Неточные совпадения
Изо многих городов
гостей наехало, люди все богатые, первостатейные, пирам конца не
было.
Невзлюбила она Анисью Терентьевну и,
была б ее воля, не пустила б ее на глаза к себе; но Марко Данилыч Красноглазиху жаловал, да и нельзя
было идти наперекор обычаям, а по ним в маленьких городках Анисьи Терентьевны необходимы в дому, как сметана ко щам, как масло к каше, — радушно принимаются такие всюду и, ежели хозяева люди достаточные да тороватые,
гостят у них подолгу.
У Лещовых
гостей было много, но Дуня никого даже не заметила, но,
бывши с отцом в Петров день на старом своем пепелище, в обители матушки Манефы, казанского купчика Петра Степаныча Самоквасова маленько заприметила.
— Садитесь-ка к столику, Дарья Сергевна, да чайку плесните дорогому
гостю. Подвинь-ка, Дунюшка, крендельки-то сюда и баранки сюда же. Аль, может
быть, московского калача желаете? — ласково говорил Смолокуров, усаживая Петра Степаныча.
— Так вы заходите же к нам, когда удосужитесь… Посидим, покалякаем. Оченно
будем рады, — провожая
гостя, говорил Марко Данилыч. — По ярманке бы вместе когда погуляли, Зиновья Алексеича в компанию прихватили бы… Милости просим, мы люди простые, и жалуйте к нам попросту, без чинов.
— Милости просим. Рады
гостям дорогим, — радушно ответил Марко Данилыч. — Дарья Сергевна, велите-ка свеженький самоварчик собрать да хорошенького чайку заварите… Лянсин фу-чу-фу! Понимаете? Распервейший чтобы
был сорт, по восьми рублев фунт! А вы садитесь-ка, Петр Степаныч,
погостите у нас.
— Еще не знаю, — мрачно отвечал ему Смолокуров. —
Гости к нам
будут, да еще мне съездить надо кое-куда… Ненадолго, а надобно съездить… Хотелось бы повеселить мою баловницу, — прибавил Марко Данилыч после короткого молчанья, — да не знай, удосужусь ли.
— Покорно вас благодарю. Вовеки не забуду вашей послуги… Завсегда по всяким делам
буду вашим готовым услужником. Жалуй к нам, Митень… Ох, бишь, Дмитрий Петрович… Жалуйте, сударь, к нам, пожалуйста… На Нижнем базаре у Бубнова в гостинице остановились, седьмой, восьмой да девятый номера… Жалуй когда чайку откушать, побеседовать… У нас же теперь каждый день
гости — Доронины из Вольска в той же гостинице пристали, Самоквасов Петр Степаныч…
— От чаю, от сахару отказу у меня не бывает, — молвил Марко Данилыч, — я ж и не
пил еще — оно
будет и кстати. Так вот как мы!.. Встал, умылся, Богу помолился, да и в
гости. Вот как мы ноне, Зиновий Алексеич.
Зиновий Алексеич
был душа-человек: радушный, ласковый, доброжелательный, хлебосольный,
гостям бывал рад обо всякую пору.
Всякому
гостю званому и нежданному привет от него
был один, только чванных, спесивых да ломливых
гостей он не жаловал.
Поездки в
гости, в театр, на вечера отуманили Лизу с Наташей; ничего подобного до тех пор они не видали,
было им боязно и тягостно среди нового общества.
Плакала потихоньку и Татьяна Андревна, хоть и громко ворчали на нее рогожские матери, но Зиновий Алексеич не внял тому, нанял учительницу, обучила б скорей дочерей танцевать, накупил им самых модных нарядов и чуть не каждый день стал возить их в театры, в концерты и по
гостям, ежели знал, что танцев там не
будет.
Зиновьи раз только в году бывают — всем знакомым, кто в святцы поглядывает,
было известно, что их поволжский
гость в тот день именинник…
Придя от Доронина и высчитав, сколько придется получить барышей от закупки меркуловского тюленя, Марко Данилыч пошел
было к Дуне, но пришел другой ранний
гость, Дмитрий Петрович Веденеев.
— Комаровскую. Казначея у матери Манефы, — отвечал Самоквасов. — В Петров день, как мы с вами там
гостили, ее дома не
было, в Питер, слышь, ездила.
— Племянницу-то ее помните? Патапа Максимыча дочку? Жирная такая да сонливая… Когда мы у Манефы с вами
гостили, она тоже с отцом там
была.
Стали высказывать матерям свое участье и другие
гости: здоровенный, ростом в косую сажень, непомерной силищи, Яков Панкратьич Столетов, туляк, приехавший с самоварами, подсвечниками, паникадилами и другим скобяным товаром; приземистый, худенький, седой старичок из Коломны Петр Андреяныч Сушилин — восемь барж с хлебом у него на Софроновской
было, и толстый казанский купчина с длинной, широкой, во всю богатырскую грудь, седой бородой, оптовый торговец сафьяном Дмитрий Иваныч Насекин.
