Неточные совпадения
Однажды все кузьмищевское общество, со включением отца Василия, сидело по обыкновению в гостиной; сверх того, тут
находился и приезжий гость, Аггей Никитич Зверев, возвратившийся с своей ревизии. Трудно вообразить себе, до какой степени изменился этот могучий человек за последнее время: он сгорбился, осунулся и имел какой-то растерянный вид. Причину такой перемены
читатель, вероятно, угадывает.
Трактир, который Углаков наименовал «Железным»,
находился, если помнит
читатель, прямо против Александровского сада и был менее посещаем, чем Московский трактир, а потому там моим посетителям отвели довольно уединенное помещение, что вряд ли Углаков и не имел главною для себя целию, так как желал поговорить с Аграфеной Васильевной по душе и наедине.
Басов. Н-да… это любопытно! Только, я думаю — нервы это, а? Вот поживешь здесь, отдохнешь, успокоишься, и
читатель найдется… Главное в жизни спокойное, внимательное отношение ко всему… вот как я думаю… Пойдем в комнаты! И того, Яша, попрошу тебя! Ты, знаешь, так как-нибудь… эдак — павлином!
Неточные совпадения
Кажется, этого совершенно достаточно, чтобы убедить
читателя, что летописец
находится на почве далеко не фантастической и что все рассказанное им о походах Бородавкина можно принять за документ вполне достоверный.
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова,
нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я,
читатель, должен тратить время на изучение фактов его жизни?
Я уже сказал выше, что читатель-друг несомненно существует. Доказательство этому представляет уже то, что органы убежденной литературы не окончательно захудали. Но
читатель этот заробел, затерялся в толпе, и дознаться, где именно он
находится, довольно трудно. Бывают, однако ж, минуты, когда он внезапно открывается, и непосредственное общение с ним делается возможным. Такие минуты — самые счастливые, которые испытывает убежденный писатель на трудном пути своем.
Вот как это было; избы покойного Глеба
находились, если только помнит
читатель, на значительной высоте над поверхностью воды.
Не стану утруждать
читателя описанием этой сцены. И без того уже, увидите вы,
найдется много людей, которые обвинят меня в излишней сентиментальности, излишних, ни к чему не ведущих «излияниях», обвинят в неестественности и стремлении к идеалам, из которых всегда «невесть что такое выходит»… и проч., и проч. А критики? Но у «критиков», как вы знаете, не по хорошему мил бываешь, а по милу хорош; нельзя же быть другом всех критиков!