Неточные совпадения
— Блохи, должно
быть, беспокоили вас. Клопов здесь совершенно нет. Я вот здесь третий год живу, а никогда ни одного клопа в глаза
не видала, — отвечала Татьяна Ивановна. —
Не знаю,
как бы вам помочь в этом: крапивы разве под простыню положить? Говорят, это помогает.
—
Какого тут черта любить! Вари мне щи, да и голубями
не изволь потчевать: я этой мерзости совсем
не ем.
В комнате их,
как и в будуаре сибарита, ничего
не было, кроме двух диванов, одного стола и стула.
В соседнем нумере проживал третий ее милашка. Мало этого: он
был,
как сама она рассказывала, ее друг и поверял ей все свои секреты. Занимаемый им нумер
был самый чистый, хотя и
не совсем теплый. В самом теплом нумере проживал скрытный ее милашка — музыкант. В то время,
как Татьяна Ивановна вошла к другу, он сидел и завивался. Марфутка, толстая и довольно неопрятная девка, исправлявшая, по распоряжению хозяйки, обязанность камердинера милашки, держала перед ним накаленные компасы.
Она сидит одна; разумеется, сажусь и начинаю рассказывать разные разности,
как можно громче смеюсь, хохочу, —
не тут-то
было!
— Может
быть; но слушайте: «Она меня так поразила, что я сбился с такта, танцуя с нею вальс, и, совершенно растерявшись, позвал ее на кадриль. Ах,
как она прекрасно танцует, с
какою легкостью, с
какою грациею… Я заговорил с нею по-французски; она знает этот язык в совершенстве. Я целую ночь
не спал и все мечтал о ней. Дня через три я ее видел у С… и опять танцевал с нею. Она сказала, что со мною очень ловко вальсировать. Что значат эти слова? Что хотела она этим сказать?..» Ну, довольно.
Прощай, мой ангел светлоокой!
Мне
не любить,
не обнимать
Твой гибкий стан во тьме глубокой,
С тобой мне счастья
не видать.
Я знаю, ты любить умеешь,
Но
не полюбишь ты меня,
Мечту иную ты лелеешь;
Но
буду помнить я тебя.
Ты мне явилась,
как виденье,
Как светозарный херувим,
Но то прошло,
как сновиденье,
И снова я теперь один.
Катерина Архиповна,
как я прежде объяснил,
была не в духе: как-то порывисто разлила она чай по чашкам и подала их дочерям, а предназначенный для супруга стакан даже пихнула к нему.
— Знаю, что вы давно стыд-то потеряли. Двадцать пятый год с вами маюсь. Все сама, везде сама. На какие-нибудь сто душ вырастила и воспитала всех детей; старших,
как помоложе
была, сама даже учила, а вы, отец семейства, что сделали? За рабочими
не хотите хорошенько присмотреть, только конфузите везде. Того и жди, что где-нибудь в порядочном обществе налжете и заставите покраснеть до ушей.
— Конечно,
как вам
не сшить? Сто рублей для вас пустяки. Вместо того чтобы жить в деревне да сколачивать копейку, чтобы как-нибудь, да поблагороднее, поддерживать семейство, —
не тут-то
было: в Москву прискакал, франтом хочет
быть; место он приехал получать. Вот,
не угодно ли?
Есть свободное: в нашей будке будочник помер.
Все, что ни говорила Катерина Архиповна своему супругу, все
была самая горькая истина: он ничего
не сделал и
не приобрел для своего семейства, дурно присматривал за рабочими, потому что, вместо того чтобы заставлять их работать, он начинал им обыкновенно рассказывать,
как он служил в полку,
какие у него
были тогда славные лошади и тому подобное.
Для большего уяснения характера этого человека, я должен сказать, что Ступицын вовсе
не мог
быть отнесен к тем неприличным лгунам, которые несут бог знает
какую чушь, ни с чем несообразную.
Судьба, или, лучше сказать, Катерина Архиповна, держала его,
как говорится, в ежовых рукавицах; очень любя рассеяние, он жил постоянно в деревне и то без всяких комфортов, то
есть: ему никогда
не давали водки
выпить, что он очень любил, на том основании, что будто бы водка ему ужасно вредна;
не всегда его снабжали табаком, до которого он
был тоже страстный охотник; продовольствовали более на молочном столе, тогда
как он молока терпеть
не мог, и, наконец, заставляли щеголять почти в единственном фраке, сшитом по крайней мере лет шестнадцать тому назад.
