—
Ох уж эти мне затеи! — говорила она. — Ох уж эти выдумщики! Статочно ль дело по ночам в лодке кататься! Теперь и в поле-то опасно, для того что росистые ночи пошли, а они вдруг на воду… Разум-от где?.. Не диви молодым, пожилые-то что? Вода ведь теперь холодна, давно уж олень копытом в ней ступил. Долго ль себя остудить да нажить лихоманку. Гляди-ка, какая стала — в лице ни кровинки. Самовар поскорее поставлю, липового цвету заварю. Напейся на ночь-то.
Неточные совпадения
Ох,
уж этот враг рода человеческого!..
—
Ох,
уж не знаю я, Варенька, что и сказать тебе нá
это, — с отчаянной тоской отвечала Дуня. — Влечет меня сокровенная тайна. Но зачем
эти скаканья, зачем прыганья и круженья? Соблазняет… Зачем кричат, зачем машут полотенцами?.. Ей-Богу, ровно пьяные…
—
Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то ты на принципах, как на пружинах; повернуться по своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и принцип, и знать я ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.
Сзади всех подставок поставлена была особо еще одна подставка перед каждым гостем, и на ней лежала целая жареная рыба с загнутым кверху хвостом и головой. Давно я собирался придвинуть ее к себе и протянул было руку, но второй полномочный заметил мое движение. «Эту рыбу почти всегда подают у нас на обедах, — заметил он, — но ее никогда не едят тут, а отсылают гостям домой с конфектами». Одно путное блюдо и было, да и то не едят!
Ох уж эти мне эмблемы да символы!
Яичница (в сторону).
Ох уж эта мне чашка чаю! Вот за что не люблю сватаний — пойдет возня: сегодня нельзя, да пожалуйте завтра, да еще послезавтра на чашку, да нужно еще подумать. А ведь дело дрянь, ничуть не головоломное. Черт побери, я человек должностной, мне некогда.
Неточные совпадения
—
Ох,
уж не знаю! — вскрикнула Соня почти в отчаянии и схватилась за голову. Видно было, что
эта мысль
уж много-много раз в ней самой мелькала, и он только вспугнул опять
эту мысль.
Катерина. Нет, я знаю, что умру.
Ох, девушка, что — то со мной недоброе делается, чудо какое-то! Никогда со мной
этого не было. Что-то во мне такое необыкновенное. Точно я снова жить начинаю, или…
уж и не знаю.
— Вот новость! Обморок! С чего бы! — невольно воскликнул Базаров, опуская Павла Петровича на траву. — Посмотрим, что за штука? — Он вынул платок, отер кровь, пощупал вокруг раны… — Кость цела, — бормотал он сквозь зубы, — пуля прошла неглубоко насквозь, один мускул, vastus externus, задет. Хоть пляши через три недели!.. А обморок!
Ох,
уж эти мне нервные люди! Вишь, кожа-то какая тонкая.
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю, дерево
это не погань, не смей, Иуда, я на
этом дереве муки приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда обиды моей не прощу».
Ох, не прощу, нет
уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал, пить начал, потом — застудился зимою…
—
Ох,
уж эти ближние… Больно?