Неточные совпадения
Волга — рукой подать. Что мужик в неделю наработает, тотчас на пристань везет, а поленился — на соседний базар. Больших барышей ему не нажить; и за Волгой не всяк в «тысячники» вылезет, зато, как ни плоха работа, как работников в семье ни мало, заволжанин век свой сыт, одет, обут, и податные за ним не стоят. Чего ж еще?.. И за
то слава
те, Господи!.. Не всем же в золоте ходить, в руках серебро носить, хоть и каждому русскому
человеку такую судьбу няньки да мамки напевают, когда еще он в колыбели лежит.
— То-то. На, прими, — сказал он, подавая жене закрытый бурак, но, увидя входившую канонницу, отдал ей, примолвив: — Ей лучше принять, она свят
человек. Возьми-ка, Евпраксеюшка, воду богоявленскую.
— Самарский… Мужик богатый: свои гурты из степи гоняет, салотопленый завод у него в Самаре большущий, в Питер сало поставляет. Капиталу сто четыре тысячи целковых, а не
то и больше; купец, с медалью; хороший
человек. Сегодня вместе и вечерню стояли.
— Не оставь ты меня, паскудного, отеческой своей милостью, батюшка ты мой, Патап Максимыч!.. Как Бог, так и ты — дай теплый угол, дай кусок хлеба!.. — так говорил
тот человек хриплым голосом.
— В работники хочешь? — сказал он Алексею. — Что же? Милости просим. Про тебя слава идет добрая, да и сам я знаю работу твою: знаю, что руки у тебя золото… Да что ж это, парень? Неужели у вас до
того дошло, что отец тебя в чужи
люди посылает? Ведь ты говоришь, отец прислал. Не своей волей ты рядиться пришел?
Но главный замысел не
тот был: хотелось ему будущим сватушке да зятьку показать, каков он
человек за Волгой, какую силу в народе имеет.
Пошлют беглого с письмом к знакомому
человеку,
тот к другому, этот к третьему, да так за границу и выпроводят.
Известно дело, солдатка — мирской
человек, кто к ней в келью зашел,
тот и хозяин.
— Знаю про
то, Захаровна, и вижу, — продолжал Патап Максимыч, — я говорю для
того, что ты баба. Стары
люди не с ветру сказали: «Баба что мешок: что в него положишь,
то и несет». И потому, что ты есть баба, значит, разумом не дошла,
то, как меня не станет, могут тебя
люди разбить. Мало ль есть в миру завистников? Впутаются не в свое дело и все вверх дном подымут.
Понимал Патап Максимыч, что за бесценное сокровище в дому у него подрастает. Разумом острая, сердцем добрая, ко всему жалостливая, нрава тихого, кроткого, росла и красой полнилась Груня. Не было
человека, кто бы, раз-другой увидавши девочку, не полюбил ее. Дочери Патапа Максимыча души в ней не чаяли, хоть и немногим была постарше их Груня, однако они во всем ее слушались. Ни у
той, ни у другой никаких тайн от Груни не бывало. Но не судьба им была вместе с Груней вырасти.
— Слушай, тятя, что я скажу, — быстро подняв голову, молвила Груня с такой твердостью, что Патап Максимыч, слегка отшатнувшись, зорко поглядел ей в глаза и не узнал богоданной дочки своей. Новый
человек перед ним говорил. — Давно я о
том думала, — продолжала Груня, — еще махонькою была, и тогда уж думала: как ты меня призрел, так и мне надо сирот призирать. Этим только и могу я Богу воздать… Как думаешь ты, тятя?.. А?..
— Бог простит, Бог благословит, — сказала, кланяясь в пояс, Манефа, потом поликовалась [У старообрядцев монахи и монахини, иногда даже христосуясь на Пасхе, не целуются ни между собой, ни с посторонними. Монахи с мужчинами, монахини с женщинами только «ликуются»,
то есть щеками прикладываются к щекам другого. Монахам также строго запрещено «ликоваться» с мальчиками и с молодыми
людьми, у которых еще ус не пробился.] с Аграфеной Петровной и низко поклонилась Ивану Григорьичу.
Как Никитишна ни спорила, сколько ни говорила, что не следует готовить к чаю этого стола, что у хороших
людей так не водится, Патап Максимыч настоял на своем, убеждая куму-повариху
тем, что «ведь не губернатор в гости к нему едет, будут
люди свои, старозаветные, такие, что перед чайком от настоечки никогда не прочь».
— Помаленьку справляюся, Бог милостив — к сроку поспеем, — отвечал Патап Максимыч. — Работников принанял; теперь сорок восемь
человек, опричь
того по деревням роздал работу: по своим и по чужим. Авось управимся.
