Неточные совпадения
Набрали
дела через силу; хочу я у них хутора два
годов на шесть взять.
— И повременю, — молвил Патап Максимыч. — В нынешнем мясоеде свадьбы сыграть не успеть, а с весны во все
лето, до осенней Казанской, Снежковым некогда да и мне недосуг. Раньше Михайлова
дня свадьбы сыграть нельзя, а это чуть не через
год.
И умен же Алеша был, рассудлив не по
годам, каждое
дело по крестьянству не хуже стариков мог рассудить, к тому же грамотой Господь его умудрил.
— Ради милого и без венца нашей сестре не жаль себя потерять! — сказала Фленушка. — Не тужи… Не удастся свадьба «честью», «уходом» ее справим… Будь спокоен, я за
дело берусь, значит, будет верно… Вот подожди, придет
лето: бежим и окрутим тебя с Настасьей… У нее положено, коль не за тебя, ни за кого нейти… И жених приедет во двор, да поворотит оглобли, как несолоно хлебал… Не вешай головы, молодец, наше от нас не уйдет!
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук
дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай: приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у отца на
лето к нам в обитель гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
— А я вот что, Алексеюшка, думаю, — с расстановкой начал Патап Максимыч. — Поговорить бы тебе с отцом, не отпустит ли он тебя ко мне в
годы. Парень ты золотой, до всякого нашего
дела доточный, про токарное
дело нечего говорить, вот хоть насчет сортировки и всякого другого распоряженья… Я бы тебя в приказчики взял. Слыхал, чать, про Савельича покойника? На его бы место тебя.
Пяти
годов ей не минуло, как родитель ее, не тем будь помянут, в каких-то воровских
делах приличился и по мирскому приговору в солдаты был сдан, а мать, вскоре после того как забрали ее сожителя, мудрено как-то померла в овраге за овинами, возвращаясь в нетопленую избу к голодному ребенку
Прожив при том поваре
годов шесть либо семь, Никитишна к
делу присмотрелась, всему научилась и стала большою помогой Петрушке.
— Так… Так будет, — сказала Никитишна. — Другой
год я в Ключове-то жила, как Аксиньюшка ее родила. А прошлым
летом двадцать
лет сполнилось, как я домом хозяйствую… Да… Сама я тоже подумывала, куманек, что пора бы ее к месту. Не хлеб-соль родительскую ей отрабатывать, а в девках засиживаться ой-ой нескладное
дело. Есть ли женишок-от на примете, а то не поискать ли?
— Уж я лаской с ней: вижу, окриком не возьмешь, — сказал Патап Максимыч. — Молвил, что про свадьбу
год целый помину не будет, жениха, мол, покажу, а
год сроку даю на раздумье. Смолкла моя девка, только все еще невеселая ходила. А на другой
день одумалась, с утра бирюком глядела, к обеду так и сияет, пышная такая стала да радостная.
Прогуляв деньги, лошадей да коров спустил, потом из дому помаленьку стал продавать, да
года два только и
дела делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую неделю, бывало, и разъезжает, а неделя прошла, другая пришла, опять за те же разъезды.
— В
годы взял. В приказчики. На место Савельича к заведенью и к дому приставил, — отвечал Патап Максимыч. — Без такого человека мне невозможно: перво
дело, за работой глаз нужен, мне одному не углядеть; опять же по
делам дом покидаю на месяц и на два, и больше: надо на кого заведенье оставить. Для того и взял молодого Лохматого.
В позапрошлом
году, зимой, сижу я раз вечером у Семена Елизарыча, было еще из наших человека два; сидим, про
дела толкуем, а чай разливает матушка Семена Елизарыча, старушка древняя, редко когда и в люди кажется, больше все на молитве в своем мезонине пребывает.
— А
летом, — продолжал он, — Стужины и другие богатые купцы из наших в Сокольниках да в парке на дачах живут. Собираются чуть не каждый Божий
день вместе все, кавалеры, и девицы, и молодые замужние женщины. Музыку ездят слушать, верхом на лошадях катаются.
Много недреманных молитвенных ночей провела она в продолжение двадцати пяти
лет ради забвения бурь и тревог, что мутили ее душу во
дни давно отжитой молодости.
— Вот, Авдотьюшка, пятый
год ты, родная моя, замужем, а деток Бог тебе не дает… Не взять ли дочку приемную, богоданную? Господь не оставит тебя за добро и в сей жизни и в будущей… Знаю, что достатки ваши не широкие, да ведь не объест же вас девочка… А может статься, выкупят ее у тебя родители, — люди они хорошие, богатые, деньги большие дадут, тогда вы и справитесь… Право, Авдотьюшка, сотвори-ка доброе
дело, возьми в дочки младенца Фленушку.
