Неточные совпадения
В продолжение
всей речи ни разу не было упомянуто о государе: это небывалое дело
так поразило и понравилось императору Александру, что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека, только что возвратившегося, перед открытием Лицея, из-за границы, куда он был послан по окончании курса в Педагогическом институте, и назначенного в Лицей на политическую кафедру.
Он
так был проникнут ощущением этого дня и в особенности речью Куницына, что в тот же вечер, возвратясь домой, перевел ее на немецкий язык, написал маленькую статью и
все отослал в дерптский журнал.
На этом основании, вероятно, Лицей и был
так устроен, что, по возможности, были соединены
все удобства домашнего быта с требованиями общественного учебного заведения.
Таким образом, образовался коридор с лестницами на двух концах, в котором с обеих сторон перегородками отделены были комнаты:
всего пятьдесят номеров.
Таким образом, мы скоро сжились, свыклись. Образовалась товарищеская семья; в этой семье — свои кружки; в этих кружках начали обозначаться, больше или меньше, личности каждого; близко узнали мы друг друга, никогда не разлучаясь; тут образовались связи на
всю жизнь.
Пушкин потом постоянно и деятельно участвовал во
всех лицейских журналах, импровизировал
так называемые народные песни, точил на
всех эпиграммы и пр.
Пушкин просит живописца написать портрет К. П. Бакуниной, сестры нашего товарища. Эти стихи — выражение не одного только его страдавшего тогда сердечка!.. [Посвящено Е. П. Бакуниной (1815), обращено к А. Д. Илличевскому, недурно рисовавшему. В изд. АН СССР 1-я строка
так: «Дитя Харит и вображенья». Страдало также сердечко Пущина. Об этом — в первоначальной редакции пушкинского «19 октября», 1825: «Как мы впервой
все трое полюбили».]
Мы
все были рады
такой развязке, жалея Пушкина и очень хорошо понимая, что каждый из нас легко мог попасть в
такую беду.
9 июня был акт. Характер его был совершенно иной: как открытие Лицея было пышно и торжественно,
так выпуск наш тих и скромен. В ту же залу пришел император Александр в сопровождении одного тогдашнего министра народного просвещения князя Голицына. Государь не взял с собой даже князя П. М. Волконского, который, как
все говорили, желал быть на акте.
Не заключайте, пожалуйста, из этого ворчанья, чтобы я когда-нибудь был спартанцем, каким-нибудь Катоном, — далеко от
всего этого: всегда шалил, дурил и кутил с добрым товарищем. Пушкин сам увековечил это стихами ко мне; но при
всей моей готовности к разгулу с ним хотелось, чтобы он не переступал некоторых границ и не профанировал себя, если можно
так выразиться, сближением с людьми, которые, по их положению в свете, могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода тень.
Я подсел к нему и спрашиваю: не имеет ли он каких-нибудь поручений к Пушкину, потому что я в генваре [
Такое начертание слова «январь» — во
всех письмах Пущина.] буду у него.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, —
так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а
вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во
всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его!
Прилагаю переписку, которая свидетельствует о
всей черноте этого дела. [В Приложении Пущин поместил полученные Пушкиным анонимные пасквили, приведшие поэта к роковой дуэли, и несколько писем, связанных с последней (почти
все — на французском языке; их русский перевод — в «Записках» Пущина о Пушкине, изд. Гослитиздата, 1934 и 1937). Здесь не приводятся,
так как не находятся в прямой связи с воспоминаниями Пущина о великом поэте и не разъясняют историю дуэли.]
Жить мне у Павла [Колошина] прелестно; семья
вся необыкновенно мила — он
так счастлив, что, кажется, совсем забыл о…
Черевин, бедный,
все еще нехорош — ждет денег от Семенова, а тот до сих пор ни слова к нему не пишет… N-ские очень милы в своем роде, мы иногда собираемся и вспоминаем старину при звуках гитары с волшебным пением Яковлева, который все-таки не умеет себя представить.
