Вот казанские татары в шелковых халатах, с золотыми тюбетейками на бритых головах, важно похаживают с чернозубыми женами, прикрывшими белыми флеровыми чадрами густо набеленные лица; вот длинноносые армяне в высоких бараньих шапках, с патронташами на чекменях и кинжалами на кожаных с серебряными насечками поясах; вот евреи в засаленных донельзя длиннополых сюртуках, с резко очертанными, своеобразными обличьями; молча, как будто лениво похаживают они, осторожно помахивая тоненькими тросточками; вот расхаживают задумчивые, сдержанные англичане, и возле них трещат и громко хохочут французы с наполеоновскими бородками; вот торжественно-тихо двигаются гладко выбритые, широколицые саратовские немцы; и неподвижно стоят, разинув рты на невиданные диковинки, деревенские молодицы в московских ситцевых сарафанах с разноцветными шерстяными
платками на головах…
Неточные совпадения
— Марку Данилычу наше наиглубочайшее! — с легкой одышкой, сиплым голосом промолвил тучный, жиром оплывший купчина, отирая красным
платком градом выступивший пот
на лице и по всей плешивой до самого затылка
голове.
На стульях,
на креслах,
на длинном турецком диване десять скитских матерей с черными плáтами
на головах да пятеро пожилых степенных купцов сидят. В смежной комнате краснощекий толстый приказчик хозяйничает за ведерным самоваром, то и дело отирая
платком пот, обильно выступавший
на громадной его лысине.
Одета была она в черное шелковое платье, подпоясана черным шагреневым поясом,
на голову надет в роспуск большой черный кашемировый
платок.
Где-то вдали хрустнул сушник. Хрустнул в другой раз и в третий. Чутким ухом прислушивается Петр Степаныч. Привстал, — хруст не смолкает под чьей-то легкой
на поступь ногой. Зорче и зорче вглядывается в даль Петр Степаныч: что-то мелькнуло меж кустов и тотчас же скрылось. Вот в вечернем сумраке забелелись чьи-то рукава, вот стали видимы и пестрый широкий передник, и шелковый рудо-желтый платочек
на голове. Лица не видно — закрыто оно полотняным
платком. «Нет, это не Марьюшка!» — подумал Петр Степаныч.
Старухи все в синем, с темными матерчатыми, затканными золотом головными
платками; молодицы в ситцевых и шелковых сарафанах с яркими головками, а заневестившиеся девицы в московских сарафанах с белоснежными рукавами и с цветными платочками
на головах.
На ней было белое платье из пике, подпоясанное белой лентой,
на голове и
на шее белые из плотной шелковой ткани
платки, даже башмачки были белые атласные.
Вдруг перед честно́й беседой явилась знаменитая повариха, а теперь и бабушка-повитуха Дарья Никитишна. В полушелковом темно-красном сарафане, в гарнитуровом холодникé, в коричневом
платке с затканными серебряными цветочками
на голове, павой выплыла она в горницу с уемистым горшком пшенной каши. С низким поклоном поставила она его перед Васильем Борисычем и такие речи примолвила ему по-старинному, по-уставному...
Полуслепая и глуховатая матушка попадья надела
на Дуню чеботы старшей дочери, свою шубейку и повязала ей
голову большим
платком по-деревенски.
Окруженная всеми выкупанными, с мокрыми головами, детьми, Дарья Александровна, с
платком на голове, уже подъезжала к дому, когда кучер сказал:
Из брички вылезла девка, с
платком на голове, в телогрейке, и хватила обоими кулаками в ворота так сильно, хоть бы и мужчине (малый в куртке из пеструшки [Пеструшка — домотканая пестрая ткань.] был уже потом стащен за ноги, ибо спал мертвецки).
«Я влюблена», — шептала снова // Старушке с горестью она. // «Сердечный друг, ты нездорова». — // «Оставь меня: я влюблена». // И между тем луна сияла // И томным светом озаряла // Татьяны бледные красы, // И распущенные власы, // И капли слез, и на скамейке // Пред героиней молодой, // С
платком на голове седой, // Старушку в длинной телогрейке: // И всё дремало в тишине // При вдохновительной луне.
Он почувствовал, что кто-то стал подле него, справа, рядом; он взглянул — и увидел женщину, высокую, с
платком на голове, с желтым, продолговатым, испитым лицом и с красноватыми, впавшими глазами.
Неточные совпадения
Вронский снял с своей
головы мягкую с большими полями шляпу и отер
платком потный лоб и отпущенные до половины ушей волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно
на стоявшего еще и приглядывавшегося к нему господина, он хотел пройти.
— Вы угадали, что мне хотелось поговорить с вами? — сказал он, смеющимися глазами глядя
на нее. — Я не ошибаюсь, что вы друг Анны. — Он снял шляпу и, достав
платок, отер им свою плешивевшую
голову.
И, сказав эти слова, она взглянула
на сестру и, увидев, что Долли молчит, грустно опустив
голову, Кити, вместо того чтобы выйти из комнаты, как намеревалась, села у двери и, закрыв лицо
платком, опустила
голову.
Варенька стояла в дверях, переодетая в желтое ситцевое платье, с повязанным
на голове белым
платком.
— Слышь, мужика Кошкарев барин одел, говорят, как немца: поодаль и не распознаешь, — выступает по-журавлиному, как немец. И
на бабе не то чтобы
платок, как бывает, пирогом или кокошник
на голове, а немецкий капор такой, как немки ходят, знашь, в капорах, — так капор называется, знашь, капор. Немецкий такой капор.