Неточные совпадения
Егор Егорыч, не меньше
своих собратий сознавая
свой проступок, до того вознегодовал
на племянника, что, вычеркнув его собственноручно из списка учеников ложи, лет пять после того не пускал к себе
на глаза; но когда Ченцов увез из монастыря молодую монахиню,
на которой он обвенчался было и которая, однако, вскоре его бросила и убежала с другим офицером, вызвал сего последнего
на дуэль и, быв за то исключен из службы, прислал обо всех этих
своих несчастиях дяде письмо, полное отчаяния и раскаяния, в котором просил позволения
приехать, — Марфин не выдержал характера и разрешил ему это.
Ченцов
приехал в
свою гостиницу очень пьяный и, проходя по коридору, опять-таки совершенно случайно взглянул в окно и увидал комету с ее хвостом. При этом он уже не страх почувствовал, а какую-то злую радость, похожую
на ту, которую он испытывал
на дуэли, глядя в дуло направленного
на него противником пистолета. Ченцов и
на комету постарался так же смотреть, но вдруг послышались чьи-то шаги. Он обернулся и увидал Антипа Ильича.
Сверстов, начиная с самой первой школьной скамьи, — бедный русак, по натуре
своей совершенно непрактический, но бойкий
на слова, очень способный к ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов, был назначен флотским врачом в Ревель, куда
приехав, нанял себе маленькую комнату со столом у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру другим с лукавою целью усовершенствоваться при разговорах с хозяйкою в немецком языке, в котором он был отчасти слаб.
Раньше других
на бал
приехал губернатор и не с семейством
своим, а с племянницей — m-me Клавской, разодетой, по тогдашнему времени, шикознейшим [Шикознейший — шикарнейший, отличнейший.] образом.
«Вот тебе
на! — подумала не без иронии Миропа Дмитриевна. — Каким же это образом адмиральша, — все-таки, вероятно, женщина обеспеченная пенсией и имеющая, может быть,
свое поместье, —
приехала в Москву без всякой
своей прислуги?..» Обо всех этих недоумениях она передала капитану Звереву, пришедшему к ней вечером, и тот, не задумавшись, решил...
Катрин, уведомленная с нарочным о смерти отца, не
приехала на похороны, а прислала
своего молодого управляющего, Василия Иваныча Тулузова, которого некогда с такою недоверчивостью принял к себе Петр Григорьич и которому, однако, за его распорядительность, через весьма недолгое время поручил заведовать всеми
своими именьями и стал звать его почетным именем: «Василий Иваныч», а иногда и «господин Тулузов».
Предав с столь великим почетом тело
своего патрона земле, молодой управляющий снова явился к начальнику губернии и доложил тому, что единственная дочь Петра Григорьича, Катерина Петровна Ченцова, будучи удручена горем и поэтому не могшая сама
приехать на похороны, поручила ему почтительнейше просить его превосходительство, чтобы все деньги и бумаги ее покойного родителя он приказал распечатать и дозволил бы полиции, совместно с ним, управляющим, отправить их по почте к госпоже его.
Губернатор, когда к нему явился управляющий Тулузов и от имени госпожи
своей доложил ему обо всем, что произошло в Синькове, высказал
свое глубокое сожаление и
на другой же день,
приехав к Екатерине Петровне, объявил ей, что она может не просить его, но приказывать ему, что именно он должен предпринять для облегчения ее горестного положения.
— Неизвестно-с, и староста наш уведомляет меня, что Валерьян Николаич сначала уходил куда-то пешком, а потом
приехал в Синьково
на двух обывательских тройках;
на одну из них уложил
свои чемоданы, а
на другую сел сам и уехал!
Тулузов не расспрашивал далее и пошел к Екатерине Петровне в боскетную, где она по большей части пребывала. Здесь я не могу не заметить, что Тулузов в настоящие минуты совершенно не походил
на того, например, Тулузова, который являлся,
приехав из губернского города после похорон Петра Григорьича, то был почти лакей, а ныне шел барин; походка его была смела, важна; вид надменен; голову
свою он держал высоко, как бы предвкушая Владимира не в петлице, а
на шее.
