Неточные совпадения
— Как не слыхать! — ответил Петруха, весело вертя колесо, двигавшее три станка. — Столы, слышно, хозяин строить задумал. Пантелея Прохорыча завтра в Захлыстино на базар
посылают свежину да вино искупать. Угощенье, слышь, будет богатое. Ста полтора либо два
народу будут кормить.
— Слабость
пошла по
народу.
— И что ж, в самом деле, это будет, мамынька! — молвила Аграфена Петровна. —
Пойдет тут у вас пированье, работникам да страннему
народу столы завтра будут, а он, сердечный, один, как оглашенный какой, взаперти. Коль ему места здесь нет, так уж в самом деле его запереть надо. Нельзя же ему с работным
народом за столами сидеть,
слава пойдет нехорошая. Сами-то, скажут, в хоромах пируют, а брата родного со странним
народом сажают. Неладно, мамынька, право, неладно.
На другой день столы работникам и
народу справлялись. В горницах весело
шел именинный пир. Надивиться не могли Снежковы на житье-бытье Патапа Максимыча… В лесах живет, в захолустье, а пиры задает, хоть в Москве такие.
Леший бурлит до Ерофеева дня [Октября 4-го, св. Иерофия, епископа афинского, известного в
народе под именем Ерофея-Офени.], тут ему на глаза не попадайся: бесится косматый, неохота ему спать ложиться, рыщет по лесу, ломит деревья, гоняет зверей, но как только Ерофей-Офеня по башке лесиной его хватит,
пойдет окаянный сквозь землю и спит до Василия парийского, как весна землю парить начнет [Апреля 12-го.].
— Не сорвутся! — молвил Патап Максимыч. — Нет, не сорвутся! А как подумаешь про народ-от!.. — прибавил он, глубоко вздохнув и разваливаясь на диване. — Слабость-то какая по людям
пошла!..
— Да, избаловался
народ, избаловался, — сказал он, покачивая головой. — Слабость да шатость по людям
пошла — отца обмануть во грех не поставят.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч
послать жену с дочерью на смотрины, была бы в доме немалая свара, когда бы узнал он о случившемся. Но теперь дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем становились на такое место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик. Сказали ему про Масляникова, что, если б не он, совсем бы задавили Машу в
народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не стал.
— Пускай до чего до худого дела не дойдет, — сказал на то Пантелей, — потому девицы они у нас разумные, до пустяков себя не доведут… Да ведь люди, матушка, кругом,
народ же все непостоянный, зубоскал, только бы посудачить им да всякого пересудить… А к богатым завистливы. На глазах лебезят хозяину, а чуть за угол, и
пошли его ругать да цыганить… Чего доброго, таких сплеток наплетут, таку
славу распустят, что не приведи Господи. Сама знаешь, каковы нынешние люди.
А работники, известно дело,
народ вольница, видят, нет призору, и
пошли через пень колоду валить.
— Да ты, парень, хвостом-то не верти, истинную правду мне сказывай, — подхватил Пантелей… — Торговое дело!.. Мало ль каких торговых дел на свете бывает — за ину торговлю чествуют, за другую плетьми шлепают. Есть товары заповедные, есть товары запретные, бывают товары опальные. Боюсь, не подбил бы непутный шатун нашего хозяина на запретное дело… Опять же Дюков тут, а про этого молчанку по
народу недобрая
слава идет. Без малого год в остроге сидел.
«И Алексей знает, и Пантелей знает… этак, пожалуй, в огласку
пойдет, — думал он. — А
народ ноне непостоянный, разом наплетут… О, чтоб тя в нитку вытянуть, шатун проклятый!.. Напрасно вздумали мы с Сергеем Андреичем выводить их на свежую воду, напрасно и Дюкову деньги я дал. Наплевать бы на них, на все ихние затейки — один бы конец… А приехали б опять, так милости просим мимо ворот щи хлебать!..»
Опомнился, когда
народ с кладбища
пошел, последним в деревню приехал, отдал кóней работнику, ушел в подклет и заперся в боковуше… Доносились до него и говор поминальщиков и причитанья вопленниц, но был он ровно в чаду, сообразить ничего не мог.
Батюшка отец Игнатий обещался ему здешний
народ приговаривать на новы места
идти, и великий боярин Потемкин с тем словом к царице возил его, и она, матушка, с отцом Игнатием разговор держала, про здешнее положенье расспрашивала и к руке своей царской старца Божия допустила.
Какой-то злодей, прости Господи,
послал доношение: в Шарпанском-де скиту Казанскую икону Пресвятой Богородицы особне чествуют, на ее-де праздники много в Шарпан
народу сбирается старообрядцев и церковников.
По этой тайнописи в письме к Манефе было написано: «Велено по самой скорости во все скиты
послать, чтобы их описать и весь
народ разобрать, и которы по ревизии не приписаны, тех бы вон выслать».
День был воскресный и базарный, оттого
народу в праздничных одеждах и
шло и ехало в город видимо-невидимо…
Годы
идут, Карпушка учится да учится. Однажды песоченский удельный голова (не Михайло Васильевич, а другой, что до него в головах сидел), воротясь из города, так говорил на волостном сходе, при всем честном
народе...
Вот
идет он возле подводы, а сам подпрыгивает, косами да серпами побрякивает, затейными прибаутками
народ смешит.
— Вместе
идти не годится.
Народу много — увидят, — посвободнее вздохнув, молвил Василий Борисыч. — Ступай ты вперед, Устиньюшка, я за тобой.
— Известно как, — ответил Василий Борисыч. — Червончики да карбованцы и в Неметчине свое дело делают. Вы думаете, в чужих-то краях взяток не берут? Почище наших лупят… Да… Только
слава одна, что немцы честный
народ, а по правде сказать, хуже наших становых… Право слово… Перед Богом — не лгу.
Теперь, по милости Божией, по околотку сотня-другая людей вкруг меня кормится, и я возымел такое желание, чтобы, нажитого трудами капитала не умаляя, сколь можно больше
народу работой кормить, довольство бы по бедным людям
пошло и добрая жизнь…
— А то как же? — ответила знахарка. — Без креста, без молитвы ступить нельзя!.. Когда травы сбираешь, корни копаешь — от Господа дары принимаешь… Он сам тут невидимо перед тобой стоит и ангелам велит помогать тебе… Велика тайна в том деле, красавица!.. Тут не суетное и ложное — доброе, полезное творится, — Богу во
славу, Божьему
народу во здравие, от лютых скорбей во спасение.
Оттого и поется, чтобы даровал Господь Симу, сиречь духовному чину, премудрость на поучение людей, Иафету, сиречь дворянству, от него же и царский корень изыде, —
послал духа разума людьми править, в разумении всяких вещей превыше всех стояти, а Хаму, сиречь черному
народу, мужикам, мещанам и вашему брату, купцу,
послал бы Господь дух страха Божия на повиновение Симову жребию и Иафетову.
Казать на великом собранье людей душевное беспокойство не подобает — басен не
пошло бы каких в
народе.
— На простой
народ нечего глядеть, матушка, — возвысил голос Василий Борисыч. — Простой
народ всегда за большаками
идет… И в Писании сказано: «овчее стадо» — паства, значит. А овцы как? Куда передний баран, туда и все сломя голову…
К Рассохиным тоже
пошли, только бы там в оба глядели —
народ продувной, — разом припасы растащут.
Сам Василий Борисыч в ряду богомольцев стал, нельзя было ему на клирос к девицам
пойти — постороннего
народу много, соблазна бы не было, устав не дозволяет того.
— Конечно, знающего, — ответил Смолокуров. — Без знающих людей рыбного дела нельзя вести. Главное, верных людей надо; их «разъездными» в косных по снятым водам рассылают наблюдать за ловцами… У нас, я вам скажу, дело вот как ведется. Снявши воды, ловцам их сдаем. Искать ловцов не надо, сами нагрянут, знай выбирай, кому отдать.
Народ бедный, кормиться тоже надо, а к другим промысла́м непривычен. И как много их сойдется, сдача
пойдет наперебой. Один перед другим проценты набавляет.
— Лошадей!.. Погоню!.. — перебегая из горницы в горницу и взмахивая железным коромыслом, неистово кричал Патап Максимыч. — Лошадей седлать!.. Всех работников на́ конь!.. Во все деревни
послать!.. Сбить весь
народ!..