Дня через три, по отъезде из скита старухи Чапуриной, к матушке Платониде из Осиповки целый воз подарков привезли. Послан был воз тайком от хозяина… И не раз в
году являлись такие воза в Комарове возле кельи Платонидиной. Тайна крепко хранилась.
— Пять
лет… шестой… — медленно проговорила игуменья и улыбнулась. — Это выходит — она в тот
год родилась, как ты в обитель вступила. Ну что ж! Бог благословит на доброе
дело.
— Петряйко, а Петряйко! Поднимайся проворней, пострел!..Чего заспался?.. Уж волк умылся, а кочеток у нас в деревне давно пропел. Пора за
дело приниматься, стряпай живо обедать!.. — кричал он в самое ухо артельному «подсыпке», подростку
лет шестнадцати, своему племяннику.
— Скликнуть артель не мудреное
дело, только не знаю, как это сделать, потому что такого
дела у нас николи не бывало. Боле тридцати
годов с топором хожу, а никогда того не бывало, чтоб из артели кого на сторону брали, — рассуждал дядя Онуфрий.
— Да что наше
дело! Совсем пустое, — отвечал отец Михаил. — Ино
лето чуть не полпуда наберешь, а пользы всего целковых на сто, либо на полтораста получишь.
— Ах ты, любезненькой мой!.. Что же нам делать-то? — отвечал игумен. —
Дело наше заглазное. Кто знает, много ль у них золота из пуда выходит?.. Как поверить?.. Что дадут, и за то спаси их Христос, Царь Небесный… А вот как бы нам с тобой да настоящие промысла завести, да дело-то бы делать не тайком, а с ведома начальства, куда бы много пользы получили… Может статься, не одну бы сотню пудов чистого золота каждый
год получали…
За известие даем вашему благородию, что мимошедшего септемврия в седьмый
день проживавший в нашем убогом братстве более тринадцати
годов схимник Агапит от сея временныя жизни в вечныя кровы преселися…
В свертке лежало пятнадцать тысяч рублей. Шесть тысяч были завернуты в особую бумажку, с надписью: «
Лета 7343, иулия в 21
день преставися инокиня Агния…
Лета 7345, януария 15
дня преставися девица Марина».
— Не уйдут!.. Нет, с моей уды карасям не сорваться!.. Шалишь, кума, — не с той ноги плясать пошла, — говорил Патап Максимыч, ходя по комнате и потирая руки. — С меня не разживутся!.. Да нет, ты то посуди, Сергей Андреич, живу я, слава тебе Господи, и
дела веду не первый
год… А они со мной ровно с малым ребенком вздумали шутки шутить!.. Я ж им отшучу!..
Выдайся
год дородный, выдайся
год голодный, стой в межень на Волге десять четвертей, бреди через нее курица, на Каменном Вражке ни думушки нет, ни заботы: будет
день, будет и пища.
До того
лет за двадцать, в первые
годы елизаветинского царствования, поселилась в Комарове старая
дева, княжна Болховская. Она основала обитель Бояркиных, составленную первоначально из бедных дворянок и из их крепостных женщин. На родовой, древнего письма, иконе Спаса нерукотворенного повесила княжна орден Александра Невского, принадлежавший дяде ее, сосланному в Сибирь, Лопухину.
Да вот что, матушка, доложу я тебе: намедни встретилась я с матерью Меропеей от Игнатьевых, так она говорит, что на Евдокеин
день выйдет им срок въезжу держать, а как, дескать, будет собранье, так, говорит, беспременно на вашу обитель очередь наложим: вы, говорит, уж сколько
годов въезжу не держите.
— Известно
дело, матушка, — как уж тут без греха, — сказала София. — И расходы, и хлопоты, и беспокойство, да и келью табачищем так прокурят, что
года в три смраду из нее не выживешь. Иной раз и хмельные чиновники-то бывают: шум, бесчинство…
— Ей-Богу, право, — продолжала головщица. — Да что? Одно пустое это
дело, Фленушка. Ведь без малого целый
год глаз не кажет окаянный… Ему что? Чай, и думать забыл… А тут убивайся, сохни… Не хочу, ну его к ляду!.. Эх, беднота, беднота!.. — прибавила она, горько вздохнув. — Распроклятая жизнь!
— А как же это ему проведать-то? — возразила Фленушка. —
Летом на Низ сплывет, тогда все и сработаем. Приезжай после на готовое-то, встречай зятя с молодой женой. Готовь пиры, созывай гостей — это уж
дело его…
К тому же
дело наше женское — слабое, недаром в людях говорится: «сорок
лет — бабий век».
