Павел вошел в исповедальню с твердым намерением покаяться во всем и на
вопросы священника: верует ли в бога, почитает ли родителей и начальников, соблюдает ли посты — отвечал громко и твердо: «Грешен, грешен!» «Не творите ли против седьмой заповеди?» — прибавил священник более уже тихим голосом.
Неточные совпадения
Священник при этом
вопросе вздохнул.
Вихров несказанно обрадовался этому
вопросу. Он очень подробным образом стал ей рассказывать свое путешествие, как он ехал с
священником, как тот наблюдал за ним, как они, подобно низамским убийцам [Низамские убийцы. — Низамы — название турецких солдат регулярной армии.], ползли по земле, — и все это он так живописно описал, что Юлия заслушалась его; у нее глаза даже разгорелись и лицо запылало: она всегда очень любила слушать, когда Вихров начинал говорить — и особенно когда он доходил до увлечения.
Отношение хозяев к книге сразу подняло ее в моих глазах на высоту важной и страшной тайны. То, что какие-то «читатели» взорвали где-то железную дорогу, желая кого-то убить, не заинтересовало меня, но я вспомнил
вопрос священника на исповеди, чтение гимназиста в подвале, слова Смурого о «правильных книгах» и вспомнил дедовы рассказы о чернокнижниках-фармазонах:
— Хочу! — сказал решительно Юрий, и отец Еремей, сняв с руки Анастасьи два золотых перстня, начал обряд венчанья. Юрий отвечал твердым голосом на
вопросы священника, но смертная бледность покрывала лицо его; крупные слезы сверкали сквозь длинных ресниц потупленных глаз Анастасии; голос дрожал, но живой румянец пылал на щеках ее и горячая рука трепетала в ледяной и, как мрамор, бесчувственной руке Милославского.
Неточные совпадения
Левин ничего не отвечал теперь — не потому, что он не хотел вступать в спор со
священником, но потому, что никто ему не задавал таких
вопросов, а когда малютки его будут задавать эти
вопросы, еще будет время подумать, что отвечать.
Левин чувствовал, что неприлично было бы вступать в философские прения со
священником, и потому сказал в ответ только то, что прямо относилось к
вопросу.
Старый
священник подошел ко мне с
вопросом: «Прикажете начинать?» — «Начинайте, начинайте, батюшка», — отвечал я рассеянно.
Марья Кириловна ничего не видала, ничего не слыхала, думала об одном, с самого утра она ждала Дубровского, надежда ни на минуту ее не покидала, но когда
священник обратился к ней с обычными
вопросами, она содрогнулась и обмерла, но еще медлила, еще ожидала;
священник, не дождавшись ее ответа, произнес невозвратимые слова.
Возникал тяжелый
вопрос: в
священнике для нас уже не было святыни, и обратить вынужденную исповедь в простую формальность вроде ответа на уроке не казалось трудным. Но как же быть с причастием? К этому обряду мы относились хотя и не без сомнений, но с уважением, и нам было больно осквернить его ложью. Между тем не подойти с другими — значило обратить внимание инспектора и надзирателей. Мы решили, однако, пойти на серьезный риск. Это была своеобразная дань недавней святыне…