Неточные совпадения
Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом, и удивлялись смелости сего последнего, когда он за столом у Кирила Петровича прямо высказывал свое мнение,
не заботясь о том, противуречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было ему подражать и выйти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул,
что навсегда отбил у них охоту к таковым покушениям, и Дубровский один остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил.
«
Что же ты хмуришься, брат, — спросил его Кирила Петрович, — или псарня моя тебе
не нравится?» — «Нет, — отвечал он сурово, — псарня чудная, вряд людям вашим житье такое ж, как вашим собакам».
«Мы на свое житье, — сказал он, — благодаря бога и барина
не жалуемся, а
что правда, то правда, иному и дворянину
не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю конурку.
Слуга, поскакавший за ним, воротился, как еще сидели за столом, и доложил своему господину,
что, дескать, Андрей Гаврилович
не послушался и
не хотел воротиться.
Кирила Петрович, по обыкновению своему разгоряченный наливками, осердился и вторично послал того же слугу сказать Андрею Гавриловичу,
что если он тотчас же
не приедет ночевать в Покровское, то он, Троекуров, с ним навеки рассорится.
По нынешним понятиям об этикете письмо сие было бы весьма неприличным, но оно рассердило Кирила Петровича
не странным слогом и расположением, но только своею сущностью. «Как, — загремел Троекуров, вскочив с постели босой, — высылать к ему моих людей с повинной, он волен их миловать, наказывать! — да
что он в самом деле задумал; да знает ли он, с кем связывается? Вот я ж его… Наплачется он у меня, узнает, каково идти на Троекурова!»
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением в том,
что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом все без остатка,
что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было,
не оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на
что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Дубровских назад сему лет 30 от случившегося в их селении в ночное время пожара сгорел, причем сторонние люди допускали,
что доходу означенное спорное имение может приносить, полагая с того времени в сложности, ежегодно
не менее как до 2000 р.
Напротив же сего генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров 3-го генваря сего года взошел в сей суд с прошением,
что хотя помянутый гвардии поручик Андрей Дубровский и представил при учиненном следствии к делу сему выданную покойным его отцом Гаврилом Дубровским титулярному советнику Соболеву доверенность на запроданное ему имение, но по оной
не только подлинной купчей, но даже и на совершение когда-либо оной никаких ясных доказательств по силе генерального регламента 19 главы и указа 1752 года ноября 29 дня
не представил.
Как из дела сего видно,
что генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров на означенное спорное имение, находящееся ныне во владении у гвардии поручика Андрея Гаврилова сына Дубровского, состоящее в сельце Кистеневке, по нынешней… ревизии всего мужеска пола ** душ, с землею, и угодьями, представил подлинную купчую на продажу оного покойному отцу его, провинциальному секретарю, который потом был коллежским асессором, в 17… году из дворян канцеляристом Фадеем Спицыным, и
что сверх сего сей покупщик, Троекуров, как из учиненной на той купчей надписи видно, был в том же году ** земским судом введен во владение, которое имение уже и за него отказано, и хотя напротив сего со стороны гвардии поручика Андрея Дубровского и представлена доверенность, данная тем умершим покупщиком Троекуровым титулярному советнику Соболеву для совершения купчей на имя отца его, Дубровского, но по таковым сделкам
не только утверждать крепостные недвижимые имения, но даже и временно владеть по указу…. воспрещено, к тому ж и самая доверенность смертию дателя оной совершенно уничтожается.
Владимир Дубровский несколько раз сряду перечитал сии довольно бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он лишился матери с малолетства и, почти
не зная отца своего, был привезен в Петербург на восьмом году своего возраста; со всем тем он романически был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь,
чем менее успел насладиться ее тихими радостями.
Он грозно взглянул на Шабашкина, ища к
чему привязаться, чтоб его выбранить, но
не нашед достаточного к тому предлога, сказал ему сердито: «Пошел вон,
не до тебя».
Шабашкин, видя,
что он
не в духе, поклонился и спешил удалиться. А Кирила Петрович, оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперед, насвистывая: «Гром победы раздавайся»,
что всегда означало в нем необыкновенное волнение мыслей.
