Неточные совпадения
Самый первый токарь, которым весь околоток не нахвалится, пришел наниматься незваный, непрошеный!.. Не
раз подумывал Чапурин спосылать в Поромово к старику Лохматому — не отпустит ли он, при бедовых
делах, старшего сына в работу, да все отдумывал… «Ну, а как не пустит, да еще после насмеется, ведь он, говорят, мужик крутой и заносливый…» Привыкнув жить в славе и почете, боялся Патап Максимыч посмеху от какого ни на есть мужика.
Хозяин, желающий какое-нибудь
дело справить
разом в один
день, созывает к себе соседей на работу и ставит за нее сытный обед с пивом и вином.
И в самом
деле: захотелось бы Патапу Максимычу в головы, давным бы давно безо всяких угощеньев его целой волостью выбрали, да не того он хочет: не
раз откупался, ставя на сходе ведер по пяти зелена вина для угощенья выборщиков.
Иной
раз тут
дело до крови доходит.
— Стану глядеть, Максимыч, — отвечала Аксинья. — Как не смотреть за молодыми девицами! Только, по моему глупому разуму, напрасно ты про Настю думаешь, чтоб она такое
дело сделала… Скор ты больно на речи-то, Максимыч!.. Давеча девку насмерть напугал. А с испугу мало ль какое слово иной
раз сорвется. По глупости, спросту сказала.
Ровно отуманило Алексея, как услышал он хозяйский приказ идти в Настину светлицу. Чего во сне не снилось, о чем если иной
раз и приходило на ум, так разве как о
деле несбыточном, вдруг как с неба свалилось.
Пошел повар в тысяче рублях, но знающие люди говорили, что тузу не грех бы было и подороже Петрушку поставить, потому что
дело свое он знал на редкость: в Английском клубе учился, сам Рахманов [Известный московский любитель покушать, проевший несколько тысяч душ крестьян.]
раза два его одобрял.
Загулял
раз с ней Микешка, пили без просыпу три
дня и три ночи, а тут в Скоробогатово «проезжающий священник» наехал, то есть, попросту сказать, беглый раскольничий поп.
С ломом красть ходить да с отмычками —
дело опасливое,
разом в острог угодишь.
Пропившийся Никифор занялся волчьим промыслом, но
дела свои и тут неудачно повел.
Раз его на баране накрыли, вдругорядь на корове. Последний-то
раз случилось неподалеку от Осиповки. Каково же было Патапу Максимычу с Аксиньей Захаровной, как мимо дому их вели братца любезного со звоном да с гиканьем, а молодые парни «волчью песню» во все горло припевали...
Раз, будучи у Макарья, зашел по какому-то
делу к знакомому барину.
Прошел день-другой,
разом у Груни отец с матерью заболели, их тоже в больницу свезли.
Воды в той степи мало, иной
раз два
дня идешь, хотя б калужинку какую встретить; а как увидишь издали светлую водицу, бежишь к ней бегом, забывая усталость.
Они свое
дело знают —
разом замолят грех.
В позапрошлом году, зимой, сижу я
раз вечером у Семена Елизарыча, было еще из наших человека два; сидим, про
дела толкуем, а чай разливает матушка Семена Елизарыча, старушка древняя, редко когда и в люди кажется, больше все на молитве в своем мезонине пребывает.
— Знатное винцо, — сказал Данило Тихоныч, прихлебывая лафит. — Какие у вас кушанья, какие вина, Патап Максимыч! Да я у Стужина не
раз на именинах обедывал, у нашего губернатора в царские
дни завсегда обедаю — не облыжно доложу вам, что вашими кушаньями да вашими винами хоть царя потчевать… Право, отменные-с.
Дня через три, по отъезде из скита старухи Чапуриной, к матушке Платониде из Осиповки целый воз подарков привезли. Послан был воз тайком от хозяина… И не
раз в году являлись такие воза в Комарове возле кельи Платонидиной. Тайна крепко хранилась.
Не
раз и не два такие разговоры велись у Патапа Максимыча с паломником, и все в подклете, все в Алексеевой боковуше. Были при тех переговорах и кум Иван Григорьич, и удельный голова Михайло Васильич. Четыре
дня велись у них эти переговоры, наконец решился Патап Максимыч взяться за
дело.
— Нашему брату этого нельзя, — молвил Патап Максимыч. — Живем в миру, со всяким народом
дела бывают у нас; не токма с церковниками — с татарами иной
раз хороводимся… И то мне думается, что хороший человек завсегда хорош, в какую бы веру он ни веровал… Ведь Господь повелел каждого человека возлюбить.
«На первый
раз, говорит, тысячи три бумажками, а станет
дело на своих ногах, тысяч пятьдесят серебром будет надобно».
— О том, о сем они покалякали, знамо — темные
дела разом не делаются.
Дверь в келью то и
дело отворялась, и морозный воздух клубами белого пара каждый
раз врывался в жарко натопленную келью.
— Как же, матушка,
раза три ходила, — отвечала казначея, — да вот и мать Аркадия к ней захаживала, а Марьюшку так почти каждый
день Марья Гавриловна к себе призывала.
— Известно
дело, матушка, — как уж тут без греха, — сказала София. — И расходы, и хлопоты, и беспокойство, да и келью табачищем так прокурят, что года в три смраду из нее не выживешь. Иной
раз и хмельные чиновники-то бывают: шум, бесчинство…
Когда мы виделись с вами, матушка, последний
раз у Макарья в прошедшую ярмарку в лавке нашей на Стрелке, сказывал я вашей чести, чтобы вы хорошенько Богу молились, даровал бы Господь мне благое поспешение по рыбной части, так как я впервые еще тогда в рыбную коммерцию попал и оченно боялся, чтобы мне в карман не наклали, потому что доселе все больше по подрядной части маялся, а рыба для нас было
дело закрытое.
— Батюшка, — скажет, бывало, ему, — сами вы у себя деньги отнимаете, — иной
раз какой бы можно оборот сделать, а нет в наличности денег —
дело и пропустишь… На ином
деле можно бы такой барыш взять, что и пароход бы выстроили.
На тот
раз тем разговор и кончился. Но и этого много было Евграфу. На другой же
день отписал он Гавриле Маркелычу.
Кончать, так
разом кончай,
делом не волочи…
Недаром каждый год
раз по десяти в Москву ездит, хоть торговых
дел у него там сроду не бывало, недаром и на Ветлугу частенько наезжает, хоть ни лесом, ни мочалой не промышляет.
Раз по пяти на каждый час призывала Аксинья Захаровна Пантелея и переспрашивала его про матушкину болезнь. Но Пантелей и сам не знал хорошенько, чем захворала Манефа, слышал только от матерей, что лежит без памяти, голова как огонь, а сама то и
дело вздрагивает.
И становится Алексей
день ото
дня сумрачней, ходит унылый, от людей сторонится, иной
раз и по
делу какому слова от него не добьются.
Не
раз возобновлялся у них разговор об этом, и сердечными, задушевными словами Пантелея убедился Алексей, что затеянное ветлужское
дело чем-то не чисто… Про Стуколова, пропадавшего так долго без вести, так они и решили, что не по дальним местам, не по чужим государствам он странствовал, а, должно быть, за фальшивую монету сослан был на каторгу и оттуда бежал.
Ни службы по часовням, ни кормы по келарням не помогали Насте. Через каждые два-три
дня пересылалась Манефа с Осиповкой, каждый
раз одну весть привозили ей: «нет облегчения».
— Нечего делать, — пожав плечами, ответил Василий Борисыч и будто случайно кинул задорный взор на Устинью Московку. А у той во время разговора московского посла с игуменьей лицо не
раз багрецом подергивало. Чтобы скрыть смущенье, то и
дело наклонялась она над скамьей, поставленной у перегородки, и мешкотно поправляла съехавшие с места полавошники.
— Да что я за баламутница в самом
деле? — резко ответила Фленушка. — Что в своей обители иной
раз посмеюсь, иной
раз песню мирскую спою?.. Так это, матушка, дома делается, при своих, не у чужих людей на глазах… Вспомнить бы тебе про себя, как в самой-то тебе молодая кровь еще бродила.
Сам бы, пожалуй, к хорошему месту тотчас же тебя и пристроил, потому что вижу — голова ты с мозгом, никакое
дело из рук у тебя не валится, это я от самого Патапа Максимыча не один
раз слыхал, — только сам посуди, умная голова, могу ли я для тебя это сделать, коли у вас что-нибудь вышло с Патапом Максимычем?
