Неточные совпадения
Для этого в четырех губерниях специально приготовленными людьми собраны
были материалы и на основании их составлены «отчеты о современном состоянии
раскола».
Между тем некоторые сочинения по части
раскола, явившиеся в последнее время (с 1857 г.), частью в журналах, частью отдельными книгами, доказали, что русская публика жаждет уяснения этого предмета, горячо желает, чтобы путем всепросвещающего анализа разъяснили ей наконец загадочное явление, отражающееся на десятке миллионов русских людей и не на одной сотне тысяч народа в Пруссии, Австрии, Дунайских княжествах, Турции, Малой Азии, Египте и, может
быть, даже Японии [«Путешественник в Опоньское царство», о раскольнической рукописи первых годов XVIII столетия.].
Впрочем, тем, к сожалению, немногим специалистам, которые знают русский народ и, изучив его в книгах, видали и лицом к лицу раскольников, может
быть, еще рано подвергать
раскол анализу.
Само собой разумеется, что более нужно издание тех сочинений духовных лиц, относящихся к
расколу, которые вовсе не
были напечатаны и хранятся по разным библиотекам, преимущественно по семинарским.
В особенности желательно
было бы видеть в новом издании следующие книги, теперь весьма редкие, книги, без изучения которых шагу нельзя сделать тем, которые желают рассуждать о русском
расколе не с ветру, а основательно: 1) «Стоглав», 2) «Потребники», напечатанные в Москве в 1625, 1633, 1636, 1647 годах, 3) «Большой катехизис», напечатанный в Москве при патриархе Филарете, 4) «Соборник», напечатанный в Москве в 1642 и 1647 годах, 5) «Псалтырь следованная», одобренная патриархом Иосифом, 6) «Кириллова книга», напечатанная в Москве в 1644 году, 7) «Книга о вере», напечатанная в Москве в 1648 году, 8) «Кормчая», напечатанная в Москве в 1653 году, 9) «Скитское покаяние», напечатанное в Супрасле в 1788 году, 10) «Проскинитарий» Арсения Суханова [«Проскинитарий» напечатан в 1-м томе «Сказаний русского народа» г. Сахарова, но с выпусками тех мест, которые имеют какое-либо отношение к
расколу.
До последнего времени всего их
было, кажется, только двое: г. Андрей Муравьев, автор книги: «
Раскол, обличаемый своею историею», и г. А. Щапов, издавший в 1857 году книгу о
расколе, напечатанную им, когда он
был еще студентом Казанской духовной академии.
Такое мнение, признанное теперь и церковью и правительством за ошибочное,
было оскорбительно для церкви, которой не только какой-нибудь
раскол, но даже самые врата адовы, по слову Иисуса Христа, одолеть не могут.
Отрицать возможность разъяснения полуведомого или даже почти совсем неведомого
раскола посредством извлечения материалов из архивов
было бы крайне нелепо, но и полагать, что в этих архивах заключается все, что нужно для дела, значит ошибаться.
Но если наконец
будут напечатаны и все сочинения духовных лиц, писавших о
расколе, составляющие в настоящее время библиографическую редкость, и все, без исключения, сочинения раскольников, и наконец извлечения из всех архивных дел, то и тогда всего этого богатого и разнообразного материала все-таки
будет еще недостаточно для того, чтобы основательно изучить
раскол и снять с него ту темную завесу, которая мешает мыслящим людям знать, что это за явление, двести лет существующее в России и никем из русских еще не разгаданное.
Только при подобном изучении
раскола и при имении под руками тех материалов, о которых сказано выше, можно
будет приступить к анализу
раскола. А до тех пор это одна трата времени и труда.
Петр не старался о том, чтобы никто не смел говорить о
расколе; да и странно
было бы не говорить о том, что существует, что растет с каждым днем, что возбуждает против себя сильные меры правительства, что возвышает свой голос, что заставляет подчас задумываться самого Петра, не любившего ни над чем задумываться.
Всякий, даже вновь поступивший в
раскол, обязан
был записаться раскольником в приказе духовных дел.
Полная гласность в деле правительственных противодействий
расколу продолжалась при ближайших преемниках Петровых. Когда, по доносу разбойника Караулова, открыта
была в Москве хлыстовщина, неправильно названная тогда квакерскою ересью, Святейший синод издал, в 1734 году, указ о всех тайностях этой ереси, для всенародного объявления. Этот указ читали в церквах, чтобы все знали о новой ереси. Так поступали и во всех подобных случаях.
При таких действиях правительства в первой половине XVIII века накопился большой запас сведений о религиозных разномыслиях русского народа, из которых можно
было тогда, можно и теперь получить довольно ясное понятие о том, что такое
был русский
раскол в то уже далекое от нас время.
Но как ни жестоки
были в ее время действия против последователей
раскола, все же они
были гласны и открыты.
Со времени Петра III и Екатерины для русского
раскола начинается новая эпоха. Борьба правительства с
расколом была прекращена. Она прекратилась не вследствие победы той или другой стороны, не вследствие мира или перемирия между враждующими, но вследствие сознания, что дальнейшая борьба бесполезна и не может привести ни к каким благоприятным результатам.
В екатерининское время
раскол хотя и перестал считаться таким злом, против которого нужны костры, пытки, кнут и плаха, но тем не менее
был по-прежнему у всех на виду. Правительственный секрет еще не выступал ему на помощь.
Раскол сам даже старался высказываться в правдивом виде, так как ему не для чего
было скрываться. Вот почему о положении
раскола во времена Екатерины II, Павла и Александра I накопилось достаточное количество сведений довольно удовлетворительных.
