Неточные совпадения
— Горько мне стало на родной стороне. Ни на что бы тогда не глядел я и не знай куда бы готов был деваться!.. Вот уже двадцать пять лет и побольше прошло с
той поры, а как вспомнишь, так и теперь сердце на клочья рваться зачнет… Молодость, молодость!.. Горячая кровь тогда ходила во мне… Не стерпел обиды, а
заплатить обидчику было нельзя… И решил я покинуть родну сторону, чтоб в нее до гробовой доски не заглядывать…
А живут
те некрасовцы во ослабе: старую веру соблюдают, ни от кого в
том нет им запрету; делами своими на «кругах» заправляют, турскому султану дани не
платят, только как война у турки зачнется, полки свои на службу выставляют…
Но тут вдруг ему вспомнились рассказы Снежковых про дочерей Стужина. И мерещится Патапу Максимычу, что Михайло Данилыч оголил Настю чуть не до пояса, посадил боком на лошадь и возит по московским улицам… Народ бежит, дивуется… Срам-от, срам-от какой… А Настасья
плачет, убивается, неохота позор принимать… А делать ей нечего: муж
того хочет, а муж голова.
Если бы Настя знала да ведала, что промелькнуло в голове родителя, не
плакала бы по ночам, не тосковала бы, вспоминая про свою провинность, не приходила бы в отчаянье, думая про
то, чему быть впереди…
Ровно
плачет ребенок, запищал где-то сыч, потом вдали послышался тоскливый крик, будто человек в отчаянном боренье со смертью зовет себе на помощь:
то были крики пугача…
— Кто дорогу укажет,
тому и
заплатим, — молвил Патап Максимыч.
— И толкуют, слышь, они, матушка, как добывать золотые деньги… И снаряды у них припасены уж на
то… Да все Ветлугу поминают, все Ветлугу… А на Ветлуге
те плутовские деньги только и работают… По тамошним местам самый корень этих монетчиков. К ним-то и собираются ехать. Жалеючи Патапа Максимыча, Пантелей про это мне за великую тайну сказал, чтобы, кроме тебя, матушка, никому я не открывала… Сам чуть не
плачет… Молви, говорит, Христа ради, матушке, не отведет ли она братца от такого паскудного дела…
Дивом казалось ей, понять не могла, как это она вдруг с Алексеем поладила. В самое
то время, как сердце в ней раскипелось, когда гневом так и рвало душу ее, вдруг ни с
того ни с сего помирились, ровно допрежь
того и ссоры никакой не бывало… Увидала слезы, услыхала рыданья — воском растаяла. Не видывала до
той поры она, ни от кого даже не слыхивала, чтоб парни перед девицами
плакали, — а этот…
Строга и сдержанна мать Манефа, но, узнав о тяжкой болезни племянницы, и
та при людях
заплакала.
У матерей только и речи, что про Настину болезнь, а добрая Виринея походя
плакала, и в келарне у ней все пошло не по-прежнему:
то рыба переварится,
то пироги в уголь перегорят.
Погребальные «
плачи» веют стариной отдаленной.
То древняя обрядня, останки старорусской тризны, при совершении которой близкие к покойнику, особенно женщины,
плакали «
плачем великим». Повсюду на Руси сохранились эти песни, вылившиеся из пораженной тяжким горем души. По на́слуху переходили они в течение веков из одного поколенья в другое, несмотря на запрещенья церковных пастырей творить языческие
плачи над христианскими телами…
Плачеи и вопленницы — эти истолковательницы чужой печали — прямые преемницы
тех вещих жен, что «великими
плачами» справляли тризны над нашими предками.
Одни
плачи поются от лица мужа или жены, другие от лица матери или отца, брата или сестры, и обращаются
то к покойнику,
то к родным его,
то к знакомым и соседям…
Возвращаясь в подклет мимо опустелой Настиной светлицы, он невольно остановился. Захотелось взглянуть на горенку, где в первый раз поцеловал он Настю и где, лежа на смертной постели, умоляла она отца не
платить злом своему погубителю. Еще утром от кого-то из домашних слышал он, что Аксинья Захаровна в постели лежит. Оттого не боялся попасть ей на глаза и
тем нарушить приказ Патапа Максимыча… Необоримая сила тянула Алексея в светлицу… Робкой рукой взялся он за дверную скобу и тихонько растворил дверь.
— «О! горе, егда будет сие, — читала Таифа, — восплачутся тогда и церкви Божии
плачем великим, зане ни приношения, ниже кадило совершится, ниже служба богоугодная; священные бо церкви яко овощная хранилища будут, и честное тело и кровь Христова во днех онех не имать явитися, служба угаснет, чтение Писания не услышится, но
тьма будет на человецех».
