Неточные совпадения
Кудряш. Хотел, да не отдал,
так это
все одно что ничего. Не отдаст он меня, он чует носом-то своим, что я свою голову дешево не продам. Это он вам страшен-то, а я с ним разговаривать умею.
Борис. Кабы я один,
так бы ничего! Я бы бросил
все да уехал. А то сестру жаль. Он было и ее выписывал, да матушкины родные не пустили, написали, что больна. Какова бы ей здесь жизнь была — и представить страшно.
Кудряш. У него уж
такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, изругает на чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в
такое расположение, что тебе пять тысяч дам». Вот ты и поговори с ним! Только еще он во
всю свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
Кудряш. Да нешто убережешься! Попал на базар, вот и конец!
Всех мужиков переругает. Хоть в убыток проси, без брани все-таки не отойдет. А потом и пошел на
весь день.
Борис. Эх, Кулигин, больно трудно мне здесь без привычки-то!
Все на меня как-то дико смотрят, точно я здесь лишний, точно мешаю им. Обычаев я здешних не знаю. Я понимаю, что
все это наше русское, родное, а все-таки не привыкну никак.
Феклуша. Бла-алепие, милая, бла-алепие! Красота дивная! Да что уж говорить! В обетованной земле живете! И купечество
все народ благочестивый, добродетелями многими украшенный! Щедростию и подаяниями многими! Я
так довольна,
так, матушка, довольна, по горлушко! За наше неоставление им еще больше щедрот приумножится, а особенно дому Кабановых.
Кабанова. Да во
всем, мой друг! Мать, чего глазами не увидит,
так у нее сердце вещун, она сердцем может чувствовать. Аль жена тебя, что ли, отводит oт меня, уж не знаю.
Кабанова. Ты бы, кажется, могла и помолчать, коли тебя не спрашивают. Не заступайся, матушка, не обижу, небось! Ведь он мне тоже сын; ты этого не забывай! Что ты выскочила в глазах-то поюлить! Чтобы видели, что ли, как ты мужа любишь?
Так знаем, знаем, в глазах-то ты это
всем доказываешь.
Кабанов. Думайте, как хотите, на
все есть ваша воля; только я не знаю, что я за несчастный
такой человек на свет рожден, что не могу вам угодить ничем.
Кабанова.
Так, по-твоему, нужно
все лаской с женой? Уж и не прикрикнуть на нее и не пригрозить?
Встану я, бывало, рано; коли летом,
так схожу на ключик, умоюсь, принесу с собою водицы и
все,
все цветы в доме полью.
Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и
всё поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы, и деревья будто не
такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся.
Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да
все про
такие дела нехорошие.
Ночью, Варя, не спится мне,
все мерещится шепот какой-то: кто-то
так ласково говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует.
Катерина. Да все-таки лучше,
все покойнее; дома-то я к образам да Богу молиться!
Катерина. Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со
всеми твоими грехами, со
всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Богом
такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! страшно вымолвить!
У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный; что по нашему закону
так выходит, а по ихнему
все напротив.
И
все судьи у них, в ихних странах, тоже
все неправедные;
так им, милая девушка, и в просьбах пишут: «Суди меня, судья неправедный!» А то есть еще земля, где
все люди с песьими головами.
Варвара. Ну, а ведь без этого нельзя; ты вспомни, где ты живешь! У нас
весь дом на том держится. И я не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало. Я вчера гуляла,
так его видела, говорила с ним.
Кабанова. Разговаривай еще! Ну, ну, приказывай! Чтоб и я слышала, что ты ей приказываешь! А потом приедешь, спросишь,
так ли
все исполнила.
Кабанов.
Все к сердцу-то принимать,
так в чахотку скоро попадешь. Что ее слушать-то! Ей ведь что-нибудь надо ж говорить! Ну, и пущай она говорит, а ты мимо ушей пропущай. Ну, прощай, Катя!
Да хоть и поговорю-то,
так все не беда!
Да, может,
такого и случая-то еще во
всю жизнь не выдет.
Феклуша. Последние времена, матушка Марфа Игнатьевна, последние, по
всем приметам последние. Еще у вас в городе рай и тишина, а по другим городам
так просто содом, матушка: шум, беготня, езда беспрестанная! Народ-то
так и снует, один туда, другой сюда.
Кабанова. Назвать-то всячески можно, пожалуй, хоть машиной назови; народ-то глуп, будет
всему верить. А меня хоть ты золотом осыпь,
так я не поеду.
Дико́й. Понимаю я это; да что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце
такое! Ведь уж знаю, что надо отдать, а
все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить — обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому только заикнись мне о деньгах, у меня
всю нутренную разжигать станет;
всю нутренную вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.
Кудряш. Да что: Ваня! Я знаю, что я Ваня. А вы идите своей дорогой, вот и
все. Заведи себе сам, да и гуляй себе с ней, и никому до тебя дела нет. А чужих не трогай! У нас
так не водится, а то парни ноги переломают. Я за свою… да я и не знаю, что сделаю! Горло перерву!
Катерина. Давно люблю. Словно на грех ты к нам приехал. Как увидела тебя,
так уж не своя стала. С первого же раза, кажется, кабы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой; иди ты хоть на край света, я бы
все шла за тобой и не оглянулась бы.
Женщина. А что народу-то гуляет на бульваре! День праздничный,
все повышли. Купчихи
такие разряженные.
2-й. Ну да, как же! Само собой, что расписано было. Теперь, ишь ты,
все впусте оставлено, развалилось, заросло. После пожару
так и не поправляли. Да ты и пожару-то этого не помнишь, этому лет сорок будет.
Дико́й. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу
так думать о тебе,
так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и
все. Хотелось тебе это слышать от меня?
Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь?
Так ты знай, что ты червяк. Захочу — помилую, захочу — раздавлю.
Варвара. Ах ты какой! Да ты слушай! Дрожит
вся, точно ее лихорадка бьет; бледная
такая, мечется по дому, точно чего ищет. Глаза, как у помешанной! Давеча утром плакать принялась,
так и рыдает. Батюшки мои! что мне с ней делать?
Варвара. Ну, уж едва ли. На мужа не смеет глаз поднять. Маменька замечать это стала, ходит да
все на нее косится,
так змеей и смотрит; а она от этого еще хуже. Просто мука глядеть-то на нее! Да и я боюсь.
Варвара. Ты ее не знаешь! Она ведь чудная какая-то у нас. От нее
все станется!
Таких дел наделает, что…
Кабанова (входя). То-то вот, надо жить-то
так, чтобы всегда быть готовой ко
всему; страху-то бы
такого не было.
Женщина. Ну,
все небо обложило. Ровно шапкой,
так и накрыло.
Кабанов. Я в Москву ездил, ты знаешь? На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал,
так загулял. Уж очень рад, что на волю-то вырвался. И
всю дорогу пил, и в Москве
все пил,
так это кучу, что нб-поди!
Так, чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то,
так мне бы и в ум не пришло, что тут делается. Слышал?
Кабанов. Поди-ка поговори с маменькой, что она тебе на это скажет.
Так, братец, Кулигин,
все наше семейство теперь врозь расшиблось. Не то что родные, а точно вороги друг другу. Варвару маменька точила-точила; а та не стерпела, да и была такова — взяла да и ушла.