Неточные совпадения
Победы Румянцева при Ларге и Кагуле, истребление графом Орловым турецкого флота при Чесме, блистательные действия
князя Репнина, овладевшего Измаилом, Килеею и Аккерманом, занятие
русскими войсками Молдавии, Валахии и Крыма сильно потрясли Порту: подвластные ей славяне, греки и закавказские христиане восстали, чтобы, пользуясь удобным случаем, свергнуть турецкое иго; египетский паша Али-бей также поднял оружие против султана.
Потомок
русского великого
князя Рюрика [Огинские, вместе с
князьями Одоевскими, Горчаковыми, Оболенскими, Долгоруковыми, Щербатовыми, Барятинскими, Четвертинскими и Святополк-Мирскими, происходят от
князей Черниговских.
Князю Радзивилу, или, вернее сказать, его приближенным, ибо у самого «пане коханку» едва ли бы достало на то смысла, пришла затейная мысль: выпустить из Западной Европы на Екатерину еще самозваного претендента на
русский престол.
«Я помню только, — говорила она в последнем своем предсмертном показании
князю Голицыну, — что старая нянька моя, Катерина, уверяла меня, что о происхождении моем знают учитель арифметики Шмидт и маршал лорд Кейт, брат которого прежде находился в
русской службе и воевал против турок.
Звали ее обыкновенно Алиною или Али-Эмете и признавали за единственную отрасль знаменитого происхождением и богатствами какого-то
русского рода
князей Владимирских.
Нелепость этой сказки, имеющей следы польского происхождения, была бы очевидна для всякого
русского, знающего, что никаких
князей Владимирских с XIV столетия не бывало, но во Франции, где об России, ее истории и внутренней жизни знали не больше, как о каком-нибудь персидском или другом азиатском государстве, слухи о Владимирской принцессе не могли казаться нелепыми, особенно если их поддерживали если не сам польский посланник, Михаил Огинский, то такие польские знаменитости, как, например, княгиня Сангушко.
Алина писала, в свою очередь,
князю Лимбургу о дошедших до нее слухах, что его хотят женить на другой, уверяла, что ей также сделано блестящее предложение и что поэтому она освобождает его от данного слова и предлагает разойтись, тем более что нельзя же ей выходить замуж до признания прав ее
русским правительством и до получения документов о ее рождении, а этого нельзя получить раньше окончания все еще продолжавшейся войны России с Турцией.
Она приложила еще черновое письмо к
русскому вице-канцлеру, заведовавшему тогда иностранными делами,
князю Александру Михайловичу Голицыну, которого называла своим опекуном.
Через несколько времени он уведомил своего друга, что весь рассказ о
русском опекуне Алины
князе Голицыне — чистая ложь.
Польские эмигранты осенью 1773 года признали благовременным поставить новое затруднение Екатерине в лице подготовленной
князем Карлом Радзивилом претендентки на
русский престол.
Но претендентка на
русскую корону, кажется, уже не теми глазами смотрела теперь на влюбленного
князя, она была к нему холоднее прежнего.
Через несколько времени принцесса уведомила
князя Лимбурга о полученном ею от княгини Сангушко известии, что король Людовик XV одобрил намерение ее ехать с
князем Радзивилом в Венецию и Константинополь и оттуда предъявить права свои на
русский престол.
Он пришел в восхищение, когда
князь Лимбург, поверяя ему планы мнимой наследницы
русского престола, уверял его, что как скоро она наденет на голову корону деда своего Петра Великого, то немедленно приступит к политике прусского короля, перед которым благоговеет, что она теперь же, посредством сношений с Пугачевым, постарается способствовать расширению владений Фридриха II на востоке, для чего отклонит вмешательство Австрии турецкими делами, а внимание России — войной с шведским королем, который таким образом будет помогать и ей, и Пугачеву.
Стали обращаться к
князю Карлу Радзивилу, находившемуся с ней в ежедневных почти сношениях, и «пане коханку», под условием строжайшей тайны, каждому рассказывал, что это дочь
русской императрицы Елизаветы, рожденная от тайного брака, и приехала из Германии, чтобы под его покровительством ехать в Константинополь.
Она написала к султану Ахмету (24 августа) письмо, в котором, объявляя себя законною наследницей
русского престола, просила снабдить ее и
князя Радзивила фирманом.
Князь Разумовский, под именем Пугачева, находясь во главе нашей партии, благодаря всеобщей преданности
русского народа к законным наследникам престола, имеет блистательные успехи.
Всем памятно было объявление в 1742 году наследником
русского престола великого
князя Петра Феодоровича, которого, до самой смерти Елизаветы, во всех церквах ежедневно поминали на ектениях как ее наследника.
Судьба писем к королю шведскому и
русскому канцлеру была одинакова с судьбой писем к султану. Осторожный Горнштейн не отправил их и уведомил о том
князя Лимбурга. С самою принцессой он еще прежде прервал переписку.