Егоровна от имени его пригласила попа и весь причет церковный на похоронный обед, объявив,
что молодой барин
не намерен на оном присутствовать, и таким образом отец Антон, попадья Федотовна и дьячок пешком отправились на барский двор, рассуждая с Егоровной о добродетелях покойника и о том,
что, по-видимому, ожидало его наследника. (Приезд Троекурова и прием, ему оказанный, были уже известны всему околодку, и тамошние политики предвещали важные оному последствия).
—
Что будет, то будет, — сказала попадья, — а жаль, если
не Владимир Андреевич будет нашим господином. Молодец, нечего сказать.
— Ах, батька! и мы хотели зазвать весь околодок, да Владимир Андреевич
не захотел. Небось у нас всего довольно, есть
чем угостить, да
что прикажешь делать. По крайней мере коли нет людей, так уж хоть вас употчую, дорогие гости наши.
Наконец заметил он,
что начало смеркаться; он встал и пошел искать дороги домой, но еще долго блуждал по незнакомому лесу, пока
не попал на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома.
— Удались от зла и сотвори благо, — говорил поп попадье, — нечего нам здесь оставаться.
Не твоя беда,
чем бы дело ни кончилось. — Попадья что-то отвечала, но Владимир
не мог ее расслышать.
«Ребята, вязать!» — закричал тот же голос, — и толпа стала напирать… «Стойте, — крикнул Дубровский. — Дураки!
что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и оставьте меня в покое.
Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас
не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать».
— Делайте,
что хотите, — отвечал им сухо Дубровский, — я здесь уже
не хозяин. — С этим словом он удалился в комнату отца своего и запер за собою дверь.
Дубровский пошел далее. Два человека приблизились к нему; они его окликали. Дубровский узнал голос Антона и Гриши. «Зачем вы
не спите?» — спросил он их. «До сна ли нам, — отвечал Антон. — До
чего мы дожили, кто бы подумал…»
Рассказывали о нем чудеса; имя Дубровского было во всех устах, все были уверены,
что он, а
не кто другой, предводительствовал отважными злодеями.
Она была добрая девушка и никогда во зло
не употребляла влияния, которое видимо имела над Кирилом Петровичем, в
чем отличалась она от других наперсниц, поминутно им сменяемых.
Кирила Петрович все это пересмотрел и был недоволен одною молодостью своего француза —
не потому,
что полагал бы сей любезный недостаток несовместным с терпением и опытностию, столь нужными в несчастном звании учителя, но у него были свои сомнения, которые тотчас и решился ему объяснить.
— Подойди сюда, Маша: скажи ты этому мусье,
что так и быть, принимаю его; только с тем, чтоб он у меня за моими девушками
не осмелился волочиться,
не то я его, собачьего сына… переведи это ему, Маша.
Она увидела,
что храбрость и гордое самолюбие
не исключительно принадлежат одному сословию, и с тех пор стала оказывать молодому учителю уважение, которое час от часу становилось внимательнее.
После того читателю уже нетрудно догадаться,
что Маша в него влюбилась, сама еще в том себе
не признаваясь.
Собралось такое множество почетных богомольцев,
что простые крестьяне
не могли поместиться в церкви и стояли на паперти и в ограде.
«Прибор сюда, — закричал Кирила Петрович, — милости просим, Антон Пафнутьич, садись, да скажи нам,
что это значит:
не был у моей обедни и к обеду опоздал.
— «Виноват, — отвечал Антон Пафнутьич, привязывая салфетку в петлицу горохового кафтана, — виноват, батюшка Кирила Петрович, я было рано пустился в дорогу, да
не успел отъехать и десяти верст, вдруг шина у переднего колеса пополам —
что прикажешь?
— Эге! — прервал Кирила Петрович, — да ты, знать,
не из храброго десятка;
чего ты боишься?
— Как —
чего боюсь, батюшка Кирила Петрович, а Дубровского-то; того и гляди попадешься ему в лапы. Он малый
не промах, никому
не спустит, а с меня, пожалуй, и две шкуры сдерет.
— Как за
что, батюшка Кирила Петрович? а за тяжбу-то покойника Андрея Гавриловича.
