Неточные совпадения
Ну, а
коли нет потолка, стало
быть, нет и крючьев.
А
коли нет крючьев, стало
быть, и все побоку, значит, опять невероятно: кто же меня тогда крючьями-то потащит, потому что если уж меня не потащат, то что ж тогда
будет, где же правда на свете?
А впрочем, ступай, доберись там до правды, да и приди рассказать: все же идти на тот свет
будет легче,
коли наверно знаешь, что там такое.
Мне неприлично его звать, он первый должен бы
был припомнить,
коли не забыл.
И впрямь, стало
быть, ты это понимаешь,
коли так с первого слова брякнул, что понимаешь, — с злорадством проговорил Ракитин.
— А
коли Петру Александровичу невозможно, так и мне невозможно, и я не останусь. Я с тем и шел. Я всюду теперь
буду с Петром Александровичем: уйдете, Петр Александрович, и я пойду, останетесь — и я останусь. Родственным-то согласием вы его наипаче кольнули, отец игумен: не признает он себя мне родственником! Так ли, фон Зон? Вот и фон Зон стоит. Здравствуй, фон Зон.
Дело
было именно в том, чтобы
был непременно другой человек, старинный и дружественный, чтобы в больную минуту позвать его, только с тем чтобы всмотреться в его лицо, пожалуй переброситься словцом, совсем даже посторонним каким-нибудь, и
коли он ничего, не сердится, то как-то и легче сердцу, а
коли сердится, ну, тогда грустней.
— А
коли я уж не христианин, то, значит, я и не солгал мучителям, когда они спрашивали: «Христианин я или не христианин», ибо я уже
был самим Богом совлечен моего христианства, по причине одного лишь замысла и прежде чем даже слово успел мое молвить мучителям.
А
коли я уже разжалован, то каким же манером и по какой справедливости станут спрашивать с меня на том свете как с христианина за то, что я отрекся Христа, тогда как я за помышление только одно, еще до отречения,
был уже крещения моего совлечен?
Коли я уж не христианин, значит, я и не могу от Христа отрекнуться, ибо не от чего тогда мне и отрекаться
будет.
Ты мне вот что скажи, ослица: пусть ты пред мучителями прав, но ведь ты сам-то в себе все же отрекся от веры своей и сам же говоришь, что в тот же час
был анафема проклят, а
коли раз уж анафема, так тебя за эту анафему по головке в аду не погладят.
— Это сумления нет-с, что сам в себе я отрекся, а все же никакого и тут специально греха не было-с, а
коли был грешок, то самый обыкновенный весьма-с.
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то
коли так-с,
коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то
есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Ведь
коли бы я тогда веровал в самую во истину, как веровать надлежит, то тогда действительно
было бы грешно, если бы муки за свою веру не принял и в поганую Магометову веру перешел.
Ведь
коли Бог
есть, существует, — ну, конечно, я тогда виноват и отвечу, а
коли нет его вовсе-то, так ли их еще надо, твоих отцов-то?
— Ба! А ведь, пожалуй, ты прав. Ах, я ослица, — вскинулся вдруг Федор Павлович, слегка ударив себя по лбу. — Ну, так пусть стоит твой монастырек, Алешка,
коли так. А мы, умные люди,
будем в тепле сидеть да коньячком пользоваться. Знаешь ли, Иван, что это самим Богом должно
быть непременно нарочно так устроено? Иван, говори:
есть Бог или нет? Стой: наверно говори, серьезно говори! Чего опять смеешься?
— Нет, не надо, благодарю. Вот этот хлебец возьму с собой,
коли дадите, — сказал Алеша и, взяв трехкопеечную французскую булку, положил ее в карман подрясника. — А коньяку и вам бы не
пить, — опасливо посоветовал он, вглядываясь в лицо старика.
— Да, Lise,
есть и секретная, — грустно произнес Алеша. — Вижу, что меня любите,
коли угадали это.
— Э, черт!
Коли ты
будешь лежать, то сторожить
будет Григорий. Предупреди заранее Григория, уж он-то его не пустит.
