Неточные совпадения
При этом возгласе в арестантской кубарем слетел с полатей дежурный десятский, бездомный и бессемейный мещанинишка, служивший
по найму при полиции и продававшийся
несколько раз в солдаты, но не попавший единственно
по недостатку всех зубов в верхней челюсти, которые вышиб, свалившись еще в детстве с крыши. Представ пред начальником, Борзой вытянулся.
По всему околотку он был известен как религиозный сподвижник,
несколько суровый в обращении и строгий к братии;
по всем городским церквам служба обыкновенно уж кончалась, а у него только была еще в половине.
Несмотря на свои пятьдесят лет, князь мог еще быть назван,
по всей справедливости, мужчиною замечательной красоты: благообразный с лица и
несколько уж плешивый, что, впрочем, к нему очень шло, среднего роста, умеренно полный, с маленькими, красивыми руками, одетый всегда молодо, щеголевато и со вкусом, он имел те приятные манеры, которые напоминали
несколько манеры ветреных, но милых маркизов.
К объяснению всего этого ходило, конечно,
по губернии
несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения
по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно
по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать,
по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Староста, старик, старинный, закоренелый, скупой, но умный и прехитрый, полагая, что не на его ли счет будет что-нибудь говориться, повернул голову
несколько набок и стал прислушиваться единственно слышавшим правым ухом, на которое, впрочем, смотря
по обстоятельствам, притворялся тоже иногда глухим.
Объявить генеральше о литературном вечере было
несколько труднее.
По крайней мере с полчаса князь толковал ей. Старуха, наконец, уразумела, хотя не совсем ясно, и проговорила свою обычную фразу...
— Княжна, князь просил вас не скакать! — крикнул Калинович по-французски. Княжна не слыхала; он крикнул еще; княжна остановилась и начала их поджидать. Гибкая, стройная и затянутая в синюю амазонку, с
несколько нахлобученною шляпою и с разгоревшимся лицом, она была удивительно хороша, отразившись вместе с своей серой лошадкой на зеленом фоне перелеска, и герой мой забыл в эту минуту все на свете: и Полину, и Настеньку, и даже своего коня…
В остальную часть вечера не случилось ничего особенного, кроме того, что Полина,
по просьбе князя, очень много играла на фортепьяно, и Калинович должен был слушать ее, устремляя
по временам взгляд на княжну, которая с своей стороны тоже
несколько раз, хоть и бегло, но внимательно взглядывала на него.
Раздав все подарки, княжна вбежала
по лестнице на террасу, подошла и отцу и поцеловала его, вероятно, за то, что он дал ей случай сделать столько добра. Вслед за тем были выставлены на столы три ведра вина,
несколько ушатов пива и принесено огромное количество пирогов. Подносить вино вышел камердинер князя, во фраке и белом жилете. Облокотившись одною рукою на стол, он обратился к ближайшей толпе...
Через
несколько минут он подвел запевалу к террасе.
По желанию всех тот запел «Лучинушку». Вся задушевная тоска этой песни так и послышалась и почуялась в каждом переливе его голоса.
— Все вертишься под ногами… покричи еще у меня; удавлю каналью! — проговорил, уходя, Флегонт Михайлыч, и
по выражению глаз его можно было верить, что он способен был в настоящую минуту удавить свою любимицу, которая, как бы поняв это, спустя только
несколько времени осмелилась выйти из-под стула и, отворив сама мордой двери, нагнала своего патрона, куда-то пошедшего не домой, и стала следовать за ним, сохраняя почтительное отдаление.
Застав хозяина спящим, Флегонт Михайлыч,
по своей деликатности, вероятно бы, в обыкновенном случае ушел домой, но на этот раз начал будить Лебедева, и нужно было
несколько сильных толчков, чтоб прервать богатырский сон зверолова; наконец, он пошевелился, приподнялся, открыл налившиеся кровью глаза, протер их и, узнав приятеля, произнес...
Два дня уже тащился на сдаточных знакомый нам тарантас
по тракту к Москве. Калинович почти не подымал головы от подушки. Купец тоже больше молчал и с каким-то упорством смотрел вдаль; но что его там занимало — богу известно. В Серповихе, станций за
несколько от Москвы, у них ямщиком очутилась баба, в мужицких только рукавицах и шапке, чтоб не очень уж признавали и забижали на дороге. Купец заметил было ей...
Через
несколько минут Калинович увидел, что она ходила
по зале под руку с одутловатым, толстым гусарским офицером, что-то много ему говорила,
по временам улыбалась и кидала лукавые взгляды. На все это тот отвечал ей самодовольной улыбкой.
— Да, если так смотреть, так конечно! — возразил Дубовский
несколько обиженным голосом и снова, покачивая головой, стал ходить
по комнате.
Через
несколько минут Дубовский, с важностью приподнявши воротник у бекеши и с глубокомысленно-ученым выражением в лице, шел уж
по Невскому.
Чрез
несколько дней, впрочем, из пятисот тысяч жителей нашлась одна добрая душа: это был сосед Калиновича, живший еще этажом выше его, — молодой немец, с толстыми ногами, простоватой физиономией и с какими-то необыкновенно добродушными вихрами
по всей голове.
