Неточные совпадения
«Мартын Степаныч; теперь уже возвратившийся ко мне в город, — объяснял в своем письме Артасьев, — питает некоторую надежду
уехать в Петербург, и дай бог, чтобы это случилось, а то положение сего кроткого старца посреди нас печально: в целом городе один только я приютил его; другие же лица бежали от него, как от зачумленного, и почти вслух восклицали: «он сосланный, сосланный!..», — и
никто не спросил себя, за что же именно претерпевает наказание свое Мартын Степаныч?
— Никак нет-с,
уехал в имение свое; я нарочно заходил к ним на квартиру справляться, но
никого там не нашел, и дверь заколочена.
— Ах, как я счастлив! Где они, скажите?.. Я сегодня заезжал к ним на квартиру, но там их я не нашел и
никого, чтобы добиться, куда они
уехали; потом заехал к одной моей знакомой сенаторше, Аграфене Васильевне, и та мне сказала, что она не знает даже об отъезде Марфиных.
— Да ведь она года три тому назад, — начал уж шепотом рассказывать ополченец, — убегала от него с офицером одним, так он, знаете,
никому ни единым словом не промолвился о том и всем говорил, что она
уехала к родителям своим.
— Все это оченно прекрасно-с, — сказал он, — но у меня нет секунданта, и я, не зная здесь
никого, не знаю, к кому обратиться; а потому не угодно ли вам будет приехать ко мне с этим вызовом в Москву, куда я вскоре
уезжаю.
Неточные совпадения
Но дело в том, ― она, ожидая этого развода здесь, в Москве, где все его и ее знают, живет три месяца; никуда не выезжает,
никого не видает из женщин, кроме Долли, потому что, понимаешь ли, она не хочет, чтобы к ней ездили из милости; эта дура княжна Варвара ― и та
уехала, считая это неприличным.
— Я давно хотела и непременно поеду, — сказала Долли. — Мне ее жалко, и я знаю ее. Она прекрасная женщина. Я поеду одна, когда ты
уедешь, и
никого этим не стесню. И даже лучше без тебя.
И,
уехав домой, ни минуты не медля, чтобы не замешивать
никого и все концы в воду, сам нарядился жандармом, оказался в усах и бакенбардах — сам черт бы не узнал. Явился в доме, где был Чичиков, и, схвативши первую бабу, какая попалась, сдал ее двум чиновным молодцам, докам тоже, а сам прямо явился, в усах и с ружьем, как следует, к часовым:
— Знаешь, Филипп, — заговорила она, — я тебя очень люблю и потому скажу только тебе. Я скоро
уеду; наверное,
уеду совсем. Ты не говори
никому об этом.
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся, заплакал даже — так две недели и стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил
никто. Женился и
уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге от ревности. Другая тоже за какого-то иностранца вышла, а он после оказался совсем не иностранец, а шулер.