Неточные совпадения
— Голубчик ты мой, Мокей Данилыч, зачем старое вспоминать. Что было когда-то, то теперь давно былью поросло, — сказала, видимо, смущенная Дарья Сергевна. — Вот ты воротился из бусурманского плена и ни по чему не видно, что ты так долго в неволе был. Одет как нельзя лучше, и сам весь молодец. А вот погляди-ка на себя в зеркало, ведь
седина твою голову, что инеем,
кроет. Про себя не говорю, как есть старая старуха. Какая ж у нас на старости лет жизнь пойдет? Сам подумай хорошенько!
Против Феодосия Гаврилыча сидел и играл с ним тоже старик, но только иного рода: рябой, с какими-то рваными ноздрями, с крашеными, чтобы
скрыть седину, густыми волосами, с выдавшимися скулами и продлинноватыми, очень умными, черными глазами, так что в обществе, вместо настоящей его фамилии — Янгуржеев, он слыл больше под именем Калмыка.
Неточные совпадения
Свежий ветерок врывался сквозь чугунную решетку в окно и то приподнимал ткань на престоле, то играл
сединами священника, или перевертывал лист книги и тушил свечу. Шаги священника и дьячка громко раздавались по каменному полу в пустой церкви; голоса их уныло разносились по сводам. Вверху, в куполе, звучно кричали галки и чирикали воробьи, перелетавшие от одного окна к другому, и шум
крыльев их и звон колоколов заглушали иногда службу…
Петр состарился целыми десятью годами, хотя всего-навсе четыре года, как покинул кров родительский; в кудрявых волосах его, когда-то черных как
крыло ворона, серебрилась
седина; нахмуренные брови, сходившиеся дугою над орлиным его носом, свешивались на глаза, которые глядели также исподлобья, но значительно углубились и казались теперь потухшими.
И бояре князю отвечали: // «Смутен ум твой, княже, от печали. // Не твои ль два сокола, два чада // Поднялись над полем незнакомым // Поискать Тмуторокани-града // Либо Дону зачерпнуть шеломом? // Да напрасны были их усилья. // Посмеявшись на твои
седины, // Подрубили половцы им
крылья, // А самих опутали в путины».
Глаз Чехова, мерцающий и зоркий, // Глядит в восторге с высоты галерки // На сцену, где Далматов и Бурлак-Андреев, // Козельский, Писарев, и Глама, и Киреев, // Где Южин, юноша тогда, с студенческой скамьи // Уж
крылья расправлял могучие свои, // И помню я ее в тяжелые годины, // Когда она была еще так молода, // Но в волосах снежились горькие
седины, // Свидетели борьбы, и горя, и труда.