Неточные совпадения
Из всей этой сцены
читатель, конечно, убедился, что между обоими супругами существовали полное согласив и любовь, но я должен
сказать еще несколько слов и об их прошедшем, которое было не без поэзии.
Ответ на это более ясный
читатель найдет впоследствии, а теперь достаточно
сказать, что Сусанна Николаевна продолжала любить мужа, но то была любовь пассивная, основанная на уважении к уму и благородству Егора Егорыча, любовь, поддерживаемая доселе полным согласием во всевозможных взглядах; чувство же к Углакову выражало порыв молодого сердца, стремление к жизненной поэзии, искание таинственного счастия, словом, чувство чисто активное и более реальное.
Могучая волна времени гнала дни за днями, а вместе изменяла и отношения между лицами, которых я представил вниманию
читателя в предыдущих трех главах. Прежде всего надобно пояснить, что Аггей Никитич закончил следствие о Тулузове и представил его в уездный суд, о чем, передавая Миропе Дмитриевне, он
сказал...
Вопрос этот сверх ожидания разрешил Вибель,
сказав, что у одного его приятеля — Дмитрия Васильича Кавинина, о котором, если помнит
читатель, упоминал Сергей Степаныч в своем разговоре с Егором Егорычем, — можно попросить позволения отпраздновать сей пикник в усадьбе того, в саду, который, по словам Вибеля, мог назваться королевским садом.
Неточные совпадения
Может быть, некоторые
читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» —
скажут они. — Не знаю.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел
читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе,
сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Так
скажут многие
читатели и укорят автора в несообразностях или назовут бедных чиновников дураками, потому что щедр человек на слово «дурак» и готов прислужиться им двадцать раз на день своему ближнему.
Так как разговор, который путешественники вели между собою, был не очень интересен для
читателя, то сделаем лучше, если
скажем что-нибудь о самом Ноздреве, которому, может быть, доведется сыграть не вовсе последнюю роль в нашей поэме.
«Но ведь иной недогадливый
читатель подумает, что я сам такой, и только такой! —
сказал он, перебирая свои тетради, — он не сообразит, что это не я, не Карп, не Сидор, а тип; что в организме художника совмещаются многие эпохи, многие разнородные лица… Что я стану делать с ними? Куда дену еще десять, двадцать типов!..»