Пластом лежит на
голой земле. Двинуться с места не может, голосу не в силах подать, лежит один-одинехонек, припекаемый полуденными лучами осеннего солнца. Ни на горе, ни под горой никого нет, стая галок с громким криком носится в высоте над головой миллионщика. Лежит гордый, своенравный богач беспомощен, лежит, всеми покинутый, и слова не может промолвить. Тускнеет у него в очах, мутится в голове, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может. Забытье нашло на него…
Неточные совпадения
— Экая гадость! — отплюнувшись брезгливо и тряхнув седой
головой, молвил Василий Петрович. — Сколько ноне у Макарья этих Иродиад расплодилось!.. Беда!.. Пообедать негде стало как следует, по-христиански, лба перед едой перекрестить невозможно… Ты с крестом да с молитвой, а эта треклятая нéжить с пляской да с песнями срамными! Ровно в какой басурманской
земле!
Возвращаясь домой, всегда веселая, всегда боевая Фленушка шла тихо, склонивши
голову на плечо Самоквасова. Дрожали ее губы, на опущенных в
землю глазах искрились слезы. Тяжело переводила она порывистое дыханье… А он высоко и гордо нес
голову.
— Много-то взять с родяковских и нельзя, — спокойно ответила Марья Ивановна. — Самим едва на пропитанье достает.
Земля —
голый песок, да и его не больно много; лесом, сердечные, только и перебиваются… Народ бедный, и малый-то оброк, по правде сказать, им тяжеленек.
Вскоре после того, как Марью Ивановну ввели по владение пустошами, сама она приехала на новые свои
земли. У миршенского крестьянина, что жил других позажиточней, весь дом наняла она. Отдохнувши после приезда, вздумала она объехать межи своего владенья. Волостной
голова, двое миршенских стариков и поверенный вместе с нею поехали.
— Ваше, сударыня, в вашем теперь владении, — отвечал
голова. — Вся Фатьянка ваша, и Святой ключ тоже в вашей
земле.
Все было ей ново: и невиданная за Волгой черная, как уголь,
земля, и красные либо полосатые поневы вместо темно-синих заволжских сарафанов, и
голое безлесье, что, куда ни посмотри, ни кустика, ни прутика нет.
Ждали — вот она упадет, и с
земли к небесам поднимется дым студеничный, от него померкнет солнце, и изыдут на
землю пруги, подобные коням, на брань уготованным, с человеческими лицами, с золотыми венцами на
головах, со львиными зубами, с хвостами скорпионовыми…
Вдруг тихими, неслышными шагами вошла Анисья Терентьевна Красноглазиха, в обычном темно-синем сарафане, в черной душегрейке, повязанная по
голове белым платком в знак похоронной печали, и с толстой книгой под мышкой. Помолилась она перед стоявшею в
головах покойника иконой, поклонилась в
землю Марку Данилычу, потом отвесила низкий поклон Патапу Максимычу.
Послушница ровно из
земли выросла; ожидая приказаний игуменьи, она стояла на месте, низко опустя
голову.
Он спал на
голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Рябчики в начале мая садятся на гнезда, которые вьют весьма незатейливо, всегда в лесу на
голой земле, из сухой травы, древесных листьев и даже мелких тоненьких прутиков; тока у них бывают в марте; самка кладет от десяти до пятнадцати яиц; она сидит на них одна, без участия самца, в продолжение трех недель; молодые очень скоро начинают бегать; до совершенного их возраста матка держится с ними предпочтительно в частом и даже мелком лесу, по оврагам, около лесных речек и ручьев.
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший
голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до
земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.
Зерно, что в
землю брошено, // И овощь огородная, // И волос на нечесаной // Мужицкой
голове — // Все ваше, все господское!
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит, поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что
голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга
земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова
головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на
землю. «Это что? кто-то едет», подумал он, услыхав бубенцы, и поднял
голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.