Неточные совпадения
[В показаниях других московских декабристов это
письмо приводится с таким дополнением: «Нас по справедливости назвали бы подлецами, если бы мы пропустили нынешний,
единственный, случай».]
Но в
единственном дошедшем до нас
письме Пущина к Кюхельбекеру также отражено чувство жалости (
письмо 94).]
…Ничего нет мудреного, что Мария Николаевна повезет Аннушку к Дороховой, которая, сделавшись директрисой института в Нижнем, с необыкновенной любовью просит, чтобы я ей прислал ее для воспитания, — принимает ее как дочь к себе и говорит, что это для нее благо, что этим я возвращу ей то, что она потеряла, лишившись
единственной своей дочери. [Сохранилась группа
писем Дороховой за 1855 г. к Пущину; все — о его дочери Аннушке, о воспитании ее.]
Рылеевой, жены, нет в живых. Я увижу дочь,
единственную наследницу. [Е. И. Якушкин считал необходимым издать сочинения К. Ф. Рылеева, просил помощи Пущина в этом деле (см. примеч. 1 к
письму 250).]
Все ее поведение представляло ряд несообразностей;
единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее мужа, она написала к человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью: она уже не смеялась и не шутила с тем, кого избирала, и слушала его и глядела на него с недоумением.
Не одни железные цепи перетирают жизнь; Чаадаев в
единственном письме, которое он мне писал за границу (20 июля 1851), говорит о том, что он гибнет, слабеет и быстрыми шагами приближается к концу — «не от того угнетения, против которого восстают люди, а того, которое они сносят с каким-то трогательным умилением и которое по этому самому пагубнее первого».
Через год она мне показала
единственное письмо от Коськи, где он сообщает — письмо писано под его диктовку, — что пришлось убежать от своих «ширмачей», «потому, что я их обманул и что правду им сказать было нельзя… Убежал я в Ярославль, доехал под вагоном, а оттуда попал летом в Астрахань, где работаю на рыбных промыслах, а потом обещали меня взять на пароход. Я выучился читать».
Неточные совпадения
— Как можно! — с испугом сказал Леонтий, выхватывая
письмо и пряча его опять в ящик. — Ведь это
единственные ее строки ко мне, других у меня нет… Это одно только и осталось у меня на память от нее… — добавил он, глотая слезы.
«Милый и дорогой доктор! Когда вы получите это
письмо, я буду уже далеко… Вы —
единственный человек, которого я когда-нибудь любила, поэтому и пишу вам. Мне больше не о ком жалеть в Узле, как, вероятно, и обо мне не особенно будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда: тоска, тоска и тоска…
Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на Вену, а после — в Париж. Жму в последний раз вашу честную руку.
Итак, отодрав лист от расходной книги, она продиктовала повару Харитону,
единственному кистеневскому грамотею,
письмо, которое в тот же день и отослала в город на почту.
Но когда она еще читала
письмо, ей вдруг пришло в голову: неужели же этот самонадеянный мальчишка и фанфаронишка выбран князем в корреспонденты и, пожалуй, чего доброго,
единственный его здешний корреспондент?
Едва только герой мой кончил это
письмо, как к нему вошла Груша,
единственная его докладчица, и сказала ему, что его просят наверх к Виссариону Ардальонычу.