Неточные совпадения
Зачем же
ты его
не уничтожил?
Агу!
не плачь,
не плачь; вот бука, бука
Тебя возьмет! агу, агу!..
не плачь!
Теперь
не время помнить,
Советую порой и забывать.
А впрочем, я злословием притворным
Тогда желал
тебя лишь испытать,
Верней узнать твой тайный образ мыслей;
Но вот — народ приветствует царя —
Отсутствие мое заметить могут —
Иду за ним.
Ты все писал и сном
не позабылся,
А мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил.
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось —
И, падая стремглав, я пробуждался…
И три раза мне снился тот же сон.
Не чудно ли?
Как весело провел свою
ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне
не тешиться в боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как
ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.
Не сетуй, брат, что рано грешный свет
Покинул
ты, что мало искушений
Послал
тебе всевышний.
Борис, Борис! все пред
тобой трепещет,
Никто
тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца, —
А между тем отшельник в темной келье
Здесь на
тебя донос ужасный пишет:
И
не уйдешь
ты от суда мирского,
Как
не уйдешь от божьего суда.
Что
тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли из монастыря, так ни о чем уж и
не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: все нам равно, было бы вино… да вот и оно!..
Что же
ты не подтягиваешь, да и
не потягиваешь?
Эй, товарищ! да
ты к хозяйке присуседился. Знать,
не нужна
тебе водка, а нужна молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.
Не слыхал? ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. Знаешь ли
ты это?
Вестимо,
Знай про себя.
Ты человек разумный:
Всегда с
тобой беседовать я рад,
И если что меня подчас тревожит,
Не вытерплю, чтоб
не сказать
тебе.
К тому ж твой мед да бархатное пиво
Сегодня так язык мне развязали…
Прощай же, князь.
Милый мой жених, прекрасный королевич,
не мне
ты достался,
не своей невесте — а темной могилке на чужой сторонке. Никогда
не утешусь, вечно по
тебе буду плакать.
Что, Ксения? что, милая моя?
В невестах уж печальная вдовица!
Все плачешь
ты о мертвом женихе.
Дитя мое! судьба мне
не судила
Виновником быть вашего блаженства.
Я, может быть, прогневал небеса,
Я счастие твое
не мог устроить.
Безвинная, зачем же
ты страдаешь? —
А
ты, мой сын, чем занят? Это что?
Все знает он! — Я думал, государь,
Что
ты еще
не ведаешь сей тайны.
Постой.
Не правда ль, эта весть
Затейлива? Слыхал ли
ты когда,
Чтоб мертвые из гроба выходили
Допрашивать царей, царей законных,
Назначенных, избранных всенародно,
Увенчанных великим патриархом?
Смешно? а? что? что ж
не смеешься
ты?
Послушай, князь Василий:
Как я узнал, что отрока сего…
Что отрок сей лишился как-то жизни,
Ты послан был на следствие; теперь
Тебя крестом и богом заклинаю,
По совести мне правду объяви:
Узнал ли
ты убитого младенца
И
не было ль подмена? Отвечай.
Подумай, князь. Я милость обещаю,
Прошедшей лжи опалою напрасной
Не накажу. Но если
ты теперь
Со мной хитришь, то головою сына
Клянусь —
тебя постигнет злая казнь:
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.
Мне кинулась — и тяжко опускалась…
Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Все снилося убитое дитя!
Да, да — вот что! теперь я понимаю.
Но кто же он, мой грозный супостат?
Кто на меня? Пустое имя, тень —
Ужели тень сорвет с меня порфиру,
Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! чего ж я испугался?
На призрак сей подуй — и нет его.
Так решено:
не окажу я страха, —
Но презирать
не должно ничего…
Ох, тяжела
ты, шапка Мономаха!
Несчастный вождь! как ярко просиял
Восход его шумящей, бурной жизни.
Я радуюсь, великородный витязь,
Что кровь его с отечеством мирится.
Вины отцов
не должно вспоминать;
Мир гробу их! приближься, Курбский. Руку!
—
Не странно ли? сын Курбского ведет
На трон, кого? да — сына Иоанна…
Всё за меня: и люди и судьба. —
Ты кто такой?
Часы бегут, и дорого мне время —
Я здесь
тебе назначила свиданье
Не для того, чтоб слушать нежны речи
Любовника.
Чтоб об руку с
тобой могла я смело
Пуститься в жизнь —
не с детской слепотой,
Не как раба желаний легких мужа,
Наложница безмолвная твоя —
Но как
тебя достойная супруга,
Помощница московского царя.
Не время, князь.
Ты медлишь — и меж тем
Приверженность твоих клевретов стынет,
Час от часу опасность и труды
Становятся опасней и труднее,
Уж носятся сомнительные слухи,
Уж новизна сменяет новизну;
А Годунов свои приемлет меры…
Стыдись;
не забывай
Высокого, святого назначенья:
Тебе твой сан дороже должен быть
Всех радостей, всех обольщений жизни,
Его ни с чем
не можешь
ты равнять.
Не юноше кипящему, безумно
Плененному моею красотой,
Знай: отдаю торжественно я руку
Наследнику московского престола,
Царевичу, спасенному судьбой.
Не мучь меня, прелестная Марина,
Не говори, что сан, а
не меня
Избрала
ты. Марина!