«Непременным условием предложенного мне брака с
князем Римской империи, — сказала при этом принцесса аббату Рокотани, — поставляли мне переход в римско-католическую веру, но публично отречься от греческого исповедания в моем положении все равно что отречься от прав на
русский престол.
Орлова, находившегося еще за границей, она благодарила за искусное задержание самозванки, а
князю Голицыну писала, что женщина, выдающая себя за дочь покойной императрицы Елизаветы Петровны, со свитой своею задержана на
русской эскадре, с которою контр-адмирал Грейг придет в Ревель или в Кронштадт, как скоро лед дозволит кораблям войти в рейд.
Вообще в показаниях обоих поляков, Чарномского и Доманского, заметно старание выгородить не только себя, но и все польское дело, дать всему такой вид, чтобы не было обнаружено участие конфедератов, особенно же
князя Карла Радзивила и иезуитов в замыслах созданной польскою интригою претендентки на
русскую корону.
Когда собрались в путь и корабль был уже готов к отплытию,
князь Радзивил поручил мне проводить на него «иностранную даму», сказав, что это
русская «великая княжна», рожденная покойною императрицей Елизаветою Петровною от тайного, но законного брака.
Из Петербурга сухим путем поехали в Кенигсберг, где
князь Гали немедленно отпустил
русскую прислугу и нанял немецкую.
Об этом я предварительно послала записку
русскому вице-канцлеру
князю Голицыну.
Мы свиделись, и в разговоре со мной
князь намекнул, что я могу быть весьма полезною для Польши, так как ему от сопровождавших его французских офицеров положительно известно, что я законная дочь покойной
русской императрицы Елизаветы Петровны, имею неотъемлемое право на
русскую корону, и если достигну престола, то в вознаграждение за содействие, которое окажут мне поляки, должна буду возвратить Польше Белоруссию и заставить Пруссию и Австрию восстановить Польшу в пределах 1772 года.
Хотя она и сказала, что
князь Радзивил говорил ей, что она, достигнув принадлежащего ей по праву
русского престола, может быть полезна для Польши, но этим фельдмаршал не удовольствовался.
Князя Радзивила императрица считала за пустого человека и притом, как кажется, не хотела впутывать в дело самозванки, после того как он обещался не помогать ей, примирился с королем Станиславом Августом и признал себя совершенно бессильным перед
русскою императрицей.
— Да, мне говорил это в детстве моем
князь Гали, говорили и другие, но никто не побуждал меня выдавать себя за
русскую великую княжну, и я никогда, ни одного раза не утверждала, что я дочь императрицы.
Правда, иногда в разговорах с
князем Лимбургом, с
князем Радзивилом и другими знатными особами, которым я рассказывала о странных обстоятельствах моего детства, они говорили мне, что напрасно я скрываю свое происхождение, что им наверное известно, что я рождена
русскою императрицей.
Получив эти бумаги и прочитав их, стала я соображать и воспоминания моего детства, и старания друзей укрыть меня вне пределов России, и слышанное мною впоследствии от
князя Гали, в Париже от разных знатных особ, в Италии от французских офицеров и от
князя Радзивила относительно моего происхождения от
русской императрицы.
На другой день по отправлении донесения к императрице, то есть 1 июня,
князь Голицын получил от пленницы письмо. Она писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против государыни императрицы, иначе не поехала бы с графом Орловым на
русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти
русских.
Доманский смутился. Но, несколько оправившись и придя в себя, с наглостью «отрекся от данного прежде показания, утверждая, что никогда не говорил при следствии приписываемых ему фельдмаршалом слов». Наглость поляка вывела
князя Голицына из терпения. Он грозил ему строгим наказанием за ложь, но Доманский стоял на своем, говоря, что никогда не слыхал, чтобы графиня Пиннеберг называла себя дочерью
русской императрицы. Не было никаких средств образумить упрямого шляхтича.
Духовник спросил о сообщниках, о том, откуда у нее появились духовные завещания Петра I, Екатерины I и Елизаветы Петровны, возмутительный манифест к
русской эскадре, письма к султану и другие документы, о которых священник предварительно узнал от
князя Голицына.
Ясновельможный
князь дурак потому, что вздумал бороться с
русскою императрицей, а я дурак потому, что вздумал бороться с вашею княжескою милостию».
Неточные совпадения
И старый
князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины верили, и жена его верила так, как он верил в первом детстве, и девяносто девять сотых
русского народа, весь тот народ, жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
На другой день по своем приезде
князь в своем длинном пальто, со своими
русскими морщинами и одутловатыми щеками, подпертыми крахмаленными воротничками, в самом веселом расположении духа пошел с дочерью на воды.
— Вот и я, — сказал
князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все
Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
Князь же, напротив, находил за границей всё скверным, тяготился европейской жизнью, держался своих
русских привычек и нарочно старался выказывать себя за границей менее Европейцем, чем он был в действительности.
Уже перед концом курса вод
князь Щербацкий, ездивший после Карлсбада в Баден и Киссинген к
русским знакомым набраться
русского духа, как он говорил, вернулся к своим.