Продолжение впредь, теперь мешают. Я
все возможные случаи буду искать, чтобы марать сию тетрадку до Тобольска. Извините, что
так дурно пишу — я восхищаюсь, что и этим способом могу что-нибудь вам сказать в ожидании казенной переписки, которую, верно, нам позволят иногда; по возможности будем между строками писать лимонным соком…
Eudoxie, ты добра и, я уверен, готова на всякое пожертвование для [меня], но прошу тебя не ехать ко мне, ибо мы будем
все вместе, и вряд ли позволят сестре следовать за братом, ибо, говорят, Чернышевой это отказано. [А. Г. Чернышева все-таки поехала в Сибирь к мужу Н. М. Муравьеву и брату З. Г. Чернышеву.] Разлука сердец не разлучит.
Бог их
всех наградит — я только умею быть истинно благодарным и радоваться в душе, что встречаю
таких людей.
— Много успел со времени разлуки нашей передумать об этих днях, — вижу беспристрастно
все происшедшее, чувствую в глубине сердца многое дурное, худое, которое не могу себе простить, но какая-то необыкновенная сила покорила, увлекала меня и заглушала обыкновенную мою рассудительность,
так что едва ли какое-нибудь сомнение — весьма естественное — приходило на мысль и отклоняло от участия в действии, которое даже я не взял на себя труда совершенно узнать, не только по важности его обдумать.
На днях получил доброе письмо ваше от 8-го генваря, почтенный, дорогой мой друг Егор Антонович! Оно истинно меня утешило и как будто перенесло к вам, где бывал
так счастлив. Спасибо вам за подробный отчет о вашем житье-бытье. Поцелуйте добрую мою М. Я. и
всех ваших домашних: их воспоминание обо мне очень дорого для меня; от души
всех благодарю.
Он просит сказать доброму своему Егору Антоновичу, что он совершенно ожил, читая незабвенные для него строки, которыми
так неожиданно порадован был 10 сего месяца. Вы узнаете, что верный вам прежний Jeannot [Иванушка — семейное и лицейское прозвище Пущина.]
все тот же; что он не охлажден тюрьмою, с тою же живостью чувствует, как и прежде, и сердцем отдохнул при мысли, что добрый его старый директор с высот Уральских отыскивал отдаленное его жилище и думу о нем думал.
Что вы сами скажете про человека, понимающего
все лишения, неразлучные с настоящим и будущим его существованием, если он решится принять великодушную жертву, на которую
так способно возвышенное сердце женщины?
Добрый друг мой, сколько мог, я вам, одним вам, высказал мои мысли по совести; вы меня поймете. Между тем позвольте мне думать, что одно письменное участие ваше представило вам нечто в мою пользу; в заключение скажу вам, что если бы и могли существовать те чувства, которые вы стараетесь угадать, то и тогда мне только остается в молчании благоговеть пред ними, не имея права, даже простым изъявлением благодарности, вызывать на
такую решимость, которой
вся ответственность на мне, Таков приговор судьбы моей.
В одном только я не совсем доволен тобою — ты не сказал мне подробно обо
всех наших лицейских или мне это
так кажется, потому что хотелось бы узнать многое,
все…
Все-таки советуй ему как-нибудь перебраться к Муханову, его присутствие в Кабанском нисколько не прибавляет возможности уплатить долг: может быть, Муханов найдет средство его удовлетворить.
Прощай — разбирай как умеешь мою нескладицу — мне бы лучше было с тобой говорить, нежели переписываться. Что ж делать,
так судьбе угодно, а наше дело уметь с нею мириться. Надеюсь, что у тебя на душе
все благополучно. Нетерпеливо жду известия от тебя с места.
Эти дни я
все ходил смотреть квартиры — выбор труден; вообще довольно плохо, я не ожидал, чтобы в городе эта статья была
так затруднительна.
Мы
так все теперь рассеялись, что, право, тоскливо ничего не знать о многих.
Взглянуть на эти знакомые места, вспомнить
все, что
так живо во мне, было истинное наслаждение.
Все это время нездоров самым неприятным образом; повидимому,
все в порядке, но почти беспрерывно испытываю
такое волнение и биение сердца, которые мешают и думать и заняться, как должно.
Во всяком случае, ты из них узнаешь больше или меньше, что со мной делается, и увидишь, что моя новая жизнь как-то не клеится, нездоровье мое сильно мне наскучает, я никак не думал, чтобы пришлось
так долго хворать: прежде
все эти припадки были слабее и проходили гораздо скорей.
