Неточные совпадения
— Без ее согласья, известно, нельзя дело сладить, — отвечал Патап Максимыч. — Потому хоша она мне и дочка, а все
ж не родная. Будь Настасья постарше да не крестная тебе дочь, я бы разговаривать не стал, сейчас бы с тобой по рукам, потому она детище мое — куда хочу, туда и дену. А с Груней
надо поговорить. Поговорить, что ли?
— И что
ж, в самом деле, это будет, мамынька! — молвила Аграфена Петровна. — Пойдет тут у вас пированье, работникам да страннему народу столы завтра будут, а он, сердечный, один, как оглашенный какой, взаперти. Коль ему места здесь нет, так уж в самом деле его запереть
надо. Нельзя же ему с работным народом за столами сидеть, слава пойдет нехорошая. Сами-то, скажут, в хоромах пируют, а брата родного со странним народом сажают. Неладно, мамынька, право, неладно.
— Оно, конечно, воля Божия первей всего, — сказал старый Снежков, — однако
ж все-таки нам теперь бы желательно ваше слово услышать, по тому самому, Патап Максимыч, что ваша Настасья Патаповна оченно мне по нраву пришлась — одно слово, распрекрасная девица, каких на свете мало живет, и паренек мой тоже говорит, что ему невесты лучше не
надо.
— Да ты расскажи по порядку, как этим делом
надо орудовать, как его в ход-от пустить? — допрашивал паломника Патап Максимыч. — Хоть наше дело не то, чтобы луб драть, однако
ж по этому делу, что про лыкодеров ты молвил, то и к нашему брату пристало: в понятии не состоим, взяться не умеем.
У Патапа Максимыча в самом деле новые мысли в голове забродили. Когда он ходил взад и вперед по горницам, гадая про будущие миллионы, приходило ему и то в голову, как дочерей устроить. «Не Снежковым чета женихи найдутся, — тогда думал он, — а все
ж не выдам Настасью за такого шута, как Михайло Данилыч…
Надо мне людей богобоязненных, благочестивых, не скоморохов, что теперь по купечеству пошли. Тогда можно и небогатого в зятья принять, богатства на всех хватит».
Макар Тихоныч непомерно был рад дорогим гостям. К свадьбе все уже было готово, и по приезде в Москву отцы решили повенчать Евграфа с Машей через неделю. Уряжали свадьбу пышную. Хоть Макар Тихоныч и далеко не миллионер был, как думал сначала Гаврила Маркелыч, однако
ж на половину миллиона все-таки было у него в домах, в фабриках и капиталах — человек, значит, в Москве не из последних, а сын один… Стало быть,
надо такую свадьбу справить, чтобы долго о ней потом толковали.
— Тебе меня слушать!.. Не мне тебя!.. Молчи! — строго сказала Настя, отступив от него и скрестив руки. Глаза ее искрились гневом. — Все вижу, меня не обманешь… Такой ли ты прежде бывал?.. Чем я перед тобой провинилась?.. А?.. Чем?.. Говори… говори же скорее… Что
ж, надругаться ты, что ли, вздумал
надо мной?.. А?..
— Отчего
ж не поучить?.. С великою радостью! — сказал Василий Борисыч. — Только ведь
надо прежде голоса попробовать: какие у вас голоса — без того нельзя.
— Что
ж так, матушка?.. Раздумала? — спросила Фленушка. — Целу зиму работой торопила, чтоб омофор скорей зачинать, а теперь вдруг и не
надо…
— Да полно
ж, матушка, — наклоняясь головой на плечо игуменьи, сквозь слезы молвила Фленушка, — что о том поминать?.. Осталась жива, сохранил Господь… ну и слава Богу. Зачем грустить да печалиться?.. Прошли беды, минули печали, Бога благодарить
надо, а не горевать.
— Какая
ж ты, Таня, недогадливая! — сказала она. — Как это ты до сих пор не можешь понять, что когда у матушки бывают посторонние люди, особенно из Москвы, так, идучи к ней,
надо одеваться нарядней. Все знают про мои достатки — выдь-ка я к людям растрепой, тотчас осудят, назовут скрягой.
— Медлить некогда, сегодня
ж отправляйся домой и торопись с паспортом. Годовой
надо будет в казначействе брать, в уездный город, значит, ехать, в удельном-то приказе, пожалуй, не выдадут. Похлопочи, чтоб скорее. Денег не жалей; где придется колеса подмазать — подмажь, только поскорее ворочайся. Через десять ден
надо тебе беспременно здесь быть — пароход не ждет… Денег на дорогу не
надо ль?
«Поколь гайдуки, — говорит, — не взошли, надевай клобук да камилавку, подумают — здешний инок, не узнают…» — «А после-то как же, — спрашиваю я отца Павла, дрожа от страха, — ведь иночество-то, — говорю, — не снимают, после этого
надо будет постричься…» — «Что
ж? — отвечает отец Павел.
— Уж и подлинно чудеса, матушка… Святы твои слова — «чудеса»!.. Да уж такие чудеса, что волосы дыбом… Все, матушка, диву дались и наши, и по другим обителям… Хоть она и важного роду, хоть и богатая, а, кажись бы, непригоже ей было так уезжать… Не была в счету сестер обительских, а все
ж в честной обители житие провождала. Нехорошо, нехорошо она это сделала —
надо б и стыда хоть маленько иметь, — пересыпала свою речь добродушная мать Виринея.
— Чтó
ж надо делать-то, родимый, чтоб сподобиться здешней благодати? — спросил у старика кто-то из артели.
— А Панкова приказчик, Семен Петрович, из Саратова от своего хозяина, от Ермолая Васильича, такое
ж письмо привез, — продолжала Таисея. — Дочка у Панкова побывшилась,
надо и к ним на «годовую» девицу послать. Как посоветуешь, Ираидушка?
Умелую
надо, хорошую, устав бы знала и всякую службу исправить могла, к тому
ж не вертячка была бы, умела бы жить в хорошем дому…
— Сегодня
ж отправим, — ответила мать Таисея. — Я уж обо всем переговорила с матушкой Манефой. Маленько жар свали́т, мы ее и отправим. Завтра поутру сядет на пароход, а послезавтра и в Казани будет. Письмо еще
надо вот приготовить и все, что нужно ей на дорогу. Больно спешно уж отправляем-то ее. Уж так спешно, так спешно, что не знаю, как и управимся…
Отец Родион был, однако
ж, не так сговорчив, как ожидал Самоквасов. Не соблазнила его и сотня целковых. Стал на своем: «не могу», да и только. Самоквасов сказал наконец, чтоб Сушило сам назначил, сколько
надо ему. Тот же ответ. Боялся Сушило, не с подвохом ли парень подъехал. Случается, бывает.