Неточные совпадения
— Не забудь, Андрей Петрович, —
сказала матушка, — поклониться и от
меня князю Б.;
я, дескать, надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями.
Любопытство
меня мучило: куда ж отправляют
меня, если уж не в Петербург?
Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав
меня,
сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».
Батюшка
сказал мне: «Прощай, Петр.
Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. «Что это, сударь, с тобою сделалось? —
сказал он жалким голосом, — где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха не бывало!» — «Молчи, хрыч! — отвечал
я ему, запинаясь, — ты, верно, пьян, пошел спать… и уложи
меня».
«Рано, Петр Андреич, —
сказал он
мне, качая головою, — рано начинаешь гулять.
Мне было стыдно.
Я отвернулся и
сказал ему: «Поди вон, Савельич;
я чаю не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?»
Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно
мне будет освободиться от его опеки, и, взглянув на него гордо,
сказал: «
Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои.
Я их проиграл, потому что так
мне вздумалось. А тебе советую не умничать и делать то, что тебе приказывают».
Скажи, что тебе родители крепко-накрепко заказали не играть, окроме как в орехи…» — «Полно врать, — прервал
я строго, — подавай сюда деньги или
я тебя взашеи прогоню».
— Эх, батюшка Петр Андреич! — отвечал он с глубоким вздохом. — Сержусь-то
я на самого себя; сам
я кругом виноват. Как
мне было оставлять тебя одного в трактире! Что делать? Грех попутал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться с кумою. Так-то: зашел к куме, да засел в тюрьме. Беда да и только! Как покажусь
я на глаза господам? что
скажут они, как узнают, что дитя пьет и играет.
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг
меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко
мне и
сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
— Послушай, мужичок, —
сказал я ему, — знаешь ли ты эту сторону? Возьмешься ли ты довести
меня до ночлега?
Его хладнокровие ободрило
меня.
Я уж решился, предав себя божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг дорожный сел проворно на облучок и
сказал ямщику: «Ну, слава богу, жило недалеко; сворачивай вправо да поезжай».
«В самом деле, —
сказал я, — почему думаешь ты, что жило [Жилó (устар.) — жилье.] недалече?» — «А потому, что ветер оттоле потянул, — отвечал дорожный, — и
я слышу, дымом пахнуло; знать, деревня близко».
«Хорошо, —
сказал я хладнокровно, — если не хочешь дать полтину, то вынь ему что-нибудь из моего платья.
— Это, старинушка, уж не твоя печаль, —
сказал мой бродяга, — пропью ли
я, или нет. Его благородие
мне жалует шубу со своего плеча: его на то барская воля, а твое холопье дело не спорить и слушаться.
— Прошу не умничать, —
сказал я своему дядьке, — сейчас неси сюда тулуп.
Он проводил
меня до кибитки и
сказал с низким поклоном: «Спасибо, ваше благородие!
При имени его он взглянул на
меня быстро: «Поже мой! —
сказал он.
«Ивана Кузмича дома нет, —
сказала она, — он пошел в гости к отцу Герасиму; да все равно, батюшка,
я его хозяйка.
«Смею спросить, —
сказал он, — вы в каком полку изволили служить?»
Я удовлетворил его любопытству.
— Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?» — «Врешь, Максимыч, —
сказала капитанша, — у Полежаева и так тесно; он же
мне кум и помнит, что мы его начальники.
«Извините
меня, —
сказал он
мне по-французски, — что
я без церемонии прихожу с вами познакомиться.
Подходя к комендантскому дому, мы увидели на площадке человек двадцать стареньких инвалидов с длинными косами и в треугольных шляпах. Они выстроены были во фрунт. Впереди стоял комендант, старик бодрый и высокого росту, в колпаке и в китайчатом халате. Увидя нас, он к нам подошел,
сказал мне несколько ласковых слов и стал опять командовать. Мы остановились было смотреть на учение; но он просил нас идти к Василисе Егоровне, обещаясь быть вслед за нами. «А здесь, — прибавил он, — нечего вам смотреть».