А не
то — шут бы ему велел в чужие
люди идти.
— В годы взял. В приказчики. На место Савельича к заведенью и к дому приставил, — отвечал Патап Максимыч. — Без такого
человека мне невозможно: перво дело, за работой глаз нужен, мне одному не углядеть; опять же по делам дом покидаю на месяц и на два, и больше: надо на кого заведенье оставить. Для
того и взял молодого Лохматого.
— Я решил, чтобы как покойник Савельич был у нас, таким был бы и Алексей, — продолжал Патап Максимыч. — Будет в семье как свой
человек, и обедать с нами и все… Без
того по нашим делам невозможно… Слушаться не станут работники, бояться не будут, коль приказчика к себе не приблизишь. Это они чувствуют… Матренушка! — крикнул он, маленько подумав, работницу, что возилась около посуды в большой горенке.
Сидел Стуколов, склонив голову, и, глядя в землю, глубоко вздыхал при таких ответах. Сознавал, что, воротясь после долгих странствий на родину, стал он в ней чужанином. Не
то что
людей, домов-то прежних не было; город, откуда родом был, два раза дотла выгорал и два раза вновь обстраивался. Ни родных, ни друзей не нашел на старом пепелище — всех прибрал Господь. И тут-то спознал Яким Прохорыч всю правду старого русского присловья: «Не временем годы долги — долги годы отлучкой с родной стороны».
Имеют
те российские
люди митрополита и епископов асирского поставленья.
И светского суда в
том Опоньском государстве они не имеют, всеми
людьми управляют духовные власти.
На
том озере большие острова есть, и на
тех островах живут русские
люди старой веры.
Выпуску оттудова пришлым
людям нету, боятся
те опонцы, чтоб на Руси про них не спознали и назад в русское царство их не воротили…
А там в первые три года свежаков [Новый, недавний пришелец.] с островов на берег великого озера не пускают, пока не уверятся, что не сбежит
тот человек во матушку во Россию.
— Зачем же нас в неведенье держишь? — сказал Патап Максимыч. — Здесь свои
люди, стары твои друзья, кондовые приятели, а кого не знаешь —
то чада и домочадцы их.
Хоть дело запретное, да находились
люди, что с радостью масло
то покупали.
— Поистине, не облыжно доложу вам, Аксинья Захаровна, таких
людей промеж наших христиан, древлего
то есть благочестия, не много найдется!..
У него, что у отца,
то же на уме было: похвалиться перед будущим тестем: вот, дескать, с какими
людьми мы знаемся, а вы, дескать, сиволапые, живучи в захолустье, понятия не имеете, как хорошие
люди в столицах живут.
— Молодость! — молвил старый Снежков, улыбаясь и положив руку на плечо сыну. — Молодость, Патап Максимыч, веселье на уме… Что ж?.. Молодой квас — и
тот играет, а коли млад
человек не добесится, так на старости с ума сойдет… Веселись, пока молоды. Состарятся, по крайности будет чем молодые годы свои помянуть. Так ли, Патап Максимыч?
А немало ночей, до последних кочетов, с милым другом бывало сижено, немало в
те ноченьки тайных любовных речей бывало с ним перемолвлено, по полям, по лугам с добрым молодцем было похожено, по рощам, по лесочкам было погулено… Раздавались, расступались кустики ракитовые, укрывали от людских очей стыд девичий, счастье молодецкое… Лес не видит, поле не слышит;
людям не по что знать…
Тетенька своего достигла — птичка в сетях. Хорошо, привольно, почетно было после
того жить Платониде. После матери игуменьи первым
человеком в обители стала.
— Где именно
те места, покаместь не скажу, — отвечал Стуколов. — Возьмешься за дело как следует, вместе поедем, либо верного
человека пошли со мной.
— То-то и есть! — сказал Стуколов. — Без умелых
людей как за такое дело приниматься? Сказано: «Божьей волей свет стоит,
человек живет уменьем». Досужество да уменье всего дороже… Вот ты и охоч золото добывать, да не горазд — ну и купи досужество умелых
людей.
У Патапа Максимыча в самом деле новые мысли в голове забродили. Когда он ходил взад и вперед по горницам, гадая про будущие миллионы, приходило ему и
то в голову, как дочерей устроить. «Не Снежковым чета женихи найдутся, — тогда думал он, — а все ж не выдам Настасью за такого шута, как Михайло Данилыч… Надо мне
людей богобоязненных, благочестивых, не скоморохов, что теперь по купечеству пошли. Тогда можно и небогатого в зятья принять, богатства на всех хватит».