Не постигаю, каким образом
все наши в Минусинске вздумали вдруг решиться на
такую меру. Это для меня странно, знаю только, что Беляевых сестры давно уговаривают надеть суму.
Вы, верно, слышали, что мне из Тобольска возвращено было одно письмо мое к Якушкину, после розысканий о рыбе.Мою карту, которую мы
так всегда прежде называли, туда возили и нашли, что выражения двусмысленны и таинственны. Я
все это в шуткахописал сестре. Кажется, на меня сердится Горчаков, впрочем, этоего дело…
Прощайте… В знак получения письменной тетрадки скажите, что Барятинский занимается попрежнему греческим языком. Я не сомневаюсь в верности доставления, но все-таки хочется иметь убеждение, что дошло. Будьте
все здоровы и вспоминайте иногда искренно вас любящего и уважающего И. П.
Все это между нами до поры до времени. В престранном я положении; что ни делал, никакого нет толку.
Таким образом, жизнь — не жизнь.
Денежные дела меня не беспокоят, они устроятся, как
все, что деньгами можно кончить, но существование его там в одиночестве
так не должно продолжаться; я многих выражений истинно не понимаю — он в каком-то волнении, похожем на то, что я ощущаю при биении моего сердца…
Скоро будет отсюда случай к вам, я к тому времени приготовлю
все, что мне поручали в Ялуторовске. С почтой невозможно отправить заветных рукописей. По-моему бы и можно, но вы будете называть меня неосторожным человеком, и я не хочу в мои преклонные лета заслужить
такого мнения.
Почтенному отцу Степану скажите
все, что можете лучшего от меня. Встреча
таких людей, как он, во
всех отношениях приятна и утешительна. Не давайте ему хворать.
Annette теперь ожидает, что сделают твои родные, и между тем
все они как-то надеются на предстоящие торжества. Спрашивали они мое мнение на этот счет — я им просто отвечал куплетом из одной тюремной нашей песни: ты, верно, его помнишь и согласишься, что я кстати привел на память эту старину. Пусть они разбирают, как знают, мою мысль и перестанут жить пустыми надеждами:
такая жизнь всегда тяжела…
Грустно подумать о нем, и признаюсь,
такое состояние его, что кажется, если бы сам должен был
все это переносить, то лучше пожелал бы неминуемого конца.
Ко
всем нашим она питает
такое чувство, которое не
все заслуживают.
Странно
все это: хотелось бы скорее узнать, что за причина
такого замедления.
Теперь же князь своим запросом поставил Ладыженского в невозможность действовать по здравому смыслу…Я все-таки надеюсь, что они
все в конце июля двинутся.
Все-таки я благодарен, что они занимаются нашей артелью, хотя разговор наш за столом иногда преоригинальный.
А наследующий день, 17 августа, Кюхельбекер записал в Дневнике: «Вчера у меня был
такой гость, какого я с своего свидания с Maтюшкиным еще не имел во
все 17 лет моего заточения, — Николай Пущин!..
Как бы нам избежать
такого нарекания, невыгодного для рассеянной по
всей Сибири нашей лавочки…
Что мне сказать про себя? Черная печать твоего конверта
вся перед глазами. Конечно, неумолимое время наложило свою печать и на нее, [На нее — на М. И. Малиновскую, которая долго болела.] но покамест, как ни приготовлялся к этой вести, все-таки она поразила неожиданно. В другой раз поговорим больше — сегодня прощай. Обнимаю тебя крепко. Да утешит тебя бог!
Все-таки теперь я долгим путем до вас достигаю.
Он
так был занят своими делами, что
все другое ему как будто чуждо.
Обнимите за меня крепко Фрицку; душевно рад, что он переселился к вам. Мысленно я часто в вашем тесном кругу с прежними верными воспоминаниями. У меня как-то они не стареют. Вижу вас, Марию Яковлевну,
такими как я вас оставил; забываю, что я сам не тот, что прежде. Оставив в сторону хронологию, можно
так живо
все это представить, что сердце не верит давности.