Напротив, правительственный надзор
был в это время значительно усилен, но обращен не на
раскол, а на раскольников, преимущественно же на тех, которые своими действиями или нравственным влиянием на своих единоверцев могли способствовать укреплению
раскола или нарушению форм и правил городского и земского благоустройства.
Устава о предупреждении и пресечении преступлений (Св. зак., т. XIV): «раскольники не преследуются за мнения их о вере, но запрещается им совращать и склонять кого-либо в
раскол свой, под каким бы то ни
было видом, чинить какие-либо дерзости против православной церкви или против ее священнослужителей, и вообще уклоняться почему-либо от наблюдения общих правил благоустройства, законами определенных».
Напротив, она продолжалась и продолжается, но произведения ее сохранялись с такой осторожностью, что для исследователя
раскола было несравненно легче попасть в заботливо охраняемые от посторонних глаз архивы, чем познакомиться с этой подпольной литературой.
И в самом деле, не только в общем, обыкновенном употреблении, но и на правительственном языке администрации, даже самого законодательства, именем
раскола издавна называли и называют все вообще видыуклонения русских людей от православия, все вообще виды религиозных разномыслий, которые когда-либо
были причастны русскому человеку.
Последствия, подобные тем, какие произошли бы от этого между больными, обнаружились и неминуемо должны
были обнаружиться в течение последних двухсот лет при попытках лечить русский народ от
раскола, этой нравственной болезни, как называли его некоторые.
Но врачи
раскола, с половины XVII века, смотря на все разномыслия русского народа с одной точки зрения, не замечая между ними существенного различия, естественно должны
были впадать в такие ошибки, которые не могли принести пользы.
А между тем, при тех системах действий, которые попеременно употребляемы
были против
раскола в последние двести лет, и при том незнании
раскола в его подробностях, которое у нас господствовало, неизбежно должна
была произойти несправедливость.
В ближайшее к нам время обращено
было внимание на разнородность
раскола.
До тех пор, пока при распределении вреда и преступности сект пред лицом существующего государственного порядка и благоустройства принимается за основание не общий дух и состав секты по отношению их к государству, но частные случаи фанатизма, от времени до времени обнаруживающегося в видимых гласных действиях преимущественно помешанных или полупомешанных сектаторов, все
будут ходить в отношении
раскола ощупью…
Ведь если
раскол — болезнь народная, как думали некоторые, то уж и к нему надо
было бы отнести известную медицинскую истину, что злые припадки нередко обнаруживаются при самых безопасных болезнях.
В этом году к ростовскому митрополиту пришел из нижегородского Заволжья (где Керженец и Чернораменье, столь известные в истории
раскола) иеромонах Иоасаф и принес «малые тетрадицы», в которых
были исчислены все тогдашние скиты (секты), существовавшие в Брынских лесах, т. е. в нижегородском и костромском Заволжье.
Всякому, кто сколько-нибудь знаком с религиозными разномыслиями нашего народа, ясно, что этот Трофим
был последователем ереси Дмитрия Евдокимовича Тверитинова (Дерюшкина), которая шла не от русского
раскола, а от новгородских еретиков времен Ивана III и особенно развилась в начале XVIII столетия по влиянию любимцев Петровых, немцев-иноверцев, живших в Москве [«Камень веры» Стефана Яворского, т. 1–9 и след.].
Он говорит: «Ересь иконоборская за то
была в
расколе: от старых икон благодать божия отлете, а вновь писанным такожде (sic!); только на восток поклоняются» [«Обличение».
Где же эти уезды, в которые не должны являться евреи, казалось бы, уж совершенно чуждые русскому
расколу? Подозреваемых в небывалом жидовстве, более сорока лет тому назад, селили в бывшем Александровском уезде бывшей Кавказской губернии и в нынешней губернии Бакинской. Но жиды ли они
были?
Можно
было бы привести еще немало подобных примеров, но едва ли не достаточно и этих для убеждения, что вопрос о
расколе доселе представляется в хаотической мгле.
После Феофилакта Лопатинского первый составил такое распределение охтинский (что в С.-Петербурге) протоиерей Андрей Иванович Журавлев, который в молодости сам
был в беспоповщинском
расколе, а после, по поручению князя Потемкина-Таврического, много трудился в увещании и обращении стародубских раскольников к церкви.
Раскол имел свое движение, свое развитие, что однакож не мешало ему
быть неподвижным относительно обряда и воззрения на гражданское устройство общества.
Это движение
раскола до сих пор не
было еще никем подвергнуто надлежащим исследованиям.
Что касается хлыстовщины и подобных ей сект, то они, как я уже сказал, занесены в Россию из Византии, или, вернее сказать, из Болгарии, занесены очень давно, современно с принятием христианства св. Владимиром [Через шестнадцать лет по крещении киевлян в Киеве
был ухе обличен богомил-скопец Андриан (Руднева «Рассуждение о ересях и
расколах», 29–38).
В самом начале, т. е. во второй половине XVII века, этот
раскол был голосом консерватизма, протестом русского народа против иноземного влияния, против наплыва нововведений в русскую гражданскую жизнь, а главное, против самоуправства Никона.
Бог знает, успею ли когда-либо составить систематическое описание
раскола, и потому, чтобы не совсем пропали собираемые долгое время факты из действительной жизни и письменные материалы,
буду печатать их в полуобработанном виде.
Пускаться же в пышные разглагольствования о
расколе по отношению его к земству и пр. и пр., искажая на каждом шагу исторические факты, пускаясь в неудержимые фантазии и для красного словца жертвуя чуть не на каждой странице истиной и уважением к науке, считаю делом нечистым и недобросовестным, для какой бы цели это ни
было делано.