Ровно плачет ребенок, запищал где-то сыч, потом вдали послышался тоскливый крик, будто
человек в отчаянном боренье со смертью зовет себе на помощь:
то были крики пугача…
В лесах работают только по зимам. Летней порой в дикую глушь редко кто заглядывает. Не
то что дорог, даже мало-мальских торных тропинок там вовсе почти нет; зато много мест непроходимых… Гниющего валежника пропасть, да кроме
того,
то и дело попадаются обширные глубокие болота, а местами трясины с окнами, вадьями и чарусами… Это страшные, погибельные места для небывалого
человека. Кто от роду впервой попал в неведомые лесные дебри — берегись — гляди в оба!..
Хитрит, окаянная, обмануть, обвести хочется ей
человека — села в
тот чудный цветок спрятать гусиные свои ноги с черными перепонками.
А сама разводит руками, закидывает назад голову, манит к себе на пышные перси
того человека, обещает ему и тысячи неслыханных наслаждений, и груды золота, и горы жемчуга перекатного…
В безмолвной тиши не станет
того человека, и его могила на веки веков останется никому не известною.
Лесной народ смешивает эти две породы.],
та, что как прыгнет, так насквозь
человека проскочит…
Артелями в лесах больше работают:
человек по десяти, по двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им на Покров задатки, а расчет дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж чужой
человек к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в грех
того не поставит.
— То-то и есть, что деялось, — сказал дядя Онуфрий. — Мы видели, что на небе перед полночью было… Тут-то вот и премудрая, тайная сила Творца Небесного… И про
ту силу великую не
то что мы,
люди старые, подростки у нас знают… Петряйко! Что вечор на небе деялось? — спросил он племянника.
— Это что келейницы-то толкуют? — со смехом отозвался Захар. — Врут они, смотницы [Смотник, смотница —
то же, что сплетник, а также
человек, всякий вздор говорящий.], пустое плетут… Мы ведь не староверы, в бабье не веруем.
— А как же, — отвечал Артемий. — Есть клады, самим Господом положенные, —
те даются
человеку, кого Бог благословит… А где, в котором месте,
те Божьи клады положены, никому не ведомо. Кому Господь захочет богатство даровать,
тому тайну свою и откроет. А иные клады
людьми положены, и к ним приставлена темная сила. Об этих кладах записи есть: там прописано, где клад зарыт, каким видом является и каким зароком положен… Эти клады страшные…
Хоша бы
тот клад и лихим
человеком был положон на чью голову — заклятье его не подействует, а вынутый клад вменится тебе за клад, самим Богом на счастье твое положенный.
— Господь да небесные ангелы знают, где она выпала. И
люди, которым Бог благословит, находят такие места. По
тем местам и роют золото, — отвечал Артемий. — В Сибири, сказывают, много таких местов…
— Нашему брату этого нельзя, — молвил Патап Максимыч. — Живем в миру, со всяким народом дела бывают у нас; не токма с церковниками — с татарами иной раз хороводимся… И
то мне думается, что хороший
человек завсегда хорош, в какую бы веру он ни веровал… Ведь Господь повелел каждого
человека возлюбить.
— Как же будет у нас? — продолжал Патап Максимыч. — Благословляй, что ли, свят муж, к ловцам посылать?.. Рыбешка здесь редкостная, янтарь янтарем… Ну, Яким Прохорыч, так уж и быть, опоганимся, да вплоть до Святой и закаемся… Право же говорю, дорожным
людям пост разрешается… Хоть Манефу спроси… На что мастерица посты разбирать, и
та в пути разрешает.
— У меня в городу дружок есть, барин, по всякой науке
человек дошлый, — сказал он. — Сем-ка я съезжу к нему с этим песком да покучусь ему испробовать, можно ль из него золото сделать… Если выйдет из него заправское золото — ничего не пожалею, что есть добра, все в оборот пущу… А до
той поры, гневись, не гневись, Яким Прохорыч, к вашему делу не приступлю, потому что оно покаместь для меня потемки… Да!
— Кто на попятный? — вскрикнул Патап Максимыч. — Никогда я на попятный ни в каком деле не поворачивал, не таков я
человек, чтоб на попятный идти. Мне бы только увериться… Обожди маленько, окажется дело верное, тотчас подпишу условие и деньги тебе в руки. А до
тех пор я не согласен.
— Не греши праздным словом на Божьих старцев, — уговаривал его паломник. — Потерпи маленько. Иначе нельзя — на
то устав… Опять же народ пуганый — недобрых
людей опасаются. Сам знаешь: кого медведь драл,
тот и пенька в лесу боится.