Егор Егорыч вздохнул и печально мотнул головой: ему живо припомнилась вся эта минувшая история, как сестра, совершенно несправедливо заступившись за сына, разбранила Егора Егорыча самыми едкими и оскорбительными словами и даже просила его избавить от
своих посещений, и как он, несмотря
на то, все-таки
приезжал к ней несколько раз, как потом он ей писал длинные письма, желая внушить ей все безумие подобного отношения к нему, и как
на эти письма не получил от нее ни строчки в ответ.
На другой день в одиннадцать часов Артасьев, конечно,
приехал к губернскому предводителю, жившему в огромном доме Петра Григорьича, за который он хоть и должен был платить тысячу рублей в год, но еще в продолжение двух лет ни копейки не внес в уплату сей суммы, и здесь я считаю нужным довести до сведения читателя, что сей преемник Крапчика являл совершенную противоположность
своему предшественнику.
Всех этих подробностей косая дама почти не слушала, и в ее воображении носился образ Валерьяна, и особенно ей в настоящие минуты живо представлялось, как она, дошедшая до физиологического отвращения к
своему постоянно пьяному мужу, обманув его всевозможными способами, ускакала в Москву к Ченцову, бывшему тогда еще студентом,
приехала к нему в номер и поселилась с ним в самом верхнем этаже тогдашнего дома Глазунова, где целые вечера, опершись грудью
на горячую руку Валерьяна, она глядела в окна, причем он, взглядывая по временам то
на нее, то
на небо, произносил...
«Разрешаю Вам и благословляю Вас действовать. Старайтесь токмо держаться в законной форме. Вы, как писали мне еще прежде, уже представили о Ваших сомнениях суду; но пусть Аггей Никитич, имея в виду то, что он сам открыл, начнет
свои действия, а там
на лето и я к Вам
приеду на помощь. К подвигу Вашему, я уверен, Вы приступите безбоязненно; ибо оба Вы, в смысле высшей морали, люди смелые».
Вслед за таким величием Тулузовых вдруг в одно утро часов в одиннадцать к Марфиным
приехала Екатерина Петровна и умоляла через лакея Сусанну Николаевну, чтобы та непременно ее приняла, хотя бы даже была не одета. Та, конечно, по доброте
своей, не отказала ей в этой просьбе, и когда увидела Екатерину Петровну, то была несказанно поражена: визитное платье
на m-me Тулузовой было надето кое-как; она, кажется, не причесалась нисколько;
на подрумяненных щеках ее были заметны следы недавних слез.
— Там сидит у нас молодой Углаков, попроси его ко мне! — проговорил
на это Егор Егорыч, к которому monsieur Pierre,
приезжая, всегда являлся и рапортовал, что он
на своем посту.
— Выхлопочу! — отвечал Углаков и, не заезжая к отцу, отправился в дом генерал-губернатора, куда
приехав, он в приемной для просителей комнате объяснил
на французском языке дежурному адъютанту причину
своего прибытия.
— Ах, нет, я никогда
на арфе не играла! — отвечала Екатерина Филипповна. — Это арфа добрейшей Марии Федоровны… Она привезла ее ко мне и
приезжает иногда развеселять меня
своей игрой.
Что Сверстов так неожиданно
приехал, этому никто особенно не удивился: все очень хорошо знали, что он с быстротой борзой собаки имел обыкновение кидаться ко всем, кого постигло какое-либо несчастье, тем более спешил
на несчастье друзей
своих; но
на этот раз Сверстов имел еще и другое в виду, о чем и сказал Егору Егорычу, как только остался с ним вдвоем.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих
на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл
на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем
свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем
на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился
на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув
на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим господином
приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
— Да,
приезжала звать
на свои балы. Я непременно хочу бывать
на этих балах, и мне необходимо сделать себе туалет, но у меня денег нет. Душка, достань мне их, займи хоть где-нибудь для меня! Я чувствую, что глупо, гадко поступаю, беря у тебя деньги…
Аггей Никитич, полагая, что Рамзаев
приехал к нему, чтобы пригласить его
на балы, с
своей стороны, выразил, что Теофил Терентьич делает ему
своим визитом большую честь; после чего откупщик начал издалека подходить к более важной цели
своего посещения...