— Ну и я,
коли так, не
буду, — подхватила Грушенька, — да и не хочется.
Пей, Ракитка, один всю бутылку.
Выпьет Алеша, и я тогда
выпью.
Одно окно кельи
было отперто, воздух стоял свежий и холодноватый — «значит, дух стал еще сильнее,
коли решились отворить окно», — подумал Алеша.
— Переврет, вижу, что переврет! Эх, Миша, а я
было тебя поцеловать хотел за комиссию…
Коли не переврешь, десять рублей тебе, скачи скорей… Шампанское, главное шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, и красного, и белого, и всего этого, как тогда… Они уж знают, как тогда
было.
— Да что крулева, это королева, что ли? — перебила вдруг Грушенька. — И смешно мне на вас, как вы все говорите. Садись, Митя, и что это ты говоришь? Не пугай, пожалуйста. Не
будешь пугать, не
будешь?
Коли не
будешь, так я тебе рада…
«
Коли встанет на ноги,
будет вершков одиннадцати», — мелькнуло в голове Мити.
— Зачем в Сибирь? А что ж, и в Сибирь,
коли хочешь, все равно… работать
будем… в Сибири снег… Я по снегу люблю ехать… и чтобы колокольчик
был… Слышишь, звенит колокольчик… Где это звенит колокольчик? Едут какие-то… вот и перестал звенеть.
На вопрос прокурора: где же бы он взял остальные две тысячи триста, чтоб отдать завтра пану,
коли сам утверждает, что у него
было всего только полторы тысячи, а между тем заверял пана своим честным словом, Митя твердо ответил, что хотел предложить «полячишке» назавтра не деньги, а формальный акт на права свои по имению Чермашне, те самые права, которые предлагал Самсонову и Хохлаковой.
И таким образом
Коля прочел кое-что, чего бы ему нельзя еще
было давать читать в его возрасте.
«Беги, беги долой с рельсов!» — закричали
Коле из кустов умиравшие от страха мальчишки, но
было уже поздно: поезд наскакал и промчался мимо.
Сумасшедшая шалость
Коли, кажется, пробила лед, и Дарданелову за его заступничество сделан
был намек о надежде, правда отдаленный, но и сам Дарданелов
был феноменом чистоты и деликатности, а потому с него и того
было покамест довольно для полноты его счастия.
Но
Коля и сам держал его на почтительном расстоянии, уроки готовил отлично,
был в классе вторым учеником, обращался к Дарданелову сухо, и весь класс твердо верил, что во всемирной истории
Коля так силен, что «собьет» самого Дарданелова.
И действительно,
Коля задал ему раз вопрос: «Кто основал Трою?» — на что Дарданелов отвечал лишь вообще про народы, их движения и переселения, про глубину времен, про баснословие, но на то, кто именно основал Трою, то
есть какие именно лица, ответить не мог, и даже вопрос нашел почему-то праздным и несостоятельным.
Кстати: я и забыл упомянуть, что
Коля Красоткин
был тот самый мальчик, которого знакомый уже читателю мальчик Илюша, сын отставного штабс-капитана Снегирева, пырнул перочинным ножичком в бедро, заступаясь за отца, которого школьники задразнили «мочалкой».
Таким образом, обе дамы
были в отлучке, служанка же самой госпожи Красоткиной, баба Агафья, ушла на базар, и
Коля очутился таким образом на время хранителем и караульщиком «пузырей», то
есть мальчика и девочки докторши, оставшихся одинешенькими.
Караулить дом
Коля не боялся, с ним к тому же
был Перезвон, которому повелено
было лежать ничком в передней под лавкой «без движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил в переднюю расхаживавший по комнатам
Коля, вздрагивал головой и давал два твердые и заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не раздавалось.
Но
Коля был в душевной тревоге и не входил.
