Неточные совпадения
— Полно, батько, постыдись, — вступилась Аксинья Захаровна. — Про Фленушку ничего худого не слышно.
Да и стала бы разве матушка Манефа с недоброй славой ее в такой
любви, в таком приближенье держать? Мало ль чего не мелют пустые языки! Всех речей не переслушаешь; а тебе, старому человеку, девицу обижать грех: у самого дочери растут.
Жил старый Трифон Лохматый
да Бога благодарил. Тихо жил, смирно, с соседями в
любви да в совете; добрая слава шла про него далеко. Обиды от Лохматого никто не видал, каждому человеку он по силе своей рад был сделать добро. Пуще всего не любил мирских пересудов. Терпеть не мог, как иной раз дочери, набравшись вестей на супрядках аль у колодца, зачнут языками косточки кому-нибудь перемывать.
— У нас с Настасьей Патаповной равна
любовь,
да не равны обычаи.
— Сама сиротой я была. Недолго была по твоей
любви да по милости, а все же помню, каково мне было тогда, какова есть сиротская доля. Бог тебя мне послал
да мамыньку, оттого и не спознала я горя сиротского. А помню, каково было бродить по городу… Ничем не заплатить мне за твою
любовь, тятя; одно только вот перед Богом тебе говорю: люблю тебя и мамыньку, как родных отца с матерью.
— Касатушки вы мои!.. Милые вы мои девчурочки!.. — тихонько говорила она любовно и доверчиво окружавшим ее девицам. — Живите-ка, голубки, по-Божески, пуще всего никого не обидьте, ссор
да свары ни с кем не заводите, всякому человеку добро творите — не страшон тогда будет смертный час, оттого что
любовь все грехи покрывает.
—
Да. А ты слушай: только увидела она его, сердце у ней так и закипело.
Да без меня бы не вышло ничего, глаза бы только друг на друга пялили… А что в ней, сухой-то
любви?.. Терпеть не могу… Надо было смастерить… я и смастерила — сладились.
Пуще всего родне взаймы не давай
да друзьям-приятелям, потому что долг остуда
любви и дружбы.
Золото, золото
да жажда людского почета заслоняли в думах его образ девушки, в пылу страстной
любви беззаветно ему предавшейся.
—
Да что это?.. Мать Пресвятая Богородица!.. Угодники преподобные!.. — засуетилась Аксинья Захаровна, чуя недоброе в смутных речах дочери. — Параша, Евпраксеюшка, — ступайте в боковушу, укладывайте тот чемодан…
Да ступайте же, Христа ради!.. Увальни!.. Что ты, Настенька?.. Что это?.. Ах ты, Господи, батюшка!.. Про что знает Фленушка?.. Скажи матери-то, девонька!.. Материна
любовь все покроет… Ох,
да скажи же, Настенька… Говори, голубка, говори, не мучь ты меня!.. — со слезами молила Аксинья Захаровна.
— Любиться-то мы любимся, голубчик мой, — сказала Паранька, —
да все ж под страхом, под боязнью. А мне вольной
любви хочется! Передо всеми бы людьми добрыми не зазорно было обнять тебя, не украдкой бы говорить с тобой речи любовные, не краснеть
да не зариться со стыда перед подругами…
А как был он по пословице «несчастлив в игре,
да счастлив в
любви», так и на это счастье деньги понадобились и, бывало, из кармана, как по вешней воде, уплывали…
А Марье Гавриловне с каждым днем хуже
да хуже. От еды, от питья ее отвадило, от сна отбило, а думка каждую ночь мокрехонька… Беззаветная, горячая
любовь к своей «сударыне» не дает Тане покою ни днем, ни ночью. «Перемогу страхи-ужасы, — подумала она, — на себя грех сойму, на свою голову сворочу силу демонскую, а не дам хилеть
да болеть моей милой сударыне. Пойду в Елфимово — что будет, то и будь».
Слова не может вымолвить Таня… Так вот она!.. Какая ж она добрая, приветная
да пригожая!.. Доверчиво смотрит Таня в ее правдой и
любовью горевшие очи, и любо ей слышать мягкий, нежный, задушевный голос знахарки… Ровно обаяньем каким с первых же слов Егорихи возникло в душе Тани безотчетное к ней доверие, беспричинная
любовь и ничем не оборимое влеченье.
