Он снова входил теперь в барский дом, с тою только разницею, что здесь аристократизм был настоящий: как-то особенно внушительно
висела на окнах бархатная драпировка; золото, мебель, зеркала — все это было тяжеловесно богато; тропические растения, почти затемняя окна, протягивали свою сочную зелень; еще сделанный в екатерининские времена паркет хоть бы в одном месте расщелился.
Неточные совпадения
На окнах висели огромные полосатые маркизы [Маркиза — наружный холщовый или парусиновый навес над
окнами для защиты от солнца.].
Калинович вошел. Единственная стеариновая свечка, горевшая перед зеркалом, слабо освещала комнату. Гардины
на окнах были спущены, и, кроме того,
на них стояли небольшие ширмочки, которые решительно не давали никакой возможности видеть с улицы то, что происходило внутри. Над маленьким роялино
висела гравюра совершенно гологрудой женщины. Мебель была мягкая. Бархатом обитый диван, казалось Калиновичу, так и манил присесть
на него с хорошенькой женщиной.
Неточные совпадения
Возле Бобелины, у самого
окна,
висела клетка, из которой глядел дрозд темного цвета с белыми крапинками, очень похожий тоже
на Собакевича.
В противоположном углу горела лампадка перед большим темным образом Николая чудотворца; крошечное фарфоровое яичко
на красной ленте
висело на груди святого, прицепленное к сиянию;
на окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым светом;
на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами «кружовник»; Николай Петрович любил особенно это варенье.
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя
окнами; по стенам
висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы;
на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном углу стояла сломанная электрическая машина.
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, —
окон в ней не было, не было и мебели, только в углу стояла кадка и
на краю ее
висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой, в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его, спускаясь
на пол, простирались еще
на сажень. В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
Она привела сына в маленькую комнату с мебелью в чехлах. Два
окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца
висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала
на нем хоровод семи слонов из кости и голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно: