Неточные совпадения
— О, чтоб вас тут, непутные!.. — вздрогнув от первых звуков песни, заворчала Аксинья Захаровна, хоть величанье дочерей и было ей
по сердцу.
По старому обычаю, это не малый почет. — О, чтоб вас тут!.. И свят вечер не
почитают, греховодники! Вечор нечистого из деревни гоняли, сегодня опять за песни… Страху-то нет на вас, окаянные!
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар
почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли Богу молятся, сторого ли посты соблюдают,
по скольку кафизм в день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
— Из Москвы купчик наезжал, матушки Таисе́и сродственник; деньги в раздачу привозил, развеселый такой. Больно его
честили; келейница матушки Таисеи — помнишь Варварушку из Кинешмы? — совсем с ума сошла
по нем; как уехал, так в прорубь кинуться хотела, руки на себя наложить. Еще Александр Михайлыч бывал, станового письмоводитель, — этот по-прежнему больше все с Серафимушкой; матушка Таисея грозит уж ее из обители погнать.
— Ну вот, умница, — сказала она, взявши руками раскрасневшиеся от подавляемого волнения Настины щеки. — Молодец девка! Можно
чести приписать!.. Важно отца отделала!.. До последнего словечка все слышала, у двери все время стояла… Говорила я тебе, что струсит… По-моему вышло…
— Ну, не как в Москве, а тоже живут, — отвечал Данило Тихоныч. — Вот
по осени в Казани гостил я у дочери, к зятю на именины попал, важнецкий бал задал,
почитай, весь город был. До заутрень танцевали.
В лесах работают только
по зимам. Летней порой в дикую глушь редко кто заглядывает. Не то что дорог, даже мало-мальских торных тропинок там вовсе
почти нет; зато много мест непроходимых… Гниющего валежника пропасть, да кроме того, то и дело попадаются обширные глубокие болота, а местами трясины с окнами, вадьями и чарусами… Это страшные, погибельные места для небывалого человека. Кто от роду впервой попал в неведомые лесные дебри — берегись — гляди в оба!..
— Все
по церкви, — отвечал дядя Онуфрий. — У нас
по всей Лыковщине староверов спокон веку не важивалось. И деды и прадеды — все при церкви были. Потому люди мы бедные, работные, достатков у нас нет таких, чтобы староверничать. Вон
по раменям, и в Черной рамени, и в Красной, и
по Волге, там,
почитай, все старой веры держатся… Потому — богачество… А мы что?.. Люди маленькие, худые, бедные… Мы
по церкви!
Паломник с утра еще жаловался, что ему нездоровится. За обедом
почти ничего не ел и вовсе не пил. Когда отец Михаил водил Патапа Максимыча
по скиту, он прилег, а теперь слабым, едва слышным голосом уверял Патапа Максимыча, что совсем разнемогся: головы не может поднять.
Такое расположение домов очень давнее: в старые годы русская община всегда так строилась; теперь редко где сохранился круговой порядок стройки, все
почти наши селенья как
по струнке вытянулись в длинные улицы или односторонки.
По имени настоятельницы называлась она «Манефиной» и своим благосостоянием обязана была целому ряду домовитых, бережливых, распорядительных игумений, следовавших одна за другой в продолжение целого
почти столетия.
Когда мы виделись с вами, матушка, последний раз у Макарья в прошедшую ярмарку в лавке нашей на Стрелке, сказывал я вашей
чести, чтобы вы хорошенько Богу молились, даровал бы Господь мне благое поспешение
по рыбной части, так как я впервые еще тогда в рыбную коммерцию попал и оченно боялся, чтобы мне в карман не наклали, потому что доселе все больше
по подрядной части маялся, а рыба для нас было дело закрытое.
Так ему хорошо въехала судачина, что копеек
по двенадцати с пуда скостить должон, а икра вся прогоркла да,
почитай, и совсем протухла; разве что в Украйну сбурит, а здесь, на Москве, никто такой икры и лизнуть не захочет.
— Так… — промычал Макар Тихоныч. — Много хорошего про Залетова я наслышан, — продолжал он, помолчав и поглядывая искоса на сына. — С кем в городе ни заговоришь, опричь доброго слова ничего об нем не слыхать… Вот что: у Макарья мы повидаемся, и коли твой Залетов
по мысли придется мне, так и быть, благословлю — бери хозяйку… Девка, сказывают,
по всем статьям хороша…
Почитала бы только меня да из моей воли не выходила, а про другое что, как сами знаете.
Почти бегает взад и вперед
по светлице взволнованная девушка, на разные лады обдумывая мщенье небывалой разлучнице. Лицо горит, глаза зловещим пламенем блещут, рукава засучены, руки крепко сжаты, губы трепещут судорогами.
— Все, слава Богу, Патап Максимыч, — отвечал приказчик. — Посуду докрасили и
по сортам,
почитай, всю разобрали. Малости теперь не хватает; нарочно для того в Березовку ездил. Завтра обещались все предоставить. К Страстной зашабашим… Вся работа будет сполна.
Глаз
почти не смыкая после длинного «стоянья» Великой субботы, отправленного в моленной при большом стеченьи богомольцев, целый день в суетах бегала она
по дому.
— Слушай-ка, что я скажу тебе, — положив руку на плечо Алексея и зорко глядя ему в глаза, молвил Патап Максимыч. — Человек ты молодой, будут у тебя другой отец, другая мать… Их-то станешь ли любить?.. Об них-то станешь ли так же промышлять, будешь ли покоить их и
почитать по закону Божьему?..