За
то, что я тебя вырастил, за
то, что вспоил-вскормил тебя, на ноги поставил тебя, ты мне сполна
заплатил…
— Неладное, сынок, затеваешь, — строго сказал он. — Нет тебе нá это моего благословенья. Какие ты милости от Патапа Максимыча видел?.. Сколь он добр до тебя и милостив!.. А чем ты ему
заплатить вздумал?.. Покинуть его, иного места тайком искать?.. И думать не моги! Кто добра не помнит, Бог
того забудет.
Напившись чаю, за столы садились. В бывшей Настиной светлице села Манефа с соборными старицами,
плачея Устинья Клещиха с вопленницами да еще кое-кто из певчих девиц, в
том числе, по приказу игуменьи, новая ее наперсница Устинья Московка. Мирские гости расселись за столы, расставленные по передним горницам. Там рыбными яствами угощал их Патап Максимыч, а в Настиной светлице села с постниками Аксинья Захаровна и угощала их уставны́м сухояденьем.
— «Так я пóд вечер наряжу, святый отче…» А игумен опять
то же слово: «Как знаешь!..» На другой день поу́тру опять к нему отец Парфений приходит, глядит, а игумен так и рыдает, так и разливается-плачет…
Про
то разговорились, как живется-можется русскому человеку на нашей привольной земле. Михайло Васильич, дальше губернского города сроду нигде не бывавший, жаловался, что в лесах за Волгой земли холодные, неродимые, пашни и покосы скудные, хлебные недороды частые, по словам его выходило, что крестьянину-заволжанину житье не житье, а одна тяга; не
то чтобы деньги копить, подати исправно нечем
платить.
— Завтрашнего числа надо его беспременно принять, — сказал Алексей, — не
то много придется
платить неустойки, да еще за простой… Судом грозит капитан, убытки взыскивать хочет…
— Дочиста рассчитались… За
то, что вспоил-вскормил меня, я сполна чистогангом
заплатил ему, — сказал Алексей, подняв голову.
Тот у них за человека не почтен, кто хоть раз на веку по гривне за рубль не
платил… подлецы!..
Не о
том Манефа заботится, не о
том сокрушается, что придется перед Москвой ответ держать, зачем допустила жившего под ее кровом рогожского посла погибнуть в пламени; не гнева Патапа Максимыча страшится, не горький, истомный
плач безнадежного отчаяния Аксиньи Захаровны смущает ее — болит она сердцем, сокрушается по Фленушке…
А если позволено будет строенье перевезти в город,
то за перевозку и плотникам за работу
тот же благодетель
заплатить обещался.
— А по-моему, разве только на
том свете от него ты укроешься, — молвил Семен Петрович. — У тебя за рубежом знакомцы, а у него деньги в кармане. Что перетянет?.. А?.. За границу уедешь?.. Да ведь граница-то не железной стеной огорожена. Сыщет тебя Чапурин и там. Не забудет дочернего позора, не помрет без
того, чтоб не
заплатить тебе за ее бесчестье…
Позором честной семьи за добро
заплатил, но и после
того не оскудела рука Патапа Максимыча.
Те даже не оправдывались: присели на ступеньках келарии и горько
плакали, причитая...
Фленушка с Марьюшкой ушли в свои горницы, а другие белицы, что ходили гулять с Прасковьей Патаповной, на дворе стояли и тоже
плакали. Пуще всех ревела, всех голосистей причитала Варвара, головница Бояркиных, ключница матери Таисеи. Она одна из Бояркиных ходила гулять к перелеску, и когда мать Таисея узнала, что случилось, не разобрав дела, кинулась на свою любимицу и так отхлестала ее по щекам, что у
той все лицо раздуло.
Неточные совпадения
Тут башмачки козловые // Дед внучке торговал, // Пять раз про цену спрашивал, // Вертел в руках, оглядывал: // Товар первейший сорт! // «Ну, дядя! два двугривенных //
Плати, не
то проваливай!» — // Сказал ему купец.
— А кто сплошал, и надо бы //
Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его не трогайте, // А лучше киньте жеребий. //
Заплатим мы: вот пять рублей…»
А князь опять больнехонек… // Чтоб только время выиграть, // Придумать: как тут быть, // Которая-то барыня // (Должно быть, белокурая: // Она ему, сердечному, // Слыхал я, терла щеткою // В
то время левый бок) // Возьми и брякни барину, // Что мужиков помещикам // Велели воротить! // Поверил! Проще малого // Ребенка стал старинушка, // Как паралич расшиб! //
Заплакал! пред иконами // Со всей семьею молится, // Велит служить молебствие, // Звонить в колокола!
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в
ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а
платит одни труды верно и щедро.
Стародум. Да
тем не меньше тебе
заплатить надобно.