобы сколько возможно менее хлопотать о самих себе.
Масса принимает за лекарей всех нас и скорее к нам прибегает, нежели к штатному доктору, который
всегда или большею частью пьян и даром
не хочет пошевелиться.
Здоровье мое несколько лучше, хотя все еще я сижу дома. Это продолжительное домовничество, кажется, большие волнует других, нежели меня самого. Я
не скучаю, и время незаметно проходит среди занятий и добрых друзей, которые меня навещают с уверенностию
всегда застать хозяина.
Он говорил
всегда своей жене, что в этом ящике 50 т. рублей, но, кажется, этот обет
не сбывается.
Не знаю, сказал ли я все, что хотелось бы сказать, но, кажется, довольно уже заставлять тебя разбирать мою
всегда спешную рукопись и уверять в том, что ты и все вы знаете. На этот раз я как-то изменил своему обычаю: меньше слов! — Они недостаточны для полных чувств между теми, которые хорошо друг друга понимают и умеют обмануть с лишком четвертьвековую разлуку. — Вот истинная поэзия жизни!
Во всяком случае, им отрада видеть тебя — в этом ты
не должен сомневаться; но я также уверен, что тебе нельзя располагать
всегда своим временем, — оно принадлежит службе и занятиям сложным.
Для Гусевой сделай, что можешь. Я ей
всегда пишу, чтобы она прямо обращалась к тебе. Мы с ней в частых сношениях, ко от меня, кроме изъяснений, никакого нет толку. В полном смысле слова: Маремьяна-старица! Это уже вошло в мое призвание. Благодаря бога, старая Маремьяна иногда и
не бесполезно заботится.
Не знаю, застанет ли это письмо Таню в Омске. Жду ее нетерпеливо, в каком бы проявлении ни явилась. Во всяком виде
всегда желанная и отрадная гостья.
Забыл с вами немного побраниться, добрая Елизавета Петровна. Вы говорите, что нам ловко будет возобновить знакомство, хоть и давно расстались.Я
не допускаю этой мысли, мы
не только знакомы, а
всегда дружны. Были врозь; может быть, во время этой разлуки
не все досказывалось, но, когда свидимся, все будет ясно и светло! Иначе я
не понимаю наших отношений. С этим условием хочу вас обнять — наш сибирский завет непреложен: я в него верую несомненно.
Назначение ваше в Нижний нисколько
не обязательно, — если пожелаете переменить место служения, то это
всегда можно.
Это бы еще ничего — она
всегда согласна была бы, чтоб Николай с нами помолился, но главное дело в том, что, сказавши ему, нельзя
не сказать сестрам,
не обидевши их.
Не нужно говорить, как это свидание было отрадно, — брат совершенно тот же, только седой, а с ней как будто
всегда были вместе.
Оболенский тоже требовал от меня сведений насчет нашего съезда; я ему сказал с разными прибаутками, что в наших свиданиях,
не так как [у] царских особ,
не нужно никаких приготовлений. Следовательно, можно
всегда явиться запросто и благодарить бога, что мы
не цари.
Неточные совпадения
Артемий Филиппович.
Не судьба, батюшка, судьба — индейка: заслуги привели к тому. (В сторону.)Этакой свинье лезет
всегда в рот счастье!
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве
не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же
не темные, когда я и гадаю про себя
всегда на трефовую даму?
Городничий (робея).Извините, я, право,
не виноват. На рынке у меня говядина
всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего. Я уж
не знаю, откуда он берет такую. А если что
не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Анна Андреевна. Ты, Антоша,
всегда готов обещать. Во-первых, тебе
не будет времени думать об этом. И как можно и с какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Я
не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь
всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».