Неточные совпадения
В маленьком городишке все пало ниц перед ее величием, тем более что генеральша оказалась в обращении очень горда, и хотя познакомилась со всеми городскими чиновниками, но ни с кем почти не сошлась и открыто говорила, что она только и отдыхает душой, когда видится с
князем Иваном и его милым семейством (
князь Иван
был подгородный богатый помещик и дальний ее родственник).
По самодовольному и спокойному выражению лица его можно
было судить, как далек он
был от мысли, что с первого же шагу маленькая, худощавая Настенька
была совершенно уничтожена представительною наружностью старшей дочери
князя Ивана, девушки лет восьмнадцати и обаятельной красоты, и что, наконец, тут же сидевшая в зале ядовитая исправница сказала своему смиренному супругу, грустно помещавшемуся около нее...
Несмотря на свои пятьдесят лет,
князь мог еще
быть назван, по всей справедливости, мужчиною замечательной красоты: благообразный с лица и несколько уж плешивый, что, впрочем, к нему очень шло, среднего роста, умеренно полный, с маленькими, красивыми руками, одетый всегда молодо, щеголевато и со вкусом, он имел те приятные манеры, которые напоминали несколько манеры ветреных, но милых маркизов.
К этой наружности
князь присоединял самое обаятельное, самое светское обращение: знакомый почти со всей губернией, он обыкновенно с помещиками богатыми и чиновниками значительными
был до утонченности вежлив и даже несколько почтителен; к дворянам же небогатым и чиновникам неважным относился необыкновенно ласково и обязательно и вообще, кажется, во всю свою жизнь, кроме приятного и лестного, никому ничего не говорил.
В деревне своей
князь жил в полном смысле барином, имел четырех детей, из которых два сына служили в кавалергардах, а у старшей дочери, с самой ее колыбели,
были и немки, и француженки, и англичанки, стоившие, вероятно, тысяч.
При таких широких размахах жизни
князь, казалось, давно бы должен
был промотаться в пух, тем более, что после отца, известного мота, он получил, как все очень хорошо знали, каких-нибудь триста душ, да и те в залоге.
Всему этому, конечно, большая часть знакомых
князя не верила; а если кто отчасти и верил или даже сам доподлинно знал, так не считал себя вправе разглашать, потому что каждый почти
был если не обязан, то по крайней мере обласкан им.
— Конечно-с, — подтвердил Петр Михайлыч, — какие здесь могут
быть перемены. Впрочем, — продолжал он, устремляя на
князя пристальный взгляд, —
есть одна и довольно важная новость. Здешнего нового господина смотрителя училищного изволите знать?
— Я сейчас заезжал к нему, и завтра, вероятно, он
будет у меня, — произнес
князь, обращаясь к Полине.
— У вас гость
был,
князь заезжал к вам.
— Ужасно смешно! Много ты понимаешь! — перебил Петр Михайлыч. — Зачем ехать? — продолжал он. — А затем, что требует этого вежливость, да, кроме того,
князь — человек случайный и может
быть полезен Якову Васильичу.
— Тут ничего, может
быть, нет, но я не хочу.
Князь останавливается у генеральши, а я этот дом ненавижу. Ты сам рассказывал, как тебя там сухо приняли. Что ж тебе за удовольствие, с твоим самолюбием, чтоб тебя встретили опять с гримасою?
— Нет, Жак, это не каприз, а просто предчувствие, — начала она. — Как ты сказал, что
был у тебя
князь, у меня так сердце замерло, так замерло, как будто все несчастья угрожают тебе и мне от этого знакомства. Я тебя еще раз прошу, не езди к генеральше, не плати визита
князю: эти люди обоих нас погубят.
— Здесь
был, у вас
был, — подхватил
князь.
— Пройдет, решительно пройдет, — подхватил
князь. — Бог даст, летом в деревне ванны похолоднее — и посмотрите, каким вы молодцом
будете, ma tante!
— Monsieur Калинович, вероятно, не имел времени скучать этот год, потому что занят
был сочинением своего прекрасного романа, — подхватил
князь.