ты не знаешь,
Как больно тем
ты сердце мне язвишь —
Как! ежели… о страшное сомненье! —
Скажи: когда б
не царское рожденье
Назначила слепая мне судьба;
Когда б я был
не Иоаннов сын,
Не сей давно забытый миром отрок, —
Тогда б… тогда б любила ль
ты меня?..
Димитрий
ты и быть иным
не можешь;
Другого мне любить нельзя.
Вижу, вижу:
Стыдишься
ты не княжеской любви.
Так вымолви ж мне роковое слово;
В твоих руках теперь моя судьба,
Реши: я жду.
Встань, бедный самозванец.
Не мнишь ли
ты коленопреклоненьем,
Как девочке доверчивой и слабой
Тщеславное мне сердце умилить?
Ошибся, друг: у ног своих видала
Я рыцарей и графов благородных;
Но их мольбы я хладно отвергала
Не для того, чтоб беглого монаха…
Дивлюся: как перед моим отцом
Из дружбы
ты доселе
не открылся,
От радости пред нашим королем
Или еще пред паном Вишневецким
Из верного усердия слуги.
Клянусь
тебе, что сердца моего
Ты вымучить одна могла признанье.
Клянусь
тебе, что никогда, нигде,
Ни в пиршестве за чашею безумства,
Ни в дружеском, заветном разговоре,
Ни под ножом, ни в муках истязаний
Сих тяжких тайн
не выдаст мой язык.
Клянешься
ты! итак, должна я верить —
О, верю я! — но чем, нельзя ль узнать,
Клянешься
ты?
не именем ли бога,
Как набожный приемыш езуитов?
Иль честию, как витязь благородный,
Иль, может быть, единым царским словом,
Как царский сын?
не так ли? говори.
Теперь иду — погибель иль венец
Мою главу в России ожидает,
Найду ли смерть, как воин в битве честной,
Иль как злодей на плахе площадной,
Не будешь
ты подругою моею,
Моей судьбы
не разделишь со мною...
Не мнишь ли
ты, что я
тебя боюсь?
Что более поверят польской деве,
Чем русскому царевичу? — Но знай,
Что ни король, ни папа, ни вельможи
Не думают о правде слов моих.
Димитрий я иль нет — что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно, и
тебя,
Мятежница! поверь, молчать заставят.
Прощай.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь
не мальчика, но мужа.
С
тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись,
не медли боле;
Веди полки скорее на Москву —
Очисти Кремль, садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока
тобой не свержен Годунов,
Любви речей
не буду слушать я.
Ужель и
ты не веселишься духом?
Вот наша Русь: она твоя, царевич.
Там ждут
тебя сердца твоих людей:
Твоя Москва, твой Кремль, твоя держава.
Кровь русская, о Курбский, потечет!
Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду на братьев; я Литву
Позвал на Русь, я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!..
Но пусть мой грех падет
не на меня —
А на
тебя, Борис-цареубийца! —
Вперед!
Государь,
Трех месяцев отныне
не пройдет,
И замолчит и слух о самозванце;
Его в Москву мы привезем, как зверя
Заморского, в железной клетке. Богом
Тебе клянусь.
Ты грешнику погибели
не хочешь,
Ты тихо ждешь — да про€йдет заблужденье...
Твой верный богомолец,
В делах мирских
не мудрый судия,
Дерзает днесь подать
тебе свой голос.
Здравствуй, Николка; что же
ты шапки
не снимаешь? (Щелкает его по железной шапке.) Эк она звонит!
Не совестно, Рожнов, что на меня
Ты поднял меч?
Бог знает; о
тебеТам говорить
не слишком нынче смеют.
Кому язык отрежут, а кому
И голову — такая, право, притча!
Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.
На площади, где человека три
Сойдутся, — глядь — лазутчик уж и вьется,
А государь досужною порою
Доносчиков допрашивает сам.
Как раз беда; так лучше уж молчать.
А говорят о милости твоей,
Что
ты, дескать (будь
не во гнев), и вор,
А молодец.
Он побежден, какая польза в том?
Мы тщетною победой увенчались.
Он вновь собрал рассеянное войско
И нам со стен Путивля угрожает.
Что делают меж тем герои наши?
Стоят у Кром, где кучка казаков
Смеются им из-под гнилой ограды.
Вот слава! нет, я ими недоволен,
Пошлю
тебя начальствовать над ними;
Не род, а ум поставлю в воеводы;
Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.
Конь иногда сбивает седока,
Сын у отца
не вечно в полной воле.
Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь, разумный самодержец,
Так думал и его свирепый внук.
Нет, милости
не чувствует народ:
Твори добро —
не скажет он спасибо;
Грабь и казни —
тебе не будет хуже.
О милый сын,
не обольщайся ложно,
Не ослепляй себя
ты добровольно —
В дни бурные державу
ты приемлешь...
Ошибся
ты: и тех
не наберешь —
Я сам скажу, что войско наше дрянь,
Что казаки лишь только селы грабят,
Что поляки лишь хвастают да пьют,
А русские… да что и говорить…
Перед
тобой не стану я лукавить...
Нет, Басманов, поздно спорить
И раздувать холодный пепел брани:
Со всем твоим умом и твердой волей
Не устоишь;
не лучше ли
тебеДать первому пример благоразумный,
Димитрия царем провозгласить
И тем ему навеки удружить?