Обе эти девицы
были влюблены по нескольку раз, хотя и
не совсем с успехом; маменьки они боялись, слушались ее и уважали; вследствие того и в отношении папеньки разделяли вполне ее мнение, то
есть считали его совершенно за нуль и только иногда относились к нему с жалобами на младшую, Машет, которую обе они терпеть
не могли, потому что она
была идолом маменьки, потому что ей шили лучшие платья и у ней
было уже до пятка женихов, тогда
как им
не досталось еще ни одного.
Посидев несколько времени, он вдруг встал, осмотрел всю комнату и вынул из-под жилета висевший на шее ключ, которым со всевозможною осторожностью отпер свой дорожный ларец, и, вынув оттуда графин с водкою,
выпил торопливо из него почти половину и с теми же предосторожностями запер ларец и спрятал ключ, а потом, закурив трубку,
как ни в чем
не бывало, уселся на прежнем месте.
— Лучше бы вы, Сергей Петрович,
не говорили мне про полотно, — возразила Татьяна Ивановна, — полотно — полотно и
есть: никакого виду
не имеет… В
каком вы фраке поедете? — спросила она после нескольких минут молчания, в продолжение коих постоялец ее нафабривал усы.
Во-первых, заискивали во мне вы, а
не я в вас; во-вторых, в самый день сватовства я объяснил, что желаю видеть в жене только семьянинку, и вы поклялись
быть такой; я, сорокапятилетний простак, поверил, потому что и вам уже
было за двадцать пять; в женихах вы
не зарылись; кроме того, я знал, что вы
не должны
быть избалованы, так
как жили у вашего отца в положении какой-то гувернантки за его боковыми детьми, а сверх того вы и сами вначале показывали ко мне большую привязанность; но
какие же теперь всего этого последствия?
Обе сестры, споря между собой, вместе с тем чувствовали страшное ожесточение против младшей сестры и имели на это полное право: Катерина Архиповна еще за два дня приготовила своему идолу весь новый туалет: платье ей
было сшито новое, газовое, на атласном чехле; башмаки
были куплены в магазине, а
не в рядах, а на голову
была приготовлена прекрасная коронка от m-me Анет; но это еще
не все: сегодня на вечер эта девочка,
как именовали ее сестры, явится и в маменькиных брильянтах, которые нарочно
были переделаны для нее по новой моде.
Последняя причина едва ли
была не главная, потому что заветный погребец его — увы! — давно уже
был без содержания; наполнить же его
не было никакой возможности: расчетливая Катерина Архиповна, сшив супругу новое платье, так
как в старом невозможно уже
было показать его добрым людям, поклялась пять лет
не давать ему ни копейки и даже
не покупала для него табаку.
— Что мне делать,
как мне
быть? — рассуждал он
как бы сам с собою. — К несчастью, они и собой-то хуже той, но ведь я отец: у меня сердце равно лежит ко всем. Вы теперь еще
не понимаете, Сергей Петрович, этих чувств, а вот возьмем с примера: пять пальцев на руке; который ни тронь — все больно. Жаль мне Пашет и Анет, — а они предобрые, да что делать — родная мать! Вы извините меня: может
быть, я вас обеспокоил.
— Нет, пьян напился, и водку и вино — все
выпил и лег спать, — отвечал постоялец. — Бог даст,
как женюсь, так и в лакейскую к себе
не стану пускать: пренесносная скотина! Впрочем, Татьяна Ивановна, нам в отношении Мари угрожает опасность, и большая опасность.
— Мне совершенно невозможно. Я бы, конечно, душой рада, да
не принято. После, пожалуй, схожу, хоть сегодня вечерком, и поразузнаю,
как между ними это принято; может
быть, и сами скажут что-нибудь.
— И она неравнодушна-с: большие между собой откровенности имеют, — отвечал лакей. — Она меня тоже все спрашивает, скоро ли
будет ваша свадьба, а
не то, говорит, у барышни
есть другой жених, —
как его, проклятого? Хозаров, что ли? В которого она влюблена.