— Стало
быть, вы только не торопитесь печатать, — подхватил
князь, — и это прекрасно: чем строже к самому себе, тем лучше. В литературе, как и в жизни, нужно помнить одно правило, что человек
будет тысячу раз раскаиваться в том, что говорил много, но никогда, что мало. Прекрасно, прекрасно! — повторял он и потом, помолчав, продолжал: — Но уж теперь, когда вы выступили так блистательно на это поприще, у вас, вероятно, много и написано и предположено.
— Как вам, кузина, сказать, — возразил
князь, — пожалуй, что да, а пожалуй, и нет; вначале, в молодости, может
быть, это и
было.
— Без сомнения, — подхватил
князь, — но, что дороже всего
было в нем, — продолжал он, ударив себя по коленке, — так это его любовь к России: он, кажется, старался изучить всякую в ней мелочь: и когда я вот бывал в последние годы его жизни в Петербурге, заезжал к нему, он почти каждый раз говорил мне: «Помилуй,
князь, ты столько лет живешь и таскаешься по провинциям: расскажи что-нибудь, как у вас, и что там делается».
— Ужасен! — продолжал
князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден
был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
— Конечно, — подхватил
князь и продолжал, — но, как бы то ни
было, он входит к ней в спальню, запирает двери… и какого рода происходила между ними сцена — неизвестно; только вдруг раздается сначала крик, потом выстрелы. Люди прибегают, выламывают двери и находят два обнявшиеся трупа. У Сольфини в руках по пистолету: один направлен в грудь этой госпожи, а другой он вставил себе в рот и пробил насквозь череп.
Весь этот длинный рассказ
князя Полина выслушала с большим интересом, Калинович тоже с полным вниманием, и одна только генеральша думала о другом: голос ее старческого желудка
был для нее могущественнее всего.
— Au revoir, au revoir… [До свиданья, до свиданья… (франц.).] — начал
было князь.
— Не у чего мне, ваше сиятельство, таланту
быть, в кухарки нынче поступил, только и умею овсяную кашицу варить, — отвечал он, и
князь при этом обыкновенно отвертывался, не желая слышать от старика еще более, может
быть, резкого отзыва о господах.
После обеда перешли в щегольски убранный кабинет,
пить кофе и курить. М-lle Полине давно уж хотелось иметь уютную комнату с камином, бархатной драпировкой и с китайскими безделушками; но сколько она ни ласкалась к матери, сколько ни просила ее об этом, старуха, израсходовавшись на отделку квартиры, и слышать не хотела. Полина, как при всех трудных случаях жизни, сказала об этом
князю.
Она, впрочем, думала, что
князь только шутит, но вышло напротив: в две недели кабинетик
был готов. Полине
было ужасно совестно. Старуха тоже недоумевала.
Когда все расселись по мягким низеньким креслам,
князь опять навел разговор на литературу, в котором, между прочим, высказал свое удивление, что, бывая в последние годы в Петербурге, он никого не встречал из нынешних лучших литераторов в порядочном обществе; где они живут? С кем знакомы? — бог знает, тогда как это сближение писателей с большим светом, по его мнению,
было бы необходимо.
— Я с своей стороны, — подхватил
князь, — имею на этот счет некоторое предположение. Послезавтра мои приедут, и тогда мы составим маленький литературный вечер и
будем просить господина Калиновича прочесть свой роман.
— Что ж особенного?
Был и беседовал, — отвечал Калинович коротко, но, заметив, что Настенька, почти не ответившая на его поклон, сидит надувшись, стал, в досаду ей, хвалить
князя и заключил тем, что он очень рад знакомству с ним, потому что это решительно отрадный человек в провинции.
В день, назначенный Калиновичу для чтения, княгиня с княжной приехали в город к обеду. Полина им ужасно обрадовалась, а
князь не замедлил сообщить, что для них приготовлен маленькой сюрприз и что вечером
будет читать один очень умный и образованный молодой человек свой роман.
Надобно сказать, что при всей деликатности, доходившей до того, что из всей семьи никто никогда не видал
князя в халате, он умел в то же время поставить себя в такое положение, что каждое его слово, каждый взгляд
был законом.
Объявить генеральше о литературном вечере
было несколько труднее. По крайней мере с полчаса
князь толковал ей. Старуха, наконец, уразумела, хотя не совсем ясно, и проговорила свою обычную фразу...
