Неточные совпадения
Живет заволжанин хоть в труде, да в достатке. Сысстари за Волгой мужики в сапогах, бабы в котах. Лаптей видом не видано, хоть слыхом про них и слыхано. Лесу вдоволь, лыко нипочем, а в редком доме кочедык найдешь. Разве где такой дедушка есть, что с печки уж лет пяток не слезает, так он, скуки ради, лапотки иной раз ковыряет, нищей
братье подать либо самому обуться, как
станут его в домовину обряжать. Таков обычай: летом в сапогах, зимой в валенках, на тот свет в лапотках…
— И я не признал бы тебя, Патап Максимыч, коли б не в дому у тебя встретился, — сказал незнакомый гость. — Постарели мы,
брат, оба с тобой, ишь и тебя сединой, что инеем, подернуло… Здравствуйте, матушка Аксинья Захаровна!.. Не узнали?.. Да и я бы не узнал… Как последний раз виделись, цвела ты, как маков цвет, а теперь, гляди-ка, какая
стала!.. Да… Время идет да идет, а годы человека не красят… Не узнаете?..
Хоть нашего
брата возьмите, как при нашей то есть коммерции
станешь грехи замаливать?
Как взвидела
брата матушка Манефа, так и присела на пороге. Анафролия
стала на лестнице и, разиня рот, глядела на Патапа Максимыча. Канонница, как пойманный в шалостях школьник, не знала, куда руки девать.
Марья Гавриловна согласилась. Когда
брат ее приехал из Казани и
стал уговаривать богатую сестру ехать к нему на житье, она ему наотрез отказала. Обещалась, впрочем, летом побывать к нему на короткое время в Казань.
— Худых дел у меня не затеяно, — отвечал Алексей, — а тайных дум, тайных страхов довольно… Что тебе поведаю, — продолжал он,
становясь перед Пантелеем, — никто доселе не знает. Не говаривал я про свои тайные страхи ни попу на духу, ни отцу с матерью, ни другу, ни
брату, ни родной сестре… Тебе все скажу… Как на ладонке раскрою… Разговори ты меня, Пантелей Прохорыч, научи меня, пособи горю великому. Ты много на свете живешь, много видал, еще больше того от людей слыхал… Исцели мою скорбь душевную.
— Обухом по башке, вот ему, псу, и помочь, — плюнула Аксинья Захаровна. — Голову снимаешь с меня, окаянный!.. Жизни моей от тебя не
стало!.. Во гроб меня гонишь!.. — задорно кричала она, наступая на
брата.
— По-моему, не надо бы торопиться — выждать бы хорошей цены, — заметил Сергей Андреич. — Теперь на муку цены шибко пошли пóд гору, ставят чуть не в убыток… В Казани, слышь, чересчур много намололи… Там,
брат, паровые мельницы заводить теперь
стали… Вот бы Патапу-то Максимычу в Красной Рамени паровую поставить. Не в пример бы спорей дело-то у него пошло. Полтиной бы на рубль больше в карман приходилось.
«Теперь все дело как на ладони, — думал он, крупными шагами идя вдоль набережной. — Тешилась, значит, ведьма треклятая, одурачить меня думала… Коли б в самом деле на мыслях у нее в те поры про меня было, не
стала бы у
брата места сулить, сказала бы, что сама задумала пароход покупать… А я-то, дурак, ровно ошалел тогда!.. Вся теперь надежда на Сергея Андреича».
— Завтра,
брат, тоже никак невозможно, потому что завтра весь день
стану отдыхать, — сказал Михайло Васильич. — Давеча перед обедом по полю я ходил — тенетнику над озимью видимо-невидимо, и мошка толчется, — улов будет богатый… Нет, завтра нельзя… Разве записку снесешь к Карпу Алексеичу, чтоб, значит, беспременно выдал тебе бумагу.
Пропели вопленницы плачи, раздала Никитишна нищей
братии «задушевные поминки» [Милостыня, раздаваемая по рукам на кладбище или у ворот дома, где справляют поминки.], и
стали с кладбища расходиться. Долго стоял Патап Максимыч над дочерней могилой, грустно качая головой, не слыша и не видя подходивших к нему. Пошел домой из последних. Один, одаль других, не надевая шапки и грустно поникнув серебристой головою, шел он тихими стопами.
— Благодарю покорно, — молвила игуменья, встав и низко поклонившись
брату. — Дай-ка мне бумажку да перышко, запишу куда назначил. Не то забуду. После болезни памятью что-то
стала я хуже.
— И расшивы есть, и пряжей торгуют, люди капитальные, — отвечал Алексей. — А вот часовенны-то венцы и у того
брата и у другого как есть распаялись… Непрочно,
стало быть, их по старой-то вере ковали, — с усмешкой прибавил Алексей.
— Очень просто, — улыбаясь, но опять-таки полушепотом, ответил Смолокуров. — Сегодня сами видели, каков ревнитель Васька Пыжов, а послезавтра, только что минёт китежское богомолье, ихнего
брата, ревнителей, целая орава сюда привалит… Гульба пойдет у них, солдаток набредет, на гармониях пойдут, на балалайках, вина разливанное море… И тот же Васька Пыжов, ходя пьяный, по роще
станет невидимых святых нехорошими словами окликать… Много таких.
— Не узнает?.. Как же?.. Разве такие дела остаются в тайне? — сказал Семен Петрович. — Рано ли, поздно ли — беспременно в огласку войдет… Несть тайны, яже не открыется!.. Узнал же вот я, по времени также и другие узнают. Оглянуться не успеешь, как ваше дело до Патапа дойдет. Только доброе молчится, а худое лукавый молвой по народу несет… А нешто сама Прасковья
станет молчать, как ты от нее откинешься?.. А?.. Не покается разве отцу с матерью? Тогда,
брат, еще хуже будет…
— А вот как, —
стал объяснять Смолокуров. — Пишется «ловецкий контракт», без того нельзя: ряда не досада, а уговорец — нашему
брату кормилец. Выговаривают, чтоб ловцы всю рыбу, что ни наловят, сдавали съемщику со скидкой десяти аль двенадцати копеек с рубля. А как пойдет у них наперебой, по двадцати да по двадцати по пяти копеек они и скидывают. Нашему
брату барыш в руки и лезет…
Неточные совпадения
Цыфиркин. А наш
брат и век так живет. Дела не делай, от дела не бегай. Вот беда нашему
брату, как кормят плохо, как сегодни к здешнему обеду провианту не
стало…
Она говорила свободно и неторопливо, изредка переводя свой взгляд с Левина на
брата, и Левин чувствовал, что впечатление, произведенное им, было хорошее, и ему с нею тотчас же
стало легко, просто и приятно, как будто он с детства знал ее.
Но ему
стало стыдно за это чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и с умиленною радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб это был
брат.
«Не может быть, чтоб это страшное тело был
брат Николай», подумал Левин. Но он подошел ближе, увидал лицо, и сомнение уже
стало невозможно. Несмотря на страшное изменение лица, Левину стòило взглянуть в эти живые поднявшиеся на входившего глаза, заметить легкое движение рта под слипшимися усами, чтобы понять ту страшную истину, что это мертвое тело было живой
брат.
Но Левин не слушал ее; он, покраснев, взял письмо от Марьи Николаевны, бывшей любовницы
брата Николая, и
стал читать его.