«Милостивый государь, Сергей Петрович! За ваше предложение я, из вежливости, благодарю вас и вместе с тем имею пояснить вам, что я
не могу изъявить на него моего согласия, так
как вполне убеждена в несправедливости ваших слов о данном будто бы вам моей дочерью слове и считаю их за клевету с вашей стороны, во избежание которой прошу вас прекратить ваши посещения в мой дом, которые уже, конечно,
не могут
быть приятны ни вам, ни моему семейству».
— Если вам угодно
будет говорить в этом тоне, то вы, конечно, ничего
не узнаете от меня: я
буду молчалив,
как могила.
Во-первых, он убедился в том, что решительно влюблен в Мари; во-вторых, тридцать тысяч, каменная усадьба и триста душ, —
как хотите, это вовсе
не такого рода вещи, от которых можно бы
было отказаться равнодушно.
Татьяне Ивановне,
как видит и сам читатель,
не было уже никакой возможности идти к Ступицыным; но она так ненавидела Катерину Архиповну, так
была оскорблена на ее крыльце, что, назло ей, готова
была решиться на все и взялась доставить письмо.
— Я говорю, что чувствую: выслушайте меня и взгляните на предмет,
как он
есть. Я знаю: вы любите вашу Мари, вы обожаете ее, —
не так ли? Но
как же вы устраиваете ее счастье, ее будущность? Хорошо, покуда вы живы, я ни слова
не говорю — все пойдет прекрасно; но если, чего
не дай бог слышать, с вами что-нибудь случится, — что тогда
будет с этими бедными сиротами и особенно с бедною Мари, которая еще в таких летах, что даже
не может правильно управлять своими поступками?
«Я вас
буду любить всю жизнь, — писала она. — Мамаше
как угодно: я
не пойду за этого гадкого Рожнова. Вас ни за что в свете
не забуду, стану писать к вам часто, и вы тоже пишите. Я сегодня целый день плачу и завтра тоже
буду плакать и ничего
не буду есть. Пускай мамаша посмотрит, что она со мной делает».
— Это правда. Отец еще ничего — очень глуп и собою урод, сестры тоже ужасные провинциалки и очень глупы и гадки, но мать — эта Архиповна, я
не знаю, с чем ее сравнить! И
как в то же время дерзка: даже мне наговорила колкостей; конечно, над всем этим я смеюсь в душе, но во всяком случае знакома уже больше
не буду с ними.
Герой мой
не нашел, что отвечать на этот вопрос. Говоря о препятствии, он имел в виду весьма существенное препятствие, а именно: решительное отсутствие в кармане презренного металла, столь необходимого для всех романических предприятий; но,
не желая покуда открыть этого Варваре Александровне, свернул на какое-то раскаяние, которого,
как и сам он
был убежден,
не могла бы чувствовать ни одна в мире женщина, удостоившаяся счастья сделаться его женою.
— Конечно, но, знаете, он,
как я мог заметить, должен
быть ужасный провинциал: пожалуй, потребует залога, а где его вдруг возьмем? У меня
есть и чистое имение, да в неделю его
не заложишь.
Впрочем, Мари
была, право, доброго характера; она умеренно пользовалась исключительной любовью матери,
не весьма часто капризничала, сестер своих она
не ненавидела,
как ненавидели те ее, и вместе с тем страстно любила кошек.
Страстная мать
была как сумасшедшая: она решительно
не знала, что ей делать и что предпринять.
Она прямо ему сказала, что он никогда
не был матерью и потому
не может понимать ее горя и что если он и любит Мари, то любит ее
как мужчина…
Вот что занимало теперь старуху после разговора ее с дочерью: остаться в прежнем намерении, то
есть отказать Хозарову, она уже
не имела сил, она уже
не в состоянии
была видеть,
как Машенька плачет, страдает и ничего
не ест.
— Непременно;
как же могу я его
не позвать? Это
было бы, кажется, низко и неблагородно с моей стороны.
— Ну, так что ж? Ступай, дурак, коли ты
будешь, так и я схожу, — сказал Ферапонт Григорьич. — Да смотри у меня
не зевай; посматривай на меня, и
как мигну тебе, так
не выдавай!
Ему
было грустно, что у него такая дрянная квартира, а потому он
не может дать вечера своим знакомым дамам,
как делывал это несколько раз в полку.
