Неточные совпадения
— Своего, заслуженного просим!.. Вели рассчитать нас, как следует!.. Что же это за порядки будут!.. Зáдаром людей держать!.. Аль на тебя и управы нет? —
громче прежнего кричали рабочие, гуще и гуще толпясь на палубе. С семи первых баржей, друг дружку перегоняя, бежали на
шум остальные бурлаки, и все становились перед Марком Данилычем, кричали и бранились один
громче другого.
Несется косная по тихому лону широкой реки, вода что зеркало, только и струится за рулем, только и пенится что веслами. Стих городской и ярманочный
шум, настала тишь, в свежем прохладном воздухе не колыхнет. Петр Степаныч передал руль кормщику и перешел к носу лодки. Шепнул что-то песенникам, и тотчас залился переливчатыми, как бы дрожащими звуками кларнет, к нему пристал высокий тенор запевалы, песенники подхватили, и над широкой рекой раздалась
громкая песня...
Веселый,
громкий шум труда, юная красота весенней природы, радостно освещенной лучами солнца, — все было полно бодрой силы, добродушной и приятно волновавшей душу Фомы, возбуждая в нем новые, смутные ощущения и желания.
Неточные совпадения
Она вызвала
шум, сердитый, угрюмый, на левых скамьях,
громкие рукоплескания монархистов.
И вот он сидит в углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен
шум голосов, четко выделяются
громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал, среди грязи и
шума страстей, подземную тихую работу в своем человеческом существе, какого-то таинственного духа, затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом
громче и
громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека.
Вместе с тем воздух приобрел удивительную звукопроницаемость: обыкновенный голос на дальнем расстоянии слышался как
громкий и крикливый; шорох мыши в траве казался таким
шумом, что невольно заставлял вздрагивать и оборачиваться.
Шум и смех между тем до того возрастали, что аудитор грозно вышел в залу и заметил, что
громкий разговор и особенно смех показывают пагубное неуважение к высочайшей воле, которую мы должны услышать.