Неточные совпадения
Поморщился Патап Максимыч, сунул тетрадку в карман и, ни слова не
сказав дочерям, пошел в свою горницу. Говорит
жене...
— То-то. На, прими, —
сказал он, подавая
жене закрытый бурак, но, увидя входившую канонницу, отдал ей, примолвив: — Ей лучше принять, она свят человек. Возьми-ка, Евпраксеюшка, воду богоявленскую.
— Чего завыла? Не покойников провожаешь! — сердито попрекнул ей Трифон, но в суровых словах его слышалось что-то плачевное, горестное. А не задать бабе окрику нельзя; не плакать же мужику, не бабиться. — Фекла, —
сказал Трифон
жене поласковей, — подь-ка, помолись!
— Да чтой-то, родной, ты ни с того ни с сего расходился? — тихо и смиренно вмешалась в разговор мужа с
женой мать Манефа. — И слова
сказать нельзя тебе, так и закипишь.
— А тебе тоже бы молчать, спасенная душа, — отвечал Патап Максимыч сестре, взглянув на нее исподлобья. — Промеж мужа и
жены советниц не надо. Не люблю, терпеть не могу!.. Слушай же, Аксинья Захаровна, — продолжал он, смягчая голос, —
скажи стряпухе Арине, взяла бы двух баб на подмогу. Коли нет из наших работниц ловких на стряпню, на деревнях поискала бы. Да вот Анафролью можно прихватить. Ведь она у тебя больше при келарне? — обратился он к Манефе.
— Куда ж ему в зятья к мужику идти, —
сказал Матвей, — у него, братец ты мой, заводы какие в Самаре, дома, я сам видел; был ведь я в тех местах в позапрошлом году. Пароходов своих четыре ли, пять ли. Не пойдет такой зять к тестю в дом. Своим хозяйством, поди, заживут. Что за находка ему с молодой
женой, да еще с такой раскрасавицей, в наших лесах да в болотах жить!
Засиял в Вихореве осиротелый дом Заплатина. Достатки его удвоились от приданого, принесенного молодой
женой. Как
сказал, так и сделал Патап Максимыч: дал за Груней тридцать тысяч целковых, опричь одежи и разных вещей. Да, опричь того, выдал ей капитал, что после родителей ее остался: тысяч пять на серебро было.
—
Скажу, — молвил Стуколов. — Только не при
женах говорить бы…
— Чего еще?.. Ну? —
сказал Патап Максимыч, остановясь перед
женой.
На первой неделе Великого поста Патап Максимыч выехал из Осиповки со Стуколовым и с Дюковым. Прощаясь с
женой и дочерьми, он
сказал, что едет в Красную рамень на крупчатные свои мельницы, а оттуда проедет в Нижний да в Лысково и воротится домой к Середокрестной неделе, а может, и позже. Дом покинул на Алексея, хотя при том и Пантелею наказал глядеть за всем строже и пристальней.
— Замолола!.. Пошла без передышки в пересыпку! — хмурясь и зевая, перебил
жену Патап Максимыч. — Будет ли конец вранью-то? Аль и в самом деле бабьего вранья на свинье не объедешь?.. Коли путное что хотела
сказать — говори скорей, — спать хочется.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч послать
жену с дочерью на смотрины, была бы в доме немалая свара, когда бы узнал он о случившемся. Но теперь дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем становились на такое место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик.
Сказали ему про Масляникова, что, если б не он, совсем бы задавили Машу в народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не стал.
Да и то
сказать надо, не хочу от врага рода человеческого
жену себе пояти, потому сказано: «Перва
жена от Бога, втора от людей, третья от беса».
Воротясь из Казани, Евграф Макарыч, заметив однажды, что недоступный, мрачный родитель его был в веселом духе, осторожно повел речь про Залетовых и
сказал отцу: «Есть, мол, у них девица очень хорошая, и если б на то была родительская воля, так мне бы лучше такой
жены не надо».
— После, —
сказал он
жене.