— Нет-с, благодарю; я
не пью пуншу, — отвечал Ферапонт Григорьич. — «Нет, брат,
не надуешь, — думал он сам про себя, — ты, пожалуй,
напоишь, да и обделаешь. Этакий здесь народец, — продолжал рассуждать сам с собою помещик, осматривая гостей, —
какие у всех рожи-то нечеловеческие: образина на образине! Хозяин лучше всех с лица: хват малый; только, должно
быть, страшная плутина!» Другие гости
не отказались, подобно Ферапонту Григорьичу; они все сделали себе по пуншу и принялись
пить.
— Антон Федотыч! — начал с чувством Хозаров. — Я
не могу теперь вам выразить,
как я счастлив и
как одолжен вами; а могу только просить вас
выпить у меня шампанского. Сегодня я этим господам делаю вечерок; хочется их немного потешить: нельзя!.. Люди очень добрые, но бедные… Живут без всякого почти развлечения… наша почти обязанность — людей с состоянием — доставлять удовольствия этим беднякам.
Катерина Архиповна
была в сильном беспокойстве и страшном ожесточении против мужа, который, вместо того чтобы по ее приказанию отдать Хозарову письмо и разведать аккуратнее,
как тот живет,
есть ли у него состояние,
какой у него чин, —
не только ничего этого
не сделал, но даже и сам куда-то пропал. Ощущаемое ею беспокойство тем
было сильнее, что и Мари, знавшая, куда и зачем послан папенька, ожидала его возвращения с большим нетерпением и даже всю ночь, бедненькая,
не спала и заснула только к утру.
—
Не обманывайте меня, Сергей Петрович, вся моя жизнь, все мое счастье только в ней. Я
не знаю, что со мною
будет, если увижу, что я ошиблась; она еще молода, она сама
не понимает,
какой делает теперь важный шаг, но я мать; я должна ее руководить.
— И это
не ее дело,
есть ли у меня состояние, или нет; она должна только отдать тебе твое и наградить тебя,
как следует, — и больше ничего! Я даже полагаю, что ей гораздо
было бы приличнее жить с своим семейством, чем с нами.
— Вот тебе на!.. Прекрасно… бесподобно… Сама
будет твоим имением управлять и нам
будет выдавать по копейкам… Надзирательница
какая, скажите, пожалуйста! Ты сделай милость, Мари, поговори ей, что это невозможно: я для свадьбы задолжал, и у меня ни копейки уже нет; мне нужны деньги;
не без обеда же
быть.
— Ну, так ты вот
как, мой ангел, объясни ей: скажи, что завтрашний день мое рождение и что ты непременно хочешь подарить мне семьсот рублей, потому что я тебе признался в одном срочном долге приятелю, и скажи, что я вот третью ночь глаз
не смыкаю. А я тебе скажу прямо, что я действительно имею долг, за который меня, может
быть, в тюрьму посадят.
— Друг мой Машенька,
не огорчайся,
не плачь, — проговорила старуха, тоже со слезами на глазах. — Я переделаю его по-своему: я
не дам ему сделать тебя несчастной и заставлю его думать о семействе. Я все это предчувствовала и согласилась только потому, что видела,
как ты этого желаешь. Слушайся только, друг мой, меня и, бога ради,
не верь ему ни в чем. Если только мы
не будем его держать в руках и
будем ему давать денег, он тебя забудет и изменит тебе.
Сергей Петрович еще несколько времени беседовал с своею супругою и, по преимуществу, старался растолковать ей, что если она его любит, то
не должна слушаться матери, потому что маменьки,
как они ни любят своих дочерей, только вредят в семейном отношении, — и вместе с тем решительно объявил, что он с сегодняшнего дня намерен прекратить всякие сношения с Катериной Архиповной и даже
не будет с ней говорить. Мари начала
было просить его
не делать этого, но Хозаров остался тверд в своем решении.
Я его таю; я никому и никогда, кроме тебя,
не поднимала еще с него завесы; но пусть они взглянут на мое настоящее: у меня
есть муж, которого я уважаю, если
не за сердце, то по крайней мере за ум; и вот эти люди поняли меня
как пустую, ветреную женщину, которая готова повеситься на шею встречному и поперечному…
— Милый мой постоялец,
как же мне
не беспокоиться? У вас ведь, право, ничего нет. Ну, хоть бы службу
какую имели или по крайней мере у меня квартировали, все бы надежда
была впереди.