— Я очень рада,
князь, и, пожалуйста,
будь хозяином у меня… Ты знаешь, как я тебя люблю.
Князь поцеловал у ней за это руку. Она взглянула на тюрик с конфектами: он ей подал весь и ушел. В уме его родилось новое предположение. Слышав, по городской молве, об отношениях Калиновича к Настеньке, он хотел взглянуть собственными глазами и убедиться, в какой мере это
было справедливо. Присмотревшись в последний визит к Калиновичу, он верил и не верил этому слуху. Все это
князь в тонких намеках объяснил Полине и прибавил, что очень
было бы недурно пригласить Годневых на вечер.
Желая не конфузиться и
быть свободной в обращении, она с какой-то надменностью подала руку Полине, едва присела
князю, генеральше кивнула головой, а на княгиню и княжну только бегло взглянула.
— Нет еще, нет; но он
будет, непременно
будет! — повторил
князь несколько раз, уж прямо обратившись к Настеньке.
Петр Михайлыч, конечно, более всех и всех искреннее обнаруживал удовольствие и несколько раз принимался даже потихоньку хлопать, причем
князь всякий раз кивал ему в знак согласия головою, а у княжны делались ямки на щечках поглубже: ей
был очень смешон Петр Михайлыч и своей наружностью и своим хлопаньем.
— В таком случае, извольте!.. Только вы, пожалуйста, не воображайте меня, по словам
князя, музыкантшей, — отвечала, вставая, Полина. — A chere Catherine [дорогая Екатерина (франц.).]
споет нам что-нибудь после? — прибавила она, обращаясь к княжне.
— Ну, это вряд ли! — возразил
князь, взглянув бегло, но значительно на дочь. — Mademoiselle Catherine недели уже две не в голосе, а потому мы не советовали бы ей
петь.
Я, по своим целям, могу познакомиться с двадцатью подобными
князьями и генеральшами,
буду, наконец, волочиться за кривобокой Полиной и все-таки останусь для вас тем же, чем
был.
Генеральша вдруг припомнила слова
князя о лечении водою и, сообразив, что это
будет очень дешево стоить, задумала переехать в свою усадьбу.
В тот же вечер пришел Калинович.
Князь с ним
был очень ласков и, между прочим разговором, вдруг сказал...
Генеральша в одну неделю совсем перебралась в деревню, а дня через два
были присланы
князем лошади и за Калиновичем. В последний вечер перед его отъездом Настенька, оставшись с ним вдвоем, начала
было плакать; Калинович вышел почти из себя.
Из рекомендации
князя Калинович узнал, что господин
был m-r ле Гран, гувернер маленького князька, а дама — бывшая воспитательница княжны, мистрисс Нетльбет, оставшаяся жить у
князя навсегда — кто понимал, по дружбе, а другие толковали, что
князь взял небольшой ее капиталец себе за проценты и тем привязал ее к своему дому.
[Пошли! (франц.).] — сказал
князь и, пока княжна пошла одеться, провел гостя в кабинет, который тоже оказался умно и богато убранным кабинетом; мягкая сафьянная мебель, огромный письменный стол — все это
было туровского происхождения.
— Allons! — повторил
князь и, надев тоже серую полевую шляпу, повел сначала в сад. Проходя оранжереи и теплицы, княжна изъявила неподдельную радость, что самый маленький бутончик в розане распустился и что единственный на огромном дереве померанец толстеет и наливается. В поле
князь начал
было рассказывать Калиновичу свои хозяйственные предположения, но княжна указала на летевшую вдали птичку и спросила...
Князь, ласково потрепав его по загривку, велел подать мерку, и оказалось, что жеребец
был шести с половиною вершков.
Калиновичу, по приказанию
князя, тоже приведена
была довольно старая лошадь.
— Княжна,
князь просил вас не скакать! — крикнул Калинович по-французски. Княжна не слыхала; он крикнул еще; княжна остановилась и начала их поджидать. Гибкая, стройная и затянутая в синюю амазонку, с несколько нахлобученною шляпою и с разгоревшимся лицом, она
была удивительно хороша, отразившись вместе с своей серой лошадкой на зеленом фоне перелеска, и герой мой забыл в эту минуту все на свете: и Полину, и Настеньку, и даже своего коня…