Немец немилосердно потел в жарко натопленной комнате, употреблял всевозможные усилия, чтоб не зевать; но уйти не смел, и только уж впоследствии участь его
несколько улучшилась; узнав, что он любит выпить, Калинович иногда посылал для него бутылки
по две пива; но немец и тем конфузился.
У него было
несколько, таких же, вероятно, тупоголовых, немцев-приятелей; в продолжение целого лета они каждый праздник или ездили за рыбой, брали тони и напивались там пьяны, или катались верхом
по дачам.
— Профессорство, по-моему, — начал он, пожимая плечами, — то же школьное учительство, с тою разве разницею, что предметы берутся,
несколько пошире, и, наконец, что это за народ сами профессора! Они, я думаю, все из семинаристов. Их в дом порядочный, я думаю, пустить нельзя.
По крайней мере я ни в Петербурге, ни в Москве в кругу нашего знакомства никогда их не встречал.
— Девушка бесподобная — про это что говорить! Но во всяком случае, как женщина умная, самолюбивая и, может быть, даже
несколько по характеру ревнивая, она, конечно, потребует полного отречения от старой привязанности. Я считаю себя обязанным поставить вам это первым условием: счастие Полины так же для меня близко и дорого, как бы счастие моей собственной дочери.
Конечно, ей, как всякой девушке, хотелось выйти замуж, и, конечно, привязанность к князю, о которой она упоминала, была так в ней слаба, что она, особенно в последнее время, заметив его корыстные виды, начала даже опасаться его; наконец, Калинович в самом деле ей нравился, как человек умный и даже наружностью
несколько похожий на нее: такой же худой, бледный и белокурый; но в этом только и заключались,
по крайней мере на первых порах, все причины, заставившие ее сделать столь важный шаг в жизни.
Как и зачем он тут появился? Еще полчаса перед тем он выбежал, как полоумный, из дому, бродил
несколько времени
по улицам, случайно очутился на пожаре и бросился в огонь не погибающую, кажется, спасать, а искать там своей смерти: так, видно, много прелести и наслаждения принесло ему брачное ложе.
Часу в двенадцатом, наконец, приехали молодые. Они замедлили единственно
по случаю туалета молодой, которая принялась убирать голову еще часов с шести, но все, казалось ей, выходило не к лицу. Заставляя
несколько раз перечесывать себя, она бранилась, потом сама начала завиваться, обожглась щипцами, бросила их парикмахеру в лицо, переменила до пяти платьев, разорвала башмаки и, наконец, расплакалась. Калинович, еще в первый раз видевший такой припадок женина характера, вышел из себя.
В приемной их остановили на
несколько минут просители: какой-то отставной штабс-капитан, в мундире и в треугольной еще шляпе с пером, приносивший жалобу на бежавшую от него жену, которая вместе с тем похитила и двухспальную их брачную постель, сделанную на собственные его деньги; потом сморщенная, маленькая, с золотушными глазами, старушка, которая как увидела губернатора, так и повалилась ему в ноги, вопия против собственного родного сына, прибившего ее флейтой
по голове.
«
По почерку вы узнаете, кто это пишет. Через
несколько дней вы можете увидеть меня на вашей сцене — и, бога ради, не обнаружьте ни словом, ни взглядом, что вы меня знаете; иначе я не выдержу себя; но если хотите меня видеть, то приезжайте послезавтра в какой-то ваш глухой переулок, где я остановлюсь в доме Коркина. О, как я хочу сказать вам многое, многое!.. Ваша…»
Полицеймейстер был человек привычный и
по натуре своей склонный ко всякого рода крутым мерам; но, услышав это приказание,
несколько смутился.
Она обвила его руками и начала целовать в темя, в лоб, в глаза. Эти искренние ласки, кажется,
несколько успокоили Калиновича. Посадив невдалеке от себя Настеньку, он сейчас же принялся писать и занимался почти всю ночь. На другой день от него была отправлена в Петербург эстафета и куча писем.
По всему было видно, что он чего-то сильно опасался и принимал против этого всевозможные меры.
Автору, например, совершенно известно, что уездный судья Бобков, уже
несколько лет имевший обыкновение пить перед обедом
по восьми и перед ужином
по десяти рюмок водки, целые два дня перед тем не употреблял ни капли, чтоб не дохнуть каким-нибудь образом на начальника губернии этим неприятно пахучим напитком.
Молоденькая жена чиновника особых поручений вместе с молоденькою прокуроршей, будто катаясь,
несколько уж раз проезжали
по набережной, чтоб хоть в окна заглянуть и посмотреть, что будет делаться в губернаторской квартире, где действительно в огромной зале собрались все чиновники, начиная с девятого класса до пятого, чиновники,
по большей части полные, как черепахи, и выставлявшие свои
несколько сутуловатые головы из нескладных, хоть и золотом шитых воротников.
Несколько голов легким кивком подтвердили его мысль. Разговор этот на другой же день разнесся, конечно,
по всему городу.