— Слыхала, что
годов десять али больше тому судился он по государеву
делу, в остроге сидел?
Недаром каждый
год раз по десяти в Москву ездит, хоть торговых
дел у него там сроду не бывало, недаром и на Ветлугу частенько наезжает, хоть ни лесом, ни мочалой не промышляет.
Думает
день, думает другой, много
годов прошло, а он все думает, откуда денег на палаты достать.
— Не о чем тебе, Алексеюшка, много заботиться. Патап Максимыч не оставит тебя. Видишь сам, как он возлюбил тебя. Мне даже на удивленье… Больше двадцати
годов у них в дому живу, а такое
дело впервой вижу… О недостатках не кручинься — не покинет он в нужде ни тебя, ни родителей, — уговаривал Пантелей Алексея.
— Да ты, парень, хвостом-то не верти, истинную правду мне сказывай, — подхватил Пантелей… — Торговое
дело!.. Мало ль каких торговых
дел на свете бывает — за ину торговлю чествуют, за другую плетьми шлепают. Есть товары заповедные, есть товары запретные, бывают товары опальные. Боюсь, не подбил бы непутный шатун нашего хозяина на запретное
дело… Опять же Дюков тут, а про этого молчанку по народу недобрая слава идет. Без малого
год в остроге сидел.
— Выгодное
дело!.. Выгодное
дело!.. — говорил, покачивая головой, старик. — Да за это выгодное
дело в прежни
годы, при старых царях, горячим оловом горла заливали… Ноне хоша того не делают, а все ж не бархатом спину на площади гладят…
— Житейское
дело, Аксинья Захаровна, — ухмыляясь, молвил Патап Максимыч. — Не клюковный сок, — кровь в девке ходит. Про себя вспомни-ка, какова в ее
годы была. Тоже девятнадцатый шел, как со мной сошлась?
— В прежни
годы обо всех
делах и не столь важных с Рогожского к нам в леса за известие посылали, советовались с нами, а ноне из памяти нас, убогих, выкинули, — укоряла Манефа московского посла. — В четыре-то
года можно бы, кажись, избрать время хоть одно письмецо написать…
— Аксинья Захаровна с неделю места пробудет здесь, она бы и отвезла письмо, — продолжала Манефа. — А тебе, коли наспех послан, чего по-пустому здесь проживать? Гостя не гоню, а молодому человеку старушечий совет даю: коли послан по хозяйскому
делу, на пути не засиживайся, бывает, что
дело, часом опозданное,
годом не наверстаешь… Поезжай-ка с Богом, а Марье Гавриловне я скажу, что протурила тебя.
Каждый
год справляла по нем уставные поминки: и на
день преставления и в
день тезоименитства покойника, на память преподобного Макария Египетского, поставляла Марья Гавриловна «большие кормы» на трапезе.
— И не дай вам Господи до такого горя дожить, — сказал Патап Максимыч. — Тут, батюшка, один
день десять
лет жизни съест… Нет горчей слез родительских!.. Ах, Настенька… Настенька!.. Улетаешь ты от нас, покидаешь вольный свет!..
— Разве говорю я, что разговорами размыкаешь его? Твое горе только
годы размы́кать могут, — молвил Колышкин. — А надо тебе мыслями перескочить на что на другое… Коли про
дела говорить не можешь, расспроси парня, каково съездил, кого видел, что говорил…
И то
дело шестой
год лежит в губернии, и от него беспокойства нам не было, а теперь, слышим, оно подымается…
— Зачем? — возразила Манефа. — Наш городок махонький, а в нем боле сотни купцов наберется… А много ль, вы думаете, в самом
деле из них торгует?.. Четверых не сыщешь, остальные столь великие торговцы, что перед новым
годом бьются, бьются, сердечные, по миру даже сбирают на гильдию. Кто в долги выходит, кто последнюю одежонку с плеч долой, только б на срок записаться.
— Начало индикта с Семеня-дня на Васильев поворотили [Семень-день (Симеона Столпника) — 1 сентября; Васильев
день — 1 января. Речь идет о введении январского
года вместо прежнего сентябрьского.]. Времен изменение.
К этим-то гробницам и сходятся
летом в известные
дни на поклоненье.
Навели справку в прежних
делах, нашли, что Шарпанский скит
лет пятнадцать перед тем сгорел дотла, а это было после воспрещенья заводить новые скиты.
— Матушка, — сказала, догоняя ее, Фленушка. — Попомните, что на Петров
день у нас праздник в часовне. В прежни
годы, бывало, вы к нам на Петров
день, мы к вам на Казанскую.