В заднем углу стон раздался. Оглянулся Патап Максимыч — а там с лестовкой в руках стоит на молитве Микешка Волк. Слезы ручьями текут
по багровому лицу его. С того дня как заболела Настя, перестал он пить и, забившись в уголок моленной,
почти не выходил из нее.
И Марья Гавриловна, и Груня с мужем, и Никитишна с Фленушкой, и Марьюшка со своим клиросом до девятин [Поминки в девятый день после кончины.] остались в Осиповке. Оттого у Патапа Максимыча было людно, и не так была заметна томительная пустота, что в каждом доме чуется после покойника. Женщины все
почти время у Аксиньи Захаровны сидели, а Патап Максимыч,
по отъезде Колышкина, вел беседы с кумом Иваном Григорьичем.
— Вот намедни вы спрашивали меня, Андрей Иваныч, про «старую веру». Хоть я сам старовером родился, да из отцовского дома еще малым ребенком взят. Оттого и не знаю ничего, ничего
почти и не помню. Есть охота, так вот Алексея Трифоныча спросите, человек он книжный, коренной старовер, к тому ж из-за Волги, из тех самых лесов Керженских, где теперь старая вера вот уж двести лет крепче, чем
по другим местам, держится.
И в тот же день во всяком дому появляются новые серпы и новые косы. Летошных нет, на придачу булыне пошли. А
по осени «масляно рыло» возьмет свое. Деньгами гроша не получит, зато льном да пряжей туго-натуго нагрузит воза, да еще в каждой деревне его отцом-благодетелем назовут, да не то что хлеб-соль — пшенники, лапшенники, пшенницы, лапшенницы на стол ему поставят… Появятся и оладьи, и пряженцы, и курочка с насести, и косушка вина ради
почести булыни и знакомства с ним напередки́.
— Избы чуть не из лутошек,
по местам и битые из глины в
чести, топливо — солома, бурьян да кизяк…
Уехала Манефа в Осиповку, и в обители стало тихо и пусто. Не суетятся матери вкруг игуменьиной «стаи» в ожиданье Манефиных распорядков
по хозяйству, не раздается веселых криков Фленушки; все
почти молодые белицы на сорочины уехали, остались пожилые старицы да с утра до ночи копавшиеся в огороде чернорабочие трудницы. Хоть Марье Гавриловне давно уже постыла обитель и на думах ее было не обительское, однако ж и ей стало скучней и грустней против прежнего, когда вокруг нее все затихло.
Было уже за полдень, ото всех пристаней пароходы давно отвалили, наступило обеденное время рабочих, и они разбрелись
по береговым харчевням; набережная совсем
почти опустела.
С помощью маклера Алексей Трифоныч живой рукой переписал «Соболя» на свое имя, но в купцы записаться тотчас было нельзя. Надо было для того получить увольнение из удела, а в этом голова Михайло Васильевич не властен, придется дело вести до Петербурга. Внес, впрочем, гильдию и стал крестьянином, торгующим
по свидетельству первого рода… Не купец, а
почти что то же.
Старец Иосиф был из чухломских бар, дворянского роду Горталовых, за ним в Чухломском уезде три ревизские души состояло, две души умерло, третья вместе с барином в обители проживала и над барином своим начальствовала, потому что инок Галактион, по-мирскому Егорка Данилов, крепостной господина Горталова крестьянин, игуменствовал в обедневшей и совсем
почти запустевшей мужской Улангерской обители, а старец Иосиф Горталов был при нем рядовым иноком.
Келейные матери и белицы были
почти изо всех обителей, иноков мало, и то все такие, что зовутся «перехожими» [Перехожими старцами зовут старообрядских монахов, живущих не в монастырях, а
по домам в селениях.
Не
по силам становилась и княжне петербургская жизнь, после долгих и слезных просьб отпустил ее Лопухин на безмятежное житие в подмосковное свое именье, Гуслицкую волость [Гуслицы, или Гуслицкая волость (в нынешнем Богородском уезде Московской губернии), и в начале XVIII столетия, как и теперь, заселена была
почти сплошь раскольниками.].
— Постарайся, Виринеюшка, ради Господа постарайся… Сама ведаешь, какой день станем праздновать… Опять же собрание и почетные гости… Постарайся ради
почести нашей обители… У Аркадьюшки
по службе все будет как следует, не осрами и ты нас, пожалуйста… Трапезными учреждениями слава обители перед людьми высится больше, чем Божественной службой… Так уж ты постарайся, покажи гостям наше домоводство… Слава бы про нашу обитель чем не умалилась. Потерьки бы какой нашей
чести не случилось!..
Всех гостей не может келарня вместить, иные старицы и
почти все белицы, кроме певчих,
по кельям разошлись; там тоже столы приготовлены были.
А если б
по родительскому приказу была я замуж выдана, мужа бы я
почитала, во всем бы воле его покорялась, всем бы ему угождала.
— Не была б я самовольная, жила бы покорливо,
почитала бы мужа, как крест на голове, и все
по хозяйству справляла б, как следует… А попался б на горе-несчастье непутный какой и заел бы век мой, зла ему не помыслила б, слова супротивного ему не молвила бы… А не стало бы силы терпеть, сама б на себя руки я наложила.
Таисея не замедлила приходом. С радостью приняла она слова Манефы и уж кланялась, кланялась Василью Борисычу, поскорей бы осчастливил ее обитель своим посещением. Принять под свой кров столь знаменитого гостя считала она великою
честью.
По усиленным просьбам Василий Борисыч согласился тотчас же к ней перебраться.