— Ишь, грозная какая у вас мать-та… — шутливо молвил он дочерям. — Ну, прости, Христа ради, Захаровна, недоглядел… Право слово, недоглядел, —
сказал он
жене.
— Зла не жди, — стал говорить Патап Максимыч. — Гнев держу — зла не помню… Гнев дело человеческое, злопамятство — дьявольское… Однако знай, что можешь ты меня и на зло навести… — прибавил он после короткого молчанья. — Слушай… Про Настин грех знаем мы с
женой, больше никто. Если ж, оборони Бог, услышу я, что ты покойницей похваляешься, если кому-нибудь проговоришься — на дне морском сыщу тебя… Тогда не жди от меня пощады… Попу станешь каяться — про грех
скажи, а имени называть не смей… Слышишь?
И жжет и рвет у Алексея сердце. Злоба его разбирает, не на Карпушку, на сестру. Не жаль ему сестры, самого себя жаль… «Бог даст, в люди выду, — думает он, — вздумаю
жену из хорошего дома брать, а тут
скажут — сестра у него гулящая!.. Срам, позор!.. Сбыть бы куда ее, запереть бы в четырех стенах!..»
— А сам-от ты разве не мой? — с ясной улыбкой, обняв Алексея,
сказала Марья Гавриловна. — Разве мужу с
женой можно делиться?.. И в Писании сказано: «Оба в плоть едину»… Что твое — мое, что мое — твое. По моему рассужденью так, не знаю, как по твоему.
— Сами извольте считать, —
сказал Самоквасов. — О ту пору, как Пугачев Казань зорил,
жена у дедушки без вести пропала; дедушка наш настояший, Гордей Михайлыч, после матери тогда по другому годочку остался.
— Не муж, — грустно
сказала Фленушка. — Муж должен быть голова над
женой, а тебе надо мной головой в жизнь не бывать…
— Король-девка! — вскликнула Дарья Никитишна. — Только знаешь, что
скажу я тебе нá это, Дунюшка? Живучи с такою
женой, муж-то не вытерпел бы, не гудок, а плеть в руки взял бы — запела б песню другим голосом, как раз-другой обошел бы он тебя дубовым корешком.
— Ах ты, шальная!.. Ах ты, озорная!.. — сама смеясь, говорила Дарья Никитишна. — Ухарь-девка, неча
сказать! Хорошо, Дуняша, что в Христовы невесты угодила: замуж пошла бы, и нá печи была бы бита, и ó печь бита, разве только ночью не была бы бита… От такой
жены мужу одно: либо шею в петлю, либо в омут головой.
— А как же, по-твоему? —
сказала Дуняша и бойким, задорным взором обвела всю беседу. — Нечто лучше, как муж
жену бьет, а сам топиться нейдет?..
А была б у нас сказка теперь, а не дело, — продолжала Фленушка взволнованным голосом и отчеканивая каждое слово, — был бы мой молодец в самом деле Иваном-царевичем, что на сивке, на бурке, на вещей каурке, в шапке-невидимке подъехал к нам под окно, я бы
сказала ему, всю бы правду свою ему выпела: «Ты не жди, Иван-царевич, от меня доброй доли, поезжай, Иван-царевич, по белому свету, поищи себе, царевич,
жены по мысли, а я для тебя не сгодилась, не такая я уродилась.
— Заершилась! — шутливо молвил Патап Максимыч, отстраняясь от
жены. — Слова нельзя
сказать, тотчас заартачится!.. Ну, коли ты заступаешься за спасенниц, говори без бабьих уверток — доходны их молитвы до Бога аль недоходны? Стоит им деньги давать али нет?
— Аль забыла, что к ярманке надо все долги нам собрать? — грубо и резко
сказал Алексей, обращаясь к
жене. — Про что вечор после ужины с тобой толковали?.. Эка память-то у тебя!.. Удивляться даже надобно!.. Теперь отсрочки не то что на два месяца, на два дня нельзя давать… Самим на обороты деньги нужны…