Перезвон, завидя его одетым, начал
было усиленно стучать хвостом по полу, нервно подергиваясь всем телом, и даже испустил
было жалобный вой, но
Коля, при виде такой страстной стремительности своего пса, заключил, что это вредит дисциплине, и хоть минуту, а выдержал его еще под лавкой и, уже отворив только дверь в сени, вдруг свистнул его.
Это
был мальчик Смуров, состоявший в приготовительном классе (тогда как
Коля Красоткин
был уже двумя классами выше), сын зажиточного чиновника и которому, кажется, не позволяли родители водиться с Красоткиным, как с известнейшим отчаянным шалуном, так что Смуров, очевидно, выскочил теперь украдкой.
Теперь же
был ужасно заинтересован, потому что
Коля объяснил, что идет «сам по себе», и
была тут, стало
быть, непременно какая-то загадка в том, что
Коля вдруг вздумал теперь и именно сегодня идти.
Между другими торговками, торговавшими на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех, как вдруг из-под аркады городских лавок выскочил ни с того ни с сего один раздраженный человек вроде купеческого приказчика и не наш торговец, а из приезжих, в длиннополом синем кафтане, в фуражке с козырьком, еще молодой, в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он
был в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить
Коле кулаком.
Коля пристально поглядел на него. Он что-то не мог припомнить, когда он с этим человеком мог иметь какую-нибудь схватку. Но мало ли у него
было схваток на улицах, всех и припомнить
было нельзя.
Бабы хохотали. А
Коля шагал уже далеко с победоносным выражением в лице. Смуров шел подле, оглядываясь на кричащую вдали группу. Ему тоже
было очень весело, хотя он все еще опасался, как бы не попасть с Колей в историю.
Скулы
были несколько широки, губы маленькие, не очень толстые, но очень красные; нос маленький и решительно вздернутый: «Совсем курносый, совсем курносый!» — бормотал про себя
Коля, когда смотрелся в зеркало, и всегда отходил от зеркала с негодованием.
Алеша появился скоро и спеша подошел к
Коле; за несколько шагов еще тот разглядел, что у Алеши
было какое-то совсем радостное лицо.
—
Были причины, о которых сейчас узнаете. Во всяком случае, рад познакомиться. Давно ждал случая и много слышал, — пробормотал, немного задыхаясь,
Коля.
— Скажите, с какой же стати надеялись, что я отыщу Жучку, то
есть что именно я отыщу? — с чрезвычайным любопытством спросил
Коля, — почему именно на меня рассчитывали, а не на другого?
— Подождите, Карамазов, может
быть, мы ее и отыщем, а эта — это Перезвон. Я впущу ее теперь в комнату и, может
быть, развеселю Илюшу побольше, чем меделянским щенком. Подождите, Карамазов, вы кой-что сейчас узнаете. Ах, Боже мой, что ж я вас держу! — вскричал вдруг стремительно
Коля. — Вы в одном сюртучке на таком холоде, а я вас задерживаю; видите, видите, какой я эгоист! О, все мы эгоисты, Карамазов!
Коля был чрезвычайно доволен Алешей. Его поразило то, что с ним он в высшей степени на ровной ноге и что тот говорит с ним как с «самым большим».
— Черный нос, значит, из злых, из цепных, — важно и твердо заметил
Коля, как будто все дело
было именно в щенке и в его черном носе. Но главное
было в том, что он все еще изо всех сил старался побороть в себе чувство, чтобы не заплакать как «маленький», и все еще не мог побороть. — Подрастет, придется посадить на цепь, уж я знаю.
— Вы бы-с… — рванулся вдруг штабс-капитан с сундука у стенки, на котором
было присел, — вы бы-с… в другое время-с… — пролепетал он, но
Коля, неудержимо настаивая и спеша, вдруг крикнул Смурову: «Смуров, отвори дверь!» — и только что тот отворил, свистнул в свою свистульку. Перезвон стремительно влетел в комнату.
Она должна
была очень визжать, потому что у собаки очень нежная кожа во рту… нежнее, чем у человека, гораздо нежнее! — восклицал неистово
Коля, с разгоревшимся и с сияющим от восторга лицом.