Неточные совпадения
Потому, когда я пожаловался на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья мои: Аракчеев [Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834) — временщик, обладавший в конце царствования Александра I почти неограниченной властью.], Уваров [Уваров Сергей Семенович (1786—1855) —
министр народного просвещения с 1833 года.], Шишков [Шишков Александр Семенович (1754—1841) — адмирал, писатель, президент Российской академии,
министр народного просвещения с 1824 по 1828 год.], вкупе с девой Анной, и
стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять
министром духовных дел человека, который проклят анафемой.
— Происходило, — ответил Крапчик, сразу вошедший в свою колею, — что Сергей Степаныч
стал меня, как на допросе, спрашивать, какие же я серьезные обвинения имею против сенатора. Я тогда подал мою заранее составленную докладную записку, которой, однако, у меня не приняли ни князь, ни Сергей Степаныч, и сказали мне, чтобы я ее представил
министру юстиции Дашкову, к которому я не имел никаких рекомендаций ни от кого.
Его поспешил нагнать на лестнице князь Индобский и, почти униженно отрекомендовавшись, начал просить позволения явиться к нему. Янгуржеев выслушал его с холодным полувниманием, как слушают обыкновенно
министры своих просителей, и, ничего в ответ определенного ему не сказав,
стал спускаться с лестницы, а экс-предводитель возвратился на антресоли. В конце лестницы Янгуржеева догнал Лябьев.
Когда под влиянием революционного натиска народных масс, возмущенных социальной политикой реакционной власти и ее неспособностью организовать сопротивление вторгшимся пруссакам, император был низложен и была провозглашена республика, Гамбетта
стал министром внутренних дел в т. н. «правительстве национальной обороны».
Неточные совпадения
Самгин нередко встречался с ним в Москве и даже, в свое время, завидовал ему, зная, что Кормилицын достиг той цели, которая соблазняла и его, Самгина: писатель тоже собрал обширную коллекцию нелегальных стихов, открыток,
статей, запрещенных цензурой; он славился тем, что первый узнавал анекдоты из жизни
министров, епископов, губернаторов, писателей и вообще упорно, как судебный следователь, подбирал все, что рисовало людей пошлыми, глупыми, жестокими, преступными.
— Он сказал: «куда бы тебя ни послали, я за тобой поеду», — сказала Маслова. — Поедет — поедет, не поедет — не поедет. Я просить не
стану. Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все
министры родные, — продолжала она, — только всё-таки не нуждаюсь я им.
— Мне объявлен приказ ехать через три дня. Так как я знаю, что
министр у вас имеет право высылать, не говоря причины и не делая следствия, то я и не
стану ни спрашивать, почему меня высылают, ни защищаться; но у меня есть, сверх собственного дома…
Мы потеряли несколько часов за льдом, который шел по реке, прерывая все сношения с другим берегом. Жандарм торопился; вдруг станционный смотритель в Покрове объявляет, что лошадей нет. Жандарм показывает, что в подорожной сказано: давать из курьерских, если нет почтовых. Смотритель отзывается, что лошади взяты под товарища
министра внутренних дел. Как разумеется, жандарм
стал спорить, шуметь; смотритель побежал доставать обывательских лошадей. Жандарм отправился с ним.
И даже более: довольно долго после этого самая идея власти, стихийной и не подлежащей критике, продолжала стоять в моем уме, чуть тронутая где-то в глубине сознания, как личинка трогает под землей корень еще живого растения. Но с этого вечера у меня уже были предметы первой «политической» антипатии. Это был
министр Толстой и, главное, — Катков, из-за которых мне
стал недоступен университет и предстоит изучать ненавистную математику…