«
Я слышал, —
сказал я довольно некстати, — что на вашу крепость собираются напасть башкирцы».
Тут он взял от
меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо
мной самым колким образом.
Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и
сказал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, —
сказал он, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья ль Ивановна?»
Швабрин переменился в лице. «Это тебе так не пройдет, —
сказал он, стиснув
мне руку. — Вы
мне дадите сатисфакцию».
«А, Петр Андреич! —
сказал он, увидя
меня, — добро пожаловать!
«Вы изволите говорить, —
сказал он
мне, — что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб
я при том был свидетелем?
Рассуждения благоразумного поручика не поколебали
меня.
Я остался при своем намерении. «Как вам угодно, —
сказал Иван Игнатьич, — делайте, как разумеете. Да зачем же
мне тут быть свидетелем? К какой стати? Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил
я под шведа и под турку: всего насмотрелся».
Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог
меня понять. «Воля ваша, —
сказал он. — Коли уж
мне и вмешаться в это дело, так разве пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу: не благоугодно ли будет господину коменданту принять надлежащие меры…»
«Зачем нам секунданты, —
сказал он
мне сухо, — без них обойдемся».
«Давно бы так, —
сказал он
мне с довольным видом, — худой мир лучше доброй ссоры, а и нечестен, так здоров».
— Что, что, Иван Игнатьич? —
сказала комендантша, которая в углу гадала в карты, —
я не вслушалась.
На другой день в назначенное время
я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. «Нас могут застать, —
сказал он
мне, — надобно поспешить». Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который вел нас в торжестве, шагая с удивительной важностию.
«Как вам не стыдно было, —
сказал я ему сердито, — доносить на нас коменданту после того, как дали
мне слово того не делать!» — «Как бог свят,
я Ивану Кузмичу того не говорил, — ответил он, — Василиса Егоровна выведала все от
меня.
«Наше дело этим кончиться не может», —
сказал я ему.
«
Я так и обмерла, —
сказала она, — когда
сказали нам, что вы намерены биться на шпагах.
—
Мне кажется, —
сказала она, —
я думаю, что нравлюсь.
«Зачем откладывать? —
сказал мне Швабрин, — за нами не смотрят.
«Где
я? кто здесь?» —
сказал я с усилием.
— Это вы, Марья Ивановна?
скажите мне…» —
я не в силах был продолжать и замолчал.
«Милая, добрая Марья Ивановна, —
сказал я ей, — будь моею женою, согласись на мое счастие».
«Ради бога успокойтесь, —
сказала она, отняв у
меня свою руку.
Она безо всякого жеманства призналась
мне в сердечной склонности и
сказала, что ее родители, конечно, рады будут ее счастию.
Иван Кузмич, выговаривая
мне за поединок,
сказал мне: «Эх, Петр Андреич! надлежало бы
мне посадить тебя под арест, да ты уж и без того наказан.
Шагая взад и вперед по тесной моей комнате,
я остановился перед ним и
сказал, взглянув на него грозно: «Видно, тебе не довольно, что
я, благодаря тебя, ранен и целый месяц был на краю гроба: ты и мать мою хочешь уморить».
«Что это с вами сделалось? —
сказала она, увидев
меня.
Прочитав, она возвратила
мне письмо дрожащею рукою и
сказала дрожащим голосом: «Видно,
мне не судьба…
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. «Вот, сударь, —
сказал он, подавая
мне исписанный лист бумаги, — посмотри, доносчик ли
я на своего барина и стараюсь ли
я помутить сына с отцом».
Я взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им письмо. Вот он от слова до слова...
Прежде нежели приступлю к описанию странных происшествий, коим
я был свидетель,
я должен
сказать несколько слов о положении, в котором находилась Оренбургская губерния в конце 1773 года.