— Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто…
Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину. — Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!
Неточные совпадения
Ужасный крик не умолкал, он сделался еще ужаснее и,
как бы дойдя до последнего предела
ужаса, вдруг затих.
Жениха ждали в церкви, а он,
как запертый в клетке зверь, ходил по комнате, выглядывая в коридор и с
ужасом и отчаянием вспоминая, что он наговорил Кити, и что она может теперь думать.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но
как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах,
какой ужас! И
как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз,
как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил
ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
Левин помнил,
как в то время, когда Николай был в периоде набожности, постов, монахов, служб церковных, когда он искал в религии помощи, узды на свою страстную натуру, никто не только не поддержал его, но все, и он сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем, монахом; а когда его прорвало, никто не помог ему, а все с
ужасом и омерзением отвернулись.