— Над старыми книгами век свой корпят, — продолжала та, — а не знают, ни что творят, ни что говорят… Верь мне, красавица, нет на сырой земле ни единой былиночки, котора бы на пользу человекам не была создана. Во всякой травке, во всяком цветочке великая милость Господня положена… Исполнена земля дивности его, а
любви к человекам у него, света, меры нет… Мы ль не грешим, мы ли злобой
да кривдой не живем?.. А он, милосердный, все терпит, все
любовью своей покрывает…
Ой, леса, лесочки, хмелевые ночки!.. Видишь ты, синее звездистое небо, как Яр-Хмель-молодец по Матушке-Сырой Земле гуляет, на совет
да на
любовь молодых людей сближает?.. Видишь ты, небо, все ты слышишь, все: и страстный шепот, и тайные, млеющие речи… Щедро, ничего не жалея, жизнью и счастьем льешь ты на землю, жизнью-любовью ты льешь… Праведное солнце!.. Ты корень, источник жизни, взойди, взгляни, благослови!..
Не дай ей Бог познать третью
любовь. Бывает, что женщина на переходе от зрелого возраста к старости полюбит молодого. Тогда закипает в ней страсть безумная, нет на свете ничего мучительней, ничего неистовей страсти той… Не сердечная тоска идет с ней об руку, а лютая ненависть, черная злоба ко всему на свете, особливо к красивым и молодым женщинам… Говорят: первая
любовь óт Бога, другая от людей, а третья от ангела, что с рожками
да с хвостиками пишут.
— За
любовь благодарим покорно, Петр Степаныч, за доброе ваше слово, — с полным поклоном сказала мать Таисея. —
Да вот что, мои дорогие, за хлопотами
да за службой путем-то я с вами еще не побеседовала, письма-то едва прочитать удосужилась… Не зайдете ль ко мне в келью чайку испить — потолковали б о делах-то…
— Благодарим покорно, матушка, — сладеньким, заискивающим голоском, с низкими поклонами стала говорить мать Таисея. — От лица всея нашей обители приношу тебе великую нашу благодарность.
Да уж позволь и попенять, за что не удостоила убогих своим посещеньем… Равно ангела Божия, мы тебя ждали… Живем, кажется, по соседству, пребываем завсегда в
любви и совете, а на такой великий праздник не захотела к нам пожаловать.
—
Да ты не кланяйся, дело соседское, — молвила Манефа. — Опять же твоя обитель с нашей, сколько ни помню, всегда заодно, всегда мы с тобой в
любви да в совете… Как тебе не помочь?.. Только не знаю, послать-то кого.
Ни конца ни краю играм и песням… А в ракитовых кустиках в укромных перелесках тихий шепот, страстный, млеющий лепет, отрывистый смех, робкое моленье, замирающие голоса и звучные поцелуи… Последняя ночь хмелевая!.. В последний раз светлый Ярило простирает свою серебристую ризу, в последний раз осеняет он игривую молодежь золотыми колосьями и алыми цветами мака: «Кошуйтеся [Живите в
любви и согласии.], детки, в ладу
да в миру, а кто полюбит кого, люби дóвеку, не откидывайся!..» Таково прощальное слово Ярилы…
Там хотя и сказано, что не подобает неиспытанному в вере учителем других быть, однако ж прибавлено: «Разве токмо по благодати Божией сие устроится…» А благодать, матушка, по сто двадцать пятому правилу Карфагенского, не токмо подает знание, что подобает творити, но и
любовь в человека вдыхает
да возможет исполнити то, что познает.
Знаю одно: где муж
да жена в
любви да совете, по добру
да по правде живут, в той семье сам Господь живет.
— Не ищи, Дуня, красоты, не ищи ни богатства, ни знатности, — сказала ей Аграфена Петровна, — ума ищи, а пуще всего добрую душу имел бы,
да был бы человек правдивый. Где добро
да правда, там и
любовь неизменна, а в
любви неизменной все счастье людей.