— Кто ж принимать-то здесь будет? Не самой же Масляниковой. Ее
дело бабье, ничего в этом
разе понимать она не может, — заметила валеная шляпа.
Разжился Карп Алексеич, ровно купец городской:
раз по пяти на
дню чай пивал, простым вином брезговал, давай ему кизлярки да на закуску зернистой икры с калачом.
Да справившись, выбрал ночку потемнее и пошел сам один в деревню Поромову, прямо к лохматовской токарне. Стояла она на речке, в поле, от деревни одаль. Осень была сухая. Подобрался захребетник к токарне, запалил охапку сушеной лучины да и сунул ее со склянкой скипидара через окно в груду стружек.
Разом занялась токарня… Не переводя духу, во все лопатки пустился бежать Карп Алексеич домой, через поле, через кочки, через болота… А было то
дело накануне постного праздника Воздвиженья Креста Господня.
Каждый год, только наступят Петровки, Михайло Васильич каждый
день раза по три ходит на поля поглядеть, не носится ль над озимью тенетник, не толчется ли над нею мошка — хорош ли, значит, будет улов перепелиный.
Не
раз изведав ловкость его, стали посылать его в разные места по духовным
делам, и, куда, бывало, ни пошлют, всюду он порученье исполнит на славу.
— Ох, уж и Никита-то Васильич твои же речи мне отписывает, — горько вздохнула Манефа. — И он пишет, что много старания Громовы прилагали, два
раза обедами самых набольших генералов кормили, праздник особенный на даче им делали, а ни в чем успеха не получили. Все, говорят, для вас рады сделать, а насчет этого
дела и не просите, такой, дескать, строгий о староверах указ вышел, что теперь никакой министр не посмеет ни самой малой ослабы попустить…
Петр апостол трижды от Христа отрекся, а наши-то столпы, наши-то адаманты благочестия
раз по тридцати на
дню от веры во время невзгод отрекаются…
Раз, сидя в келарне на посидках у матери Виринеи, уставщица Аркадия при Тане рассказывала, что сама она своими глазами видела, как к Егорихе летун [Летун — летучий воздушный дух, огненный змей.] прилетал… «Осенью было
дело, — говорила она, — только что кочета́ полночь опели [Кочет — петух.
— А насчет того, что на пристани собачатся, тут уж делать нечего, надо потерпеть, — сказал маклер. — По времени все обойдется, а на первый
раз надо потерпеть. Главное
дело, не горячитесь, делайте
дело, будто не слышите их. Погомонят, погомонят — разойдутся… А приемку начинайте по́д вечер, часу в пятом либо в шестом, — тогда на пристани мало народу бывает, а иной
день и вовсе нет никого… Да еще бы я вам советовал, коль не во гнев будет вам меня выслушать…
Комаровские богомолицы распрощались со Смолокуровым, и Марко Данилыч на прощанье еще
раз уверил мать Аркадию, что на Петров
день он беспременно приедет в Комаров.
— Пухнет вся, матушка, ноги стали что бревна, — возразила Ираида. — По моему замечанью, до весны вряд ли она и протянет… А что хорошего больную послать да немощную?.. От благодетелей остуда, да и ей невмоготу… За псалтырем-то день-ночь стоять и здоровый с непривычки как
раз свалится… Как возможно, нездоровых читалок в такие люди посылать?..
— Как воду не менять, матушка? Слава Богу, не впервые. По три да по четыре
раза на
день меняла. Сама знаешь, какова у нас водица-то… Болотная, иловая, как в ней такой рыбине жить?.. — оправдывалась Виринея.
До солнечного восхода она веселится. Ясно горят звезды в глубоком темно-синем небе, бледным светом тихо мерцает «Моисеева дорога» [Млечный Путь.], по краям небосклона то и
дело играют зарницы, кричат во ржи горластые перепела, трещит дерчаг у речки, и в последний
раз уныло кукует рябая кукушка. Пришла лета макушка, вещунье больше не куковать… Сошла весна сó неба, красно лето на небо вступает, хочет жарами землю облить.
Дело какое случится в судах, по землям аль по каким-нибудь тяжбам, медной полушки приказным никогда не давала, сама все писала, и не было ни
разу, чтоб она по суду своего не получала.