Неточные совпадения
Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня
тайн и вздохов нежных;
Он пел разлуку и
печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.
Он весел был. Чрез две недели
Назначен был счастливый срок.
И
тайна брачныя постели
И сладостной любви венок
Его восторгов ожидали.
Гимена хлопоты,
печали,
Зевоты хладная чреда
Ему не снились никогда.
Меж тем как мы, враги Гимена,
В домашней жизни зрим один
Ряд утомительных картин,
Роман во вкусе Лафонтена…
Мой бедный Ленский, сердцем он
Для оной жизни был рожден.
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания,
печалиТеснились в душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублен.
То были
тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор живой,
Иль письма девы молодой.
У них есть еще брат. Но о нем никогда не говорят при посторонних. Это
тайная печаль семьи. Из-за этой тайной печали побелели волосы матери, и грусть залегла в прелестных глазах Сани, а лица Павла и Володи стали сосредоточенны и строги, несмотря на молодость.
Неточные совпадения
Печаль тайная ее убивает; она не признается, но я уверена, что вы этому причиной…
И в этом неясном дальнем свете, в ласковом воздухе, в запахах наступающей ночи была какая-то
тайная, сладкая, сознательная
печаль, которая бывает так нежна в вечера между весной и летом.
Пора! — Яснеет уж восток, // Черкес проснулся, в путь готовый. // На пепелище огонек // Еще синел. Старик суровый // Его раздул, пшено сварил, // Сказал, где лучшая дорога, // И сам до ветхого порога // Радушно гостя проводил. // И странник медленно выходит, //
Печалью тайной угнетен; // О юной деве мыслит он… // И кто ж коня ему подводит?
Пускай от сердца, полного тоской // И желчью
тайных тщетных сожалений, // Подобно чаше, ядом налитой, // Следов не остается… Без волнений // Я выпил яд по капле, ни одной // Не уронил; но люди не видали // В лице моем ни страха, ни
печали, // И говорили хладно: он привык. // И с той поры я облил свой язык // Тем самым ядом, и по праву мести // Стал унижать толпу под видом лести…
И кто бы смел изобразить в словах, // Чтό дышит жизнью в красках Гвидо-Рени? // Гляжу на дивный холст: душа в очах, // И мысль одна в душе, — и на колени // Готов упасть, и непонятный страх, // Как струны лютни, потрясает жилы; // И слышишь близость чудной
тайной силы, // Которой в мире верует лишь тот, // Кто как в гробу в душе своей живет, // Кто терпит все упреки, все
печали, // Чтоб гением глупцы его назвали.