— А как он не пустит-то? — сказала Матренушка. — Что у тебя, пожитков, что ли, больно много? Сборы, что ли, долгие у тебя пойдут? Пошла из дому по́ воду, а сама сюда — и дело с концом… Да чего тут время-то волочить — оставайся теперь же. Барыня пошлет
сказать дяде, чтоб он тебя не ждал. Как, Варварушка, по-твоему? — прибавила она, обращаясь к Варваре Петровне.
Неточные совпадения
— Ты, Василий Фадеич, не гневись.
Скажи свою цену. Бог даст, сойдемся как-нибудь, — не трогаясь с места, говорил
дядя Архип.
Помялся на месте
дядя Архип. Протягивая в казенку руку,
сказал...
— Разве я не теткин муж? —
сказал он. — Коль она тебе тетка, я, значит, тебе
дядя. Так-то, сударь!
И остался племянник у
дяди до по́лночи, говорил с ним о делах своих и намереньях, разговорился и с сестрицами, хоть ни той, ни другой ни «ты»
сказать, ни «сестрицей» назвать не осмелился. И хотелось бы и бояться бы, кажется, нечего, да тех слов не может он вымолвить; язык-от ровно за порогом оставил.
Оно правда, Петру Степанычу после дедушки наследство хорошее досталось, и ежели у него с
дядей раздел на ладах повершится, будет он с хорошим достатком, ну, а насчет Веденеева не знаю, что вам
сказать…
— Самому мне, матушка, так хотелось сделать, да что ж я могу? —
сказал Самоквасов. —
Дядя никаких моих слов не принимает. Одно себе заладил: «Не дам ни гроша» — и не внимает ничьим советам, ничьих разговоров не слушает…
— Злобность и вражда ближних Господу противны, — учительно
сказала Манефа. — Устами царя Давыда он вещает: «Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе». Очень-то
дяде не противься: «Пред лицом седого восстани и почти лицо старче…» Он ведь тебе кровный,
дядя родной. Что-нибудь попусти, в чем-нибудь уступи.
— Пора отложить суету, время вступить вам на «путь». Я сама в ваши годы пошла путем праведным, — понизив голос,
сказала Варенька. — Однако пойдемте, я вам сад покажу… Посмотрите, какой у нас хорошенький садик — цветов множество,
дядя очень любит цветы, он целый день в саду, и мама тоже любит… Какие у нас теплицы, какие растения — пойдемте, я вам все покажу..
— Пустит ли он даровую работницу! —
сказала старая Матренушка. — Да ты пришита, что ли, к нему? Какой он тебе
дядя? Внучатным братом твоей матери доводился. И родства-то между вас никакого нет, хоть попа спроси, и он то же
скажет. Сиротинушка ты одинокая, никого-то нет у тебя сродничков, одна сама, как перстик, — вот что… Как же может он насильно держать тебя на работе? Своя у тебя теперь воля… Нáбольшего над тобой нет.
— Намедни как
сказала я ему, что зовут меня в Луповицы за старушками в богадельне ходить, так и
дядя и тетка так развоевались, что даже страшнехонько стало, — молвила Лукерьюшка. — Судом, говорят, тебя вытребуем, никому, говорят, не уважим.
— Грозится дядя-то: господам, говорит, своим стану жалобиться, чтобы взяли из Луповиц ихнюю девку, —
сказала Лукерьюшка.
— Ожениться бы тебе, Петр Степаныч. С хорошей женой и сам бы ты был хороший человек, —
сказал Патап Максимыч. — Годков-то уж тебе не мало, из подростков вышел, — право, не пора ли? От
дяди отделился, имеешь теперь свой капитал, рожна, что ли, тебе еще? Аль в скиты тянет с белицами да с молоденькими старицами валандаться?
— Что мне скиты? Пропади они про́падом, и ухом не поведу, —
сказал Петр Степаныч. —
Дядя каждый год меня с милостиной туда посылал, не своей охотой ездил я на Керженец. Теперь то время прошло.
— Два раза виделась я с ним у Колышкиных, —
сказала Аграфена Петровна. — Как за Волгу отсюда ехали да вот теперь, сюда едучи. С
дядей он покончил, двести тысяч чистоганом с него выправил, в Казани жить не хочет, а в Нижнем присматривает домик и думает тут на хозяйство сесть.
— Слава Богу, —
сказала Дуня. — Как только вспомню я, что у меня
дядя родной в полону, сердце кровью так и обольется… Поскорее бы уж вынес его Господь… Дарья Сергевна как у вас поживает?
— Самоквасова Петра Степаныча знавал? Он еще каждое лето в Комаров с подаяниями от
дяди из Казани приезжал, —
сказал Патап Максимыч.
Неточные совпадения
«А сам небось молчишь! // Мы не в тебя, старинушка! // Изволь, мы
скажем: видишь ли, // Мы ищем,
дядя Влас, // Непоротой губернии, // Непотрошеной волости, // Избыткова села!..»
Тут башмачки козловые // Дед внучке торговал, // Пять раз про цену спрашивал, // Вертел в руках, оглядывал: // Товар первейший сорт! // «Ну,
дядя! два двугривенных // Плати, не то проваливай!» — //
Сказал ему купец.
— Экой молодец стал! И то не Сережа, а целый Сергей Алексеич! — улыбаясь
сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего красивого, широкого мальчика в синей курточке и длинных панталонах. Мальчик имел вид здоровый и веселый. Он поклонился
дяде, как чужому, но, узнав его, покраснел и, точно обиженный и рассерженный чем-то, поспешно отвернулся от него. Мальчик подошел к отцу и подал ему записку о баллах, полученных в школе.
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил
дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он
сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
Аркадий с сожалением посмотрел на
дядю, и Николай Петрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно, и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который накануне приходил к нему жаловаться, что работник Фома «дибоширничает» и от рук отбился. «Такой уж он Езоп, —
сказал он между прочим, — всюду протестовал себя [Протестовал себя — зарекомендовал, показал себя.] дурным человеком; поживет и с глупостью отойдет».