— А у нас-то в обители, Марко Данилыч, какое дело сделалось, — начала, в свою очередь, жалобиться мать Таисея. — Помните, как на Петров-от день
гостили вы у нас в Комарове, Самоквасов Петр Степаныч да панковский приказчик Семен Петрович
были у нас?
— Вот оно что! — сказала Таисея. — Так это ты его умчал. А я таки на него погневалась, посерчала. Думаю, как же это так?
Гостил,
гостил, рады ему
были ото всей души, всячески старались угодить, а он хоть бы плюнул.
— Что с тобой, что с тобой, Наташенька? — всплеснув руками, вполголоса, чтоб
гостю не
было слышно, спрашивала Татьяна Андревна.
В Успеньев день, поутру, Дмитрий Петрович пришел к Дорониным с праздником и разговеньем. Дома случился Зиновий Алексеич и
гостю был рад. Чай, как водится, подали; Татьяна Андревна со старшей дочерью вышла, Наташа не показалась, сказала матери, что голова у ней отчего-то разболелась. Ни слова не ответила на то Татьяна Андревна, хоть и заметила, что Наташина хворь
была притворная, напущенная.
А старая ханша свое продолжает: «Верно я знаю, сын мой любезный, что на другой день джу́мы, вечером поздно,
будет у ней в
гостях собака-гяур, ее полюбовник.
Тихо, мирно пообедали и весело провели остаток дня. Сбирались
было ехать на ярманку, но небо стало заволакивать, и свежий ветер потянул. Волга заволновалась, по оконным стеклам застучали крупные капли дождя. Остались, и рад
был тому Дмитрий Петрович. Так легко, так отрадно
было ему. Век бы
гостить у Дорониных.
— В
гостях был на той стороне, засиделся, мост развели, я нанял лодку. На перевозе темно, грязно, скользко, поскользнулся, упал, выпачкался… Вот и вся недолга, — сказал Дмитрий Петрович.
— Милости просим, милости просим! Хоть всю осень
гости́, хоть зимы прихвати —
будем радехоньки, — говорил Сурмин вылезавшему из тележки Самоквасову. — Андрей, — обратился он к старшему сыну, — вели своей хозяйке светелку для
гостя прибрать, а Наталье молви, самовар бы ставила да чай в мастерской собрала бы. Милости просим, Петр Степаныч, пожалуйте, ваше степенство, а ты, Сережа, тащи в светелку чемодан, — приказывал другому сыну Ермило Матвеич.
Напившись чаю, Ермило Матвеич проводил
гостя в приготовленную светелку, что
была над мастерской, и, наказав старшей снохе сготовить хороший обед, пошел бондарничать.
—
Гости на ту пору у него случились, — отвечал Петр Степаныч. — Съезд большой
был: министры, сенаторы, генералы. В карты с ними играл, невозможно ему
было со мной говорить.
— На глаза не пущает меня, — ответил Петр Степаныч. — Признаться, оттого больше и уехал я из Казани; в тягость стало жить в одном с ним дому… А на квартиру съехать, роду нашему
будет зазорно. Оттого странствую — в Петербурге пожил, в Москве
погостил, у Макарья, теперь вот ваши места посетить вздумал.
— Как же это так? — изумилась Авдотья Федоровна. — Как же вы у своих «моложан» до сей поры не бывали? И за горны́м столом не сидели, и на княжо́м пиру ни пива, ни вина не отведали. Хоть свадьбу-то и уходом сыграли, да ведь Чапурин покончил ее как надо
быть следует — «честью».
Гостей к нему тогда понаехало и не ведомо что, а заправских-то дружек, ни вас, ни Семена Петровича, и не
было. Куда же это вы отлучились от ихней радости?
Сели за стол. Никитину строго-настрого приказано
было состряпать такой обед, какой только у исправника в его именины он готовит. И Никитин в грязь лицом себя не ударил. Воздáл Петр Степаныч честь стряпне его. Куриный взварец, подовые пироги, солонина под хреном и сметаной, печеная репа со сливочным маслом, жареные рябчики и какой-то вкусный сладкий пирог с голодухи очень понравились Самоквасову. И много тем довольны остались Феклист с хозяюшкой и сам Никитин, получивший от
гостя рублевку.
— Как же
было не заехать-то? — сказала Марья Ивановна. — Я так люблю вашу Дунюшку, что никак не могла утерпеть, чтобы с ней не повидаться… А
погостивши у братьев, может
быть, и совсем в Фатьянку на житье перееду. Я там и домик уж себе построила, и душ двадцать пять крестьян туда перевела.