Не я ли в удовольствие ваше, то есть по совести и по справедливости, показал,
что Дубровские владеют Кистеневкой безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царство ему небесное) обещал со мною по-свойски переведаться, а сынок, пожалуй, сдержит слово батюшкино. Доселе бог миловал. Всего-на-все разграбили у меня один анбар, да того и гляди до усадьбы доберутся.
— Люблю молодца за искренность, — сказал Кирила Петрович, — а жаль покойного нашего исправника Тараса Алексеевича; кабы
не сожгли его, так в околодке было бы тише. А
что слышно про Дубровского? где его видели в последний раз?
— «
Что такое?
что с тобою сделалось?» Он мне: «Матушка Анна Савишна, разбойники ограбили; самого чуть
не убили, сам Дубровский был тут, хотел повесить меня, да сжалился, и отпустил, зато всего обобрал, отнял и лошадь и телегу».
Какой-то генерал просит со мною увидеться: милости просим; входит ко мне человек лет тридцати пяти, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий портрет Кульнева, рекомендуется мне как друг и сослуживец покойного мужа Ивана Андреевича; он-де ехал мимо и
не мог
не заехать к его вдове, зная,
что я тут живу.
«Это странно, — сказал он, — я слыхал,
что Дубровский нападает
не на всякого, а на известных богачей, но и тут делится с ними, а
не грабит дочиста, а в убийствах никто его
не обвиняет; нет ли тут плутни, прикажите-ка позвать вашего приказчика».
Знайте,
что Дубровский сам был гвардейским офицером, он
не захочет обидеть товарища».
— И ты, Анна Савишна, полагаешь,
что у тебя был сам Дубровский, — спросил Кирила Петрович. — Очень же ты ошиблась.
Не знаю, кто был у тебя в гостях, а только
не Дубровский.
—
Не знаю, а уж верно
не Дубровский. Я помню его ребенком;
не знаю, почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренький мальчик, но знаю наверное,
что Дубровский пятью годами старше моей Маши и
что следственно ему
не тридцать пять лет, а около двадцати трех.
Жаль,
что сожгли молодца, а то бы от него
не ушел ни один человек изо всей шайки.
Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем,
что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной смерти и с изумлением посматривали на Дефоржа, который,
не подозревая,
что разговор шел о его храбрости, спокойно сидел на своем месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.
Около семи часов вечера некоторые гости хотели ехать, но хозяин, развеселенный пуншем, приказал запереть ворота и объявил,
что до следующего утра никого со двора
не выпустит.
Один только человек
не участвовал в общей радости: Антон Пафнутьич сидел пасмурен и молчалив на своем месте, ел рассеянно и казался чрезвычайно беспокоен. Разговоры о разбойниках взволновали его воображение. Мы скоро увидим,
что он имел достаточную причину их опасаться.
Антон Пафнутьич, призывая господа в свидетели в том,
что красная шкатулка его была пуста,
не лгал и
не согрешал: красная шкатулка точно была пуста, деньги, некогда в ней хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил он на груди под рубашкой.
—
Что за беда? — возразила сердитая супруга. — А разве
не знаешь приметы?
— Ma foi, mon officier [Право, господин офицер… (фр.).]… я слыхал о нем мало доброго. Сказывают,
что он барин гордый и своенравный, жестокий в обращении со своими домашними,
что никто
не может с ним ужиться,
что все трепещут при его имени,
что с учителями (avec les outchitels) он
не церемонится и уже двух засек до смерти.
— Никто, — отвечал учитель. — Меня он выписал из Москвы чрез одного из своих приятелей, коего повар, мой соотечественник, меня рекомендовал. Надобно вам знать,
что я готовился
не в учителя, а в кондиторы, но мне сказали,
что в вашей земле звание учительское
не в пример выгоднее…
Француз вытаращил глаза. Он
не знал,
что и думать.
Не доезжая до заставы, у которой вместо часового стояла развалившаяся будка, француз велел остановиться, вылез из брички и пошел пешком, объяснив знаками ямщику,
что бричку и чемодан дарит ему на водку.