— То-то и
есть, Марко Данилыч, что мы только о земном помышляем, а о небесном совсем позабыли, да и знать его не хотим, — сказала Марья Ивановна. — А на земле-то мы ведь только в
гостях, к тому же на самый короткий срок, — настоящая-то наша жизнь ведь там.
— Дико
будет ей, непривычно, — глубоко вздохнувши, промолвил Марко Данилыч. — Господский дом — совсем иное дело, чем наше житье. Из головы у меня этого не выйдет. Съедутся, например, к вашим братцам
гости, а она на таких людях не бывала. Тяжело
будет и совестно станет мешаться, в ответах путаться. Какое уж тут веселье?
— А ту девицу, что
гостит у нас, — сказала Варвара Петровна. — С Волги, купеческая дочь, молоденькая, еще двадцати годов не
будет, а уж во многом искусилась, знает даже кой-что и про «тайну сокровенную».
— Нет, друг, нет… Уж извини… Этого я сделать никак не могу. Хоть монастырь наш и убогий, а без хлеба без соли из него не уходят. Обедня на исходе, отпоют, и тотчас за трапезу. Утешай
гостя, отец Анатолий, угости хорошенько его, потчуй скудным нашим брашном. Да мне ж надо к господам письмецо написать… Да вели, отец Анатолий, Софрония-то одеть: свитку бы дали ему чистую, подрясник, рясу, чоботы какие-нибудь. Не годится в господском доме в таком развращении
быть.
Должна избегать суеты, в
гости не ходить, на пирах не бывать, мясного и хмельного не вкушать, песни
петь только те, что в соборах верных поются.
А еще более того желаю знать, каково тебе в
гостях; ты еще николи не покидала дома родительского, и для того мне оченно желательно знать, как с тобой господа обходятся, потому что ежели что нехорошее, так я свое рождение в обиду не дам, и
будь обидчик хоша разгенерал, добром со мной не разделается.
— У господ Луповицких в Рязанской губернии, — с важностью приподняв голову, с расстановкой проговорил Марко Данилыч. — Люди с большим достатком, знатные, генеральские дети — наши хорошие знакомые… Ихняя сестрица Алымова соседка
будет нам. С нашим городом по соседству купила именье, Дунюшку очень она полюбила и выпросила ее у меня
погостить, поколь я
буду на ярманке.
И засы́пал Марка Данилыча вопросами, усадил его в мягкое кресло, чаю подать приказал, любезен
был с
гостем, как нельзя больше.
— Ржано масло, — по-русски пояснил Махмет Бактемирыч и, чтоб
гостю было еще понятней, вынул из шкапчика бутылку со сладкой водкой и показал ее Марку Данилычу.
Выпили. Махмет Бактемирыч пододвинул к
гостю тарелку с кабартмой, говоря...
— А я
было думал, что Дуня воротилась. Пора бы, кажется. Двенадцату неделю
гостит. Самому, видно, придется ехать за ней.
— Куда мне с вами, батюшка! — повысив голос, сказала Аграфена Ивановна. — Мне ль, убогой, таких
гостей принимать?.. И подумать нельзя! И не приборно-то у меня и голодно. Поезжайте дальше по селу, родимые, — много там хороших домов и богатых, в каждый вас с великим удовольствием пустят, а не то на площади, супротив церкви, постоялый двор. Туда въезжайте — хороший постоялый двор, чистый, просторный, и там во всем
будет вам уваженье. А с меня, сироты, чего взять? С корочки на корочку, любезный, перебиваемся.
— Слушайте хозяина,
гости дорогие, — на собак покидайте одни кости, остальное сами доедайте, чтоб на столе у меня все
было чистехонько.
Ваше дело
есть да
пить, а наше дорогих
гостей потчевать.
Кланяйся, зятек, да за
гостями приглядывай,
пили бы хоть помаленьку да
выпили все.
Курник поставили на стол. Отличилась Дарья Никитишна — такой спекла, что чем больше
ешь, тем больше хочется. Ходит вкруг стола Аграфена Петровна, ласковые слова
гостям приговаривает...
Пошла Никитишна вкруг стола, обносила
гостей кашею, только не пшенною, а пшена сорочинского, не с перцем, не с солью, а с сахаром, вареньем, со сливками. И
гости бабку-повитуху обдаривали, на поднос ей клали сколько кто произволил. А Патап Максимыч на поднос положил пакетец; что в нем
было, никто не знал, а когда после обеда Никитишна вскрыла его, нашла пятьсот рублей. А на пакетце рукой Патапа Максимыча написано
было: «Бабке на масло».
— Некому меня разыскивать, — ответил голова. — К тебе, должно
